Наблюдая за играми, Страсть прониклась вожделением к своему брату Времени. Он был красивый парень, крепкий, способный вынести все годы мира на своих широких плечах. Однажды, когда Матушка Луна отправилась в свой обычный путь по небу, Страсть пригласила Время в свои покои.
– Приди, братец, я научу тебя одной игре, – сказала она, когда они встретились на западных ступенях. Страсть облизнула губы, чтобы Время сразу понял, какие у нее намерения.
– Подобает ли твоя игра мужчинам? – спросил он. – Мужчинами управляют их чресла, в которых имеется два маленьких мозга, каждый не больше оливки. Поэтому соображают они не очень быстро.
Страсть коснулась своей груди и улыбнулась:
– Она подобает мужчинам больше других! – Ей казалось, что не понять ее невозможно.
– Тогда я приглашу братьев! – воскликнул Время и обернулся, собираясь созвать их.
Страсть схватила его за руку и притянула к себе, а другую руку положила на его мужское орудие.
– В мою игру мужчина и женщина играют наедине, – шепнула она ему на ухо.
Наконец Время понял, чего она от него хочет. Следом за Страстью он вошел в ее покои, но был так нетерпелив от похоти, что сорвал с нее одежды и, не считаясь с ее желаниями, тут же излил в нее свое семя. Страсть отругала и выгнала его; он со смехом убежал.
Груди Страсти отяжелели, и лоно ее было жарким после быстрого натиска Времени. Она пошла в западную часть сада, где спали одушевленные, и там, дабы утолить свои желания, стала соединяться со всеми по очереди, с мужчинами и женщинами. Все они улыбались во сне, когда она утоляла их и себя. Все шептали слова благодарности и погружались в приятные сны, полные вожделения, носителями которого являемся мы все.
Наконец Страсть вернулась во дворец из слоновой кости. Хотя ее лоно наполнилось семенем и ароматами всех одушевленных из сада, она никак не могла насытиться. Тогда она спустилась под землю, где стояла постель отца из горячего песка, и приняла обличье своей матери. Страсть оседлала Солнце и разбудила его божественную силу. В разгар их совокупления Отец Солнце проснулся. Думая, что перед ним жена, Отец Солнце притянул Страсть к себе и стал ублажать ее и себя всеми возможными способами.
Матушка Луна вернулась домой и услышала стоны в западной части сада и смех сыновей. Она быстро вошла в дом, где сияние Отца Солнца уже раскрасило стены оранжевым рассветным светом. Она увидела, что Страсть совокупляется с Отцом Солнцем, и в гневе своем заперла дочь в ее покоях на год и один день. Затем Мать Луна сама легла на ложе Солнца, пытаясь снова усыпить своего супруга.
Но было уже поздно. Страсть пробудила мир. Люди дрожали от похоти, и Отец Солнце восстал со своего ложа, пылая жаром, и вознесся на небеса. С тех пор началось все зло в мире – но и добро тоже берет начало в тех днях. Запертая в своих покоях, родила Страсть множество дочерей, для всех племен одушевленных. Она научила их всему, что умела сама; рассказала обо всех, кто рос в саду, назвала по именам всех своих братьев и сестер и описала их качества, рассказала о неизменности Матушки Луны и о ее циклах – и послала дочерей в мир присматривать за одушевленными женщинами, которых она по ошибке выдала из-за невинного своего вожделения.
С тех пор женские богини спасают женщин от хищнических устремлений мужчин и учат, как обратить мужскую похоть к своей выгоде. Семейные узы, если они скованы хорошо, могут привязать мужчину к постели женщины. Монета, потраченная на час любовных утех, отнимает у мужчины его злобу. Иные женщины предпочитают возлежать только с другими женщинами; в этом они находят утешение и покой. Женские богини всегда осторожны, ибо неподалеку всегда таятся злые мужчины или их боги. Вот почему во всех женских храмах толстые стены и прочные двери.
Всю зиму я читала книги и готовила, а весной Танцовщица предложила мне занятие поинтереснее. Наши ночные пробежки по двору давно уже стали привычными; после них ноги у меня уже не подкашивались. Иногда я могла бегать часами. Кроме того, Танцовщица приказывала мне забираться на гранатовое дерево и проверяла, быстро ли я лазаю. Она требовала, чтобы я поднималась и спускалась все быстрее и быстрее. Она установила в тренировочном зале деревянную планку; я училась танцевать, держась за нее. Еще мы занимались на камнях во дворе, прыгали вверх и вниз по лестнице. Правда, вскоре госпожа Тирей начала ворчать, что мы сломаем дом.
Занятия с Танцовщицей дарили мне радость; хотя на них я уставала, они прибавляли мне сил.
Однажды Танцовщица пришла с кожаным ранцем за плечами.
– Открой, – велела она, когда мы зашли за дерево, чтобы нас не видно было из дома.
Я открыла ранец и увидела несколько свертков темной материи.
– Влезь на дерево и спрячь повыше. Спрячь так, чтобы не было видно ни с земли, ни с галереи.
– От госпожи Тирей? – Я ничего не могла утаить от женщины-утки, даже то, что происходило у меня в кишечнике. Только мои мысли принадлежали мне безраздельно, хотя, бывало, я сомневалась и в том.
– Не прячь их ни от кого, – ответила Танцовщица. – Ни от кого и от всех.
Я влезла на дерево и спрятала свертки, потому что успела узнать дерево так же хорошо, как собственное одеяло. Наверху я немного помедлила, а потом спустилась вниз.
– Не знаю, что ты задумала, – сказала я, – только ничего не выйдет: по вечерам госпожа Тирей смотрит в окно и ждет моего возвращения.
– Да. – Зубы Танцовщицы блеснули в улыбке.
– Когда же я надену твой подарок?
– Сама поймешь.
Мы немного побегали; в углах двора Танцовщица приказывала мне падать и кувыркаться через голову.
Всю неделю по вечерам мы бегали; я носилась по двору, пока ноги не начинали подкашиваться, а грудь словно жгло огнем. По ночам я без сил валилась в кровать, гадая, когда же мне нужно будет надеть таинственные черные одежды Танцовщицы. Мне хватало ума не доставать с дерева свертки днем; я понимала, что за мой поступок меня в лучшем случае выпорют. Госпожа Тирей подсматривала и за нашими вечерними занятиями. Я боялась даже думать о спрятанных на дереве вещах.
Потом, когда разгадка вдруг пришла ко мне, я сама удивилась. Какой же я оказалась несообразительной! Как-то вечером, заваривая эвкалиптовый чай для госпожи Тирей, я вдруг поняла: я знаю, как незаметно выйти к Танцовщице. Я добавила в настой листьев страстоцвета, чтобы женщина-утка крепче спала – в тот день она как раз напоминала мне о том, какая тонкая грань существует между неприятным запахом и нежным ароматом, между лекарством и ядом. Сама я напилась родниковой воды, чтобы мочевой пузырь разбудил меня через час или два после того, как мы ляжем спать.
В тот вечер я не получила ни порки, ни выговора. Я долго лежала в постели и прислушивалась. Наконец до меня донесся храп госпожи Тирей – чем крепче она спала, тем громче храпела. Мне же не спалось – слишком много мыслей теснилось в голове. Как я и рассчитывала, потребность воспользоваться ночным горшком подняла меня с постели до того, как меня сморил сон.
Встав, я сделала, что нужно. Затем украдкой вышла на галерею и тихо прошла на цыпочках мимо двери госпожи Тирей. Каждую ночь она натягивала поперек верхней ступеньки веревку с колокольчиками, но я съехала вниз по перилам.
Выйдя во двор, я сразу направилась к гранатовому дереву и полезла наверх. Разумеется, свертки оказались там, куда я их положила. Ни у кого, кроме меня, не хватало воли и возможностей влезть на дерево – если не считать саму Танцовщицу. Я взяла материю, спустилась и зашла за дерево, подальше от Гранатового двора.
В свертках я нашла штаны, куртку и какую-то сумочку; повертев сумочку в руках, я поняла, что это капюшон. Все было из хлопка, выкрашенного в черный цвет.
Я натянула штаны, заправила в них свою рубаху, а сверху надела куртку. В капюшоне было непривычно, но все же я надела его на голову. Я ждала: вот-вот из тени выйдет Танцовщица, но она не выходила. Я постояла немного на одном месте, чувствуя себя по-дурацки, а потом решила побегать по двору. Я старалась бежать как можно тише, чтобы никто ничего не услышал. На каждом углу я делала кувырок. Я бегала и бегала, пока на небе не высыпали звезды, потому что луна состарилась, и ее не было видно. У меня заболели ноги и спина.
Когда я сделала кувырок на третьем углу, между воротами и сараем для инструментов, меня нагнала Танцовщица. Мех ее при свете звезд казался темным, а лицо было смертельно серьезным.
– Госпожа, – прошептала я, задыхаясь, – ты была права. Я поняла, когда тебя ждать!
Танцовщица кивнула.
– Сейчас я покажу тебе кое-что новое.
Следом за ней я влезла на столб с западной стороны крыльца. С галереи мы поднялись на медную крышу, потом перешли на серовато-голубую стену и очутились на широкой дорожке, идущей по краю стены, – я видела ее, когда залезала на гранатовое дерево.
Внизу проходила улица. Очень тихая даже днем, среди ночи она была совершенно безлюдна. На меня смотрел ряд домов; окна походили на пустые глазницы под неровными коньками крыш, хотя за некоторыми окнами теплились огоньки. Дальше высились городские строения. Многие крыши тускло поблескивали медью, однако встречались и черепичные крыши, которые вовсе не блестели. Я увидела постройки с башенками наверху; увидела и архитектурные украшения, названия которых я не знала. У меня еще не было наставницы, которая занималась бы со мной архитектурой и жизнью больших городов.
Передо мной лежал путь к свободе.
– Я могу уйти? – спросила я.
– Ты еще слишком молода, – тихо ответила Танцовщица. – Хотя разум твой остер – острее я еще ни у кого не видела – и твоя красота непорочна, ты не можешь идти по своему пути одна. Поживи здесь еще, поучись у нас, зная, что когда-нибудь ты сама выберешь свой путь. Выбор тебе придется делать много раз.
– Я с тобой не согласна. Я ни за что не выберу такой путь, в конце которого попаду в чьи-то руки.
– Даже птицы вьют гнезда парами. – Танцовщица прижала меня к себе и долго не отпускала. Потом мы спустились вниз, и я спрятала одежду, в которой для меня началась новая жизнь.
Чем теплее становились дни, тем усерднее мы занимались. Госпожа Леони показывала мне такие вещи, о которых я и не подозревала, например, как вплетать тайные послания в основу и уток плаща придворного. То же самое происходило и на кухне, на занятиях с госпожой Тирей. Однажды мы почти целый месяц учились готовить соусы; в ту пору мы с ней словно заключили перемирие. Мы готовили вместе, дружно и споро. Вдали от очага госпожа Тирей по-прежнему часто ругала и била меня, но на кухне на нее снисходило успокоение.
Мне разрешили ездить верхом и научили дамской посадке и некоторым видам мужской посадки, чтобы я могла судить о достоинствах и подготовке наездников. Новая наставница, госпожа Роксанна, принесла в ящиках драгоценные камни и разноцветные карты. Так начались мои занятия ювелирным делом. Госпожа Роксанна, тощая и хитрая, любила поболтать.
Чем лучше я читала, тем больше книг приносила мне госпожа Даная. Вначале мне казалось, что она выбирает мне чтение произвольно, но потом я поняла, что мой круг чтения весьма ограничен. Я не получала никаких сведений по современной истории, понятия не имела о городе Медные Холмы – и о том, что в городе есть Правитель. О самом его существовании я узнала случайно, подслушав разговор наставниц.
Больше всего сил я тратила на занятиях с Танцовщицей. Она не позволяла мне лодырничать и днем – мы осваивали разные шаги, упражнения на растяжку и равновесие. Танцовщица принесла заводной ящичек, который отмеривал ритм. В тренировочном зале появились подбитые ватой скамейки и брусья. Танцовщица обещала, что через несколько лет я вырасту и окрепну, и призывала меня развивать мышцы.
После того как начались наши с ней вечерние вылазки, она стала приходить попозже, чтобы госпожа Тирей не догадывалась о ее посещении. В те дни, когда Танцовщица собиралась взять меня на ночную вылазку, она оставляла черный лоскуток на скамье в тренировочном зале. Как только госпожа Тирей крепко засыпала, я накидывала на рубаху серый шерстяной плащ, выскальзывала из спальни, спускалась во двор, влезала на дерево и переодевалась в черное. Всякий раз, спустившись, я видела у дерева Танцовщицу. Я возвращала ей лоскуток, и мы приступали к тренировке.
Она заставляла меня бегать, прыгать, лазать на дерево, кувыркаться, падать. Я бегала по дорожке, идущей по верху внешней стены; Танцовщица отмеряла для меня расстояния, которые я должна была пролетать, не коснувшись камня. Вскоре я привыкла к виду города внизу и гадала, когда я увижу больше.
– Почему мы бегаем по стене? – спросила я ее однажды в конце весны, когда нежаркое северное лето согревало нас робким теплом. – Разве у Управляющего нет охранников?
Мы разговаривали на ходу, взбираясь на стену. Танцовщица учила меня отыскивать опоры для ног и рук в трещинах между каменными плитами.
– Никто, даже самый последний пьяница и вор, не посмеет проникнуть во владения Управляющего.
– Нас ведь видно с улицы!
– Нас нельзя увидеть, если не заглянуть внутрь. И даже если нас здесь увидят случайные зеваки, кому они расскажут? Кто мы?
– Наставницы приходят и уходят.
– Ты когда-нибудь видела, чтобы какая-нибудь еще наставница, кроме меня, приходила или уходила ночью?
Я задумалась.
– Н-нет… не видела.
– Наверное, ты догадываешься, что ворота тщательно охраняются.
– Охранники не пропускают сюда никого, даже друзей Управляющего?
Танцовщица рассмеялась:
– Вот именно! При такой работе охранникам недолго и разлениться. Поскольку им запрещено заглядывать во дворы – нарушителя ослепят, а затем казнят, – они не видят, чем мы занимаемся.
Как и говорил Федеро, помимо него, я общалась только с женщинами.
Как-то ночью Танцовщица позвала меня на другую вылазку.
Переодевшись в черное, я спрыгнула с дерева. У меня болели бедра и ягодицы, потому что днем я ездила верхом на толстой лошади. Я еще не умела хорошо сидеть верхом по-мужски. Танцовщица уже ждала меня внизу; хвост, для которого в ее трико был проделан специальный разрез, нервно подергивался.
– Госпожа, – сказала я, склоняя голову и складывая ладони – так я испрашивала позволения говорить.
– Пока я сосчитаю до двадцати, ты должна добраться до дорожки на внешней стене.
Я понеслась к стене быстро и бесшумно, как она меня научила. В ту ночь не было ни тумана, ни дождя, поэтому бежать было легко. По лестнице я подниматься не стала – не только из тщеславия, но и чтобы не разбудить госпожу Тирей. Я взобралась по стене в углу, где внутренняя стена Гранатового двора смыкалась с внешней, пробежала по медной крыше, перемахнула на внешнюю стену.
Я досчитала до шестнадцати.
Через миг ко мне присоединилась Танцовщица.
– В следующий раз добежишь на счет «пятнадцать».
– Да, госпожа.
Мы встали на внешней стене; Танцовщица велела мне посмотреть вниз. Ох, как далеко улица!
– Как ты туда спустишься?
Я задумалась.
– Можно попробовать по внешней стене, но я не знаю, скользкая она или шершавая – и на каком расстоянии расположены швы, заполненные раствором. Если я упаду, то разобьюсь о камни… Едва ли здесь можно спуститься безопасно, ведь до земли далеко. Я все кости переломаю!
Танцовщица хмыкнула.
Я огляделась по сторонам. Дорожка шла по всей внешней стене вокруг поместья Управляющего. Правда, пределов Гранатового двора мы еще ни разу не покидали, хотя сверху стена ничем не была разграничена.
– Наверное, можно пройти и дальше… Может быть, за Гранатовым двором спуск ниже, или я увижу трещину в стене.
– Что будет, если тебя застанут за пределами Гранатового двора? – тихо-тихо, даже не шепотом, а тенью шепота спросила Танцовщица.
– Госпожа Тирей изобьет меня до полусмерти и продаст в портовую таверну. Управляющему и так стоит много трудов содержать меня здесь в тайне.
Танцовщица ничего не ответила. Меня вдруг пробил озноб – и вовсе не из-за ночной прохлады. Кого она хочет из меня сделать? Никто не говорил мне впрямую о том, что меня ждет; только Федеро как-то раз обмолвился, что я стану знатной дамой. Кого воспитывает из меня Танцовщица? Ее уроки пришлись не по вкусу госпоже Тирей; вряд ли их одобряли Федеро и Управляющий.