– Я не орудие в твоих руках, – хрипло прошептала я и припустила на восток по стене, через границу моей жизни.
Пришедший с визитом Федеро подивился тому, как я выросла.
– Ты очень вытянулась, пока меня не было, – сказал он, беззаботно рассмеявшись.
К тому времени я считала себя очень искушенной; я накрепко запомнила многие важные сведения, связанные с драгоценными камнями и одеждой. Федеро оставался последним звеном, связывавшим меня с отцом и Стойким. Он единственный из всех мог точно сказать мне, где я родилась. Правда, в тот раз он был одет не как всегда. Обветренный, в легкомысленных, странных панталонах раструбом книзу и муслиновой рубахе с застежкой на плече.
Его внешний вид не был достоин моего восхищения.
– Я расту, – ответила я, думая: «И каждый день считаю колокольчики, пусть и втайне».
– Хорошо. – Федеро склонил голову, разглядывая меня под разными углами. Он больше не хватал меня пальцами за подбородок, как раньше. – Она часто тебя бьет?
– Сейчас уже меньше, – сказала я. – Я научилась держать язык на замке, а борюсь, только когда должна.
– Хорошо. Я боялся, что твой независимый, упрямый нрав доведет тебя до беды.
Его слова напомнили мне о том, что Федеро мне вовсе не друг. Друга волновало бы мое состояние; он радовался бы моей независимости и не боялся, что я причиню кому-то слишком много хлопот.
– Как твоя охота? Много ли живого товара попало в твои сети? – спросила я нарочно противным голосом – так говорила госпожа Леони, когда не рассказывала о тканях, а сплетничала с другими наставницами.
Видимо, мои слова задели Федеро, потому что он отвернулся.
– Девочка, ты многого не понимаешь!
Он ушел, а я смотрела ему вслед без всякой грусти. Этот человек украл у меня жизнь и семью. И даже если я сделала ему больно, я ни в чем не виновата. Сейчас он уйдет, а я останусь на Гранатовом дворе, под бдительным присмотром госпожи Тирей, у которой очень тяжелая рука.
Закрыв глаза, я стала вспоминать, как пахнут по утрам рисовые чеки. Потом явилась женщина-утка; она наказала меня за дерзость.
В следующий раз, когда Танцовщица положила на скамью в тренировочном зале черный лоскут, я была готова к ночной вылазке. Мне хотелось доказать всем, что они не правы, а со мной всегда были ограниченными и злыми. Я по-прежнему считала, что с помощью слов сумею выбраться из заточения. И все же мне хотелось, перед тем как я покину Гранатовый двор навсегда, выместить на ком-то свою злость и досаду кулаками.
Спрыгнув с дерева на камни, я не увидела Танцовщицы на нашем обычном месте. Мне стало тревожно и страшно. Когда глаза привыкли к темноте, я увидела, что она уже ждет меня наверху, на стене. Я молнией пронеслась по двору и взобралась наверх – наверное, поставила личный рекорд.
Танцовщица следила за моим приближением. Когда я оказалась рядом, она вдруг преградила мне путь. От неожиданности я потеряла равновесие и упала. Правда, приземлилась я довольно удачно – не зря она два года тренировала меня.
– Что случилось? – прошипела я, вскакивая.
– Ты что, считаешь себя выше своих друзей?
Только тогда я поняла: должно быть, они с Федеро часто говорили обо мне.
– Нет, – ответила я, тяжело дыша. У меня болели ребра.
– Ради тебя кое-кто идет на большой риск. Благодарности от тебя я не жду – во всяком случае, я на твоем месте никого бы не благодарила. Но ты могла бы, по крайней мере, проявлять уважение!
– К кому? К тем, кто идет ради меня на риск, но каждый день приходит и уходит по собственной воле? – Я сплюнула на камни. – Я ведь рабыня, и мне вовсе не жаль, что я не угодила своим хозяевам!
Танцовщица долго молчала, видимо обдумывая мои слова. Они были исполнены гордыни, но, кроме гордыни, у меня ведь ничего не было. Все остальное у меня отняли, меня постоянно обкрадывали.
Наконец она заговорила:
– Я тебе не хозяйка. Как и Федеро… и даже госпожа Тирей.
Глубоко вздохнув, я постаралась успокоиться и не показывать жала, которое пряталось в моей душе.
– Да, мой хозяин – Управляющий. А вы с Федеро подтверждаете его права!
– Девочка, ты ничего не знаешь.
– Да, не знаю. – Я посмотрела на лежащую внизу улицу. Неужели сегодня Танцовщица позволит мне спуститься туда, в город? Боясь, что следующие слова лишат меня единственной возможности убежать, я сказала:
– Я не буду принадлежать ни ему… ни тебе!
Танцовщица взяла меня за руку, в которой я до сих пор сжимала черный лоскут.
– Что ж, тебе решать. Когда захочешь, чтобы я вернулась, покажи мне этот знак.
– Когда я захочу? – тупо повторила я.
– Да, когда захочешь! – Лицо ее скривилось от горечи потери и гнева. – Может быть, я даже приду. А пока спрячь свой черный костюм и иди спать. Какое-то время я не желаю тебя видеть.
По пути вниз я дважды поскользнулась. Тяжелые мысли до такой степени завладели мной, что я так и вернулась в спальню в черной одежде Танцовщицы. Я не сняла и мягких кожаных туфель и перчаток, которые надевала на наши ночные вылазки. Раздевшись, я свернула свой ночной костюм в узел, прокралась в гостиную, взяла там иголку и затолкала узел в подушку, на которой упражнялась в вышивании. Мне предстояло закончить узор из бледных цветов, растущих из сломанной короны.
Следующие несколько недель на сердце у меня было тяжело. Я по-прежнему ежедневно занималась с Танцовщицей, но прежняя теплота наших отношений ушла. Нет, она не отталкивала меня, не требовала, чтобы меня наказали, но и не обнимала и не говорила мне добрых слов. Несколько раз, когда Танцовщица думала, что я занята и ничего не замечаю, я ловила на себе ее пытливый взгляд.
В то время мне казалось, что между нами все кончено. Гордыне, как и выдержке, можно научиться. Но если выдержка в тяжкий миг может отступить, то гордыня, напротив, упорствует и не сдается.
Нет, я не перестала презирать свое будущее, а вместе с ним и подлецов, которые мною командуют. Но я утратила способность отличать друзей от врагов.
Должно быть, госпожа Тирей почувствовала, что между мной и моей любимой наставницей образовалась брешь. Она неожиданно сделала перерыв в сложном курсе приготовления теста, в ходе которого я узнавала, какие бывают виды муки, что можно и что нельзя класть в выпечку и как лучше раскатывать пироги – и стала учить меня готовить сладости. Мы вместе толкли ядрышки горького миндаля, резали маслянистые финики и яблоки и заворачивали их в слои теста или виноградные листья. Свежеиспеченные сладости я поливала медом, чтобы они пропитались теплым, ароматным сиропом. Мы ставили опыты, то уменьшая, то увеличивая количество сахара; иногда мы рисовали на печенье узор вилкой или черенком ложки.
– Правильно приготовленный десерт способен продемонстрировать почтение, – поучала меня женщина-утка. – Плохо приготовленный десерт – это оскорбление. Еда – тоже язык.
Я стиснула ладони. Она милостиво кивнула.
– А как же иностранцы? – спросила я. – Мы знаем их язык еды?
Госпожа Тирей метнула на меня подозрительный взгляд. Она не забывала, что я нездешняя, что меня привезли с другого берега Штормового моря. Как будто от меня зависело, где мне родиться! Впрочем, потом женщина-утка сменила гнев на милость. Видимо, поняла, что я не подвергаю сомнению ее авторитет в доме Управляющего.
– Иногда можно освоить приготовление какого-то блюда, чтобы продемонстрировать почтение богатому иноземному купцу или вельможе. – На губах ее мелькнула тень улыбки. – Но помни, чужестранцы не способны возвыситься до нашего уровня! Если приходится, мы снисходим до них, но лишь по доброте душевной. Если бы они были способны понять, что нами движет, они бы отказались от наших милостей!
Я, сама того не понимая, выказала ей презрение, и оно вернулось ко мне в пятикратном размере! Мне казалось, что я никогда не найду общего языка ни с одной наставницей, хотя некоторые относились ко мне вполне по-человечески. Одна лишь Танцовщица по-настоящему ценила меня… Но потом и она меня отвергла!
Я отвернулась, чтобы взять сахарницу и прикрыть слезы, выступившие на глазах.
– Девочка!
Обернувшись к госпоже Тирей, я даже не попыталась скрыть слезы. Мне повезло: она решила, что меня ранило ее пренебрежение.
– Завтра мы будем печь сдобу, – сдавленным голосом произнесла женщина-утка. – И нашу работу оценят! – Странная, фальшивая улыбка изогнула вверх уголки ее губ; так может улыбаться восставший из могилы мертвец. – Подумай, что ты сделаешь, чтобы достойно представить Гранатовый двор.
Я снова стиснула ладони. Она нахмурилась, но коснулась пальцем подбородка, показывая, что я могу говорить.
– Кто будет оценивать нашу работу, госпожа? – спросила я. – И с кем мне предстоит состязаться?
– Девочка, то, что творится за стенами Гранатового двора, тебя не касается. Мы отправим свою сдобу на суд, и ее оценят.
Ответ показался мне очевидным. Дом Управляющего проводит состязание между дворами!
Я с трудом удержалась от улыбки. Несколько лет я живу за серо-голубыми стенами, и вот наконец мне представился случай показать, чего я стою! Я могла лишь поблагодарить солнце, что они не устроили состязания в верховой езде. Конечно, я наверняка превзошла бы других девочек-невидимок в искусстве лазать по деревьям, но сойдет и то, что есть. Сойдет и то, что есть!
На следующее утро я мысленно выбирала муку нужного сорта и сахар. Какие яйца положить в тесто – более питательные утиные или перепелиные, понежнее? Умываясь между прочим, я соображала, как украсить сдобу. Я решила посыпать ее крупным сахаром и кардамоном, чтобы подчеркнуть вкус.
Умылась я быстро, а оделась еще быстрее. Основной моей одеждой по-прежнему были ситцевые рубахи. Хотя приближалась осень, я еще не надевала плаща – даже рано утром. Теперь мне было почти все равно, жарко на улице или холодно. Я одевалась потеплее, только когда замерзало дыхание или на снегу немели ноги.
Выйдя на галерею, я увидела, что дворик покрыт туманом. В полутьме странно чернело гранатовое дерево, растопырив ветви, как сломанные пальцы. Пахло холодным камнем и не таким далеким морем. Мой взгляд переместился на те ветки, где прежде я хранила мой наряд для ночных вылазок. Хорошо, что я перепрятала его – а вместе с ним и черный лоскуток Танцовщицы.
Работа на кухне казалась мне не такой важной, как прогулки в темноте. Я гораздо больше гордилась тем, что умею забраться на крышу на счет «пятнадцать» и никто в доме меня не замечает, чем своим умением испечь вкусную сдобу.
Впрочем, какая разница? Госпожа Тирей не уставала повторять: впоследствии мне не нужно будет самой ни печь, ни шить, ни убираться. Мне нужно лишь превосходно, до мелочей, изучить все эти искусства и ремесла.
Вдруг в голову пришел страшный вопрос: может быть, все наставницы – провалившиеся кандидатки? Может быть, госпожа Даная, госпожа Леони и другие провели за этими серовато-голубыми стенами не один год, прекрасно овладели каллиграфией, научились искусно шить и ткать… а потом не прошли экзамена или у них нашли какой-то изъян и потому отвергли?
Больше всего на свете мне хотелось вернуться домой, к своей прежней жизни. Но, если я почему-либо не смогу вернуться к папе и Стойкому, я совсем не хотела остаться здесь и целыми днями обучать других девочек тому, что в меня вколотили мешком с песком.
Тут я поняла, почему так скучаю по ночным вылазкам с Танцовщицей. Мне недостает не физических нагрузок, а спутницы, которая позволяет мне без страха высказывать все, что я думаю.
«Жаль, что она так низко меня ценила!» – подумала я.
Гнев придал мне сил. Упрятав его поглубже, чтобы продержаться весь день, я спустилась в большую кухню. Я не брала в рот ни крошки, пока госпожа Тирей не разрешила мне приготовить утреннюю трапезу. Зато я мысленно перебирала пряности и специи и решала, что приготовлю к столу Управляющего.
В тот день мы с госпожой Тирей почти подружились. Нас сближал общий замысел, а я так хорошо научилась готовить, что могла сама придумывать свое блюдо.
Незадолго до того на Гранатовый двор привезли партию экзотических фруктов; мне сказали, что они выросли в стеклянном доме, который сохраняет на Каменном Берегу толику южного солнца. Плоды пизанга я положила на лед, затем порезала на тонкие ломтики и обжарила с кунжутным семенем. Запах стоял божественный; кунжут облагораживает почти любой продукт. Затем я приготовила пюре из гуайявы и добавила в него толченый миндаль. От такого сочетания сладкого и горького мой рот тоже наполнился слюной.
В качестве основы мы с госпожой Тирей приготовили рубленое масляное тесто. Я долго раскатывала его, а потом растягивала, растягивала, растягивала. Когда тесто сделалось почти прозрачным, я посыпала его крупным сахаром и тоненькими лепестками миндаля и разрезала на двенадцать квадратов. На каждый квадрат положила пюре из гуайявы, поверх пюре разложила обжаренные пизанги и накрыла вторым слоем раскатанного теста. Полученные пирожные я смазала взбитым перепелиным яйцом, сверху посыпала крупным сахаром, добавила по нескольку крупинок каменной соли и пригоршне кунжутных семечек. В серединку каждого пирожного я воткнула целый орех. После запекания на месте ореха образовалась щель, в которую я, предварительно остудив пирожные, положила по кусочку замороженного пизанга.
После того как все было готово, мои сладости выглядели такими же образцовыми, как и те, что готовила госпожа Тирей. Она оглядела мою работу, принюхиваясь и легко касаясь пирожных длинной деревянной ложкой.
– Девочка, – сказала она наконец, криво усмехнувшись, – ты поработала на славу. Неплохо, очень неплохо. Ты не посрамила Гранатовый двор.
Значит, я олицетворяю Гранатовый двор?! Ее похвала так ошеломила меня, что я молчала. Только кивнула и робко улыбнулась.
В тот день мне пришлось учиться управлять целой сворой гончих. Потом я ткала на станке коврик, упражнялась в каллиграфии, изучала восточный шрифт, принятый в Шафранной Башне, и делала все, что от меня требовалось. Как ни странно, Танцовщица в тот день не пришла. Потом я поняла: Танцовщица никогда не приходила, если Управляющий был дома. И все же я скучала по ней, хотя и злилась на себя за то, что скучаю.
В тот день мы ничего не узнали о результатах состязания. Не узнали и на следующий день, хотя Танцовщица вернулась. Она стала учить меня новому ритуальному танцу, который зародился на далеких островах в Солнечном море. Главной особенностью этого танца были многочисленные выпады и удары ногами. В танце участвовали двое; они по очереди нападали друг на друга и оборонялись. После нападения Танцовщицы я много раз валилась на соломенные маты и набила шишек больше, чем во время наших ночных вылазок. Естественно, госпожа Тирей и внимания не обращала на мои синяки и ушибы, как, впрочем, и на те, что наносила мне сама.
Танцовщица мстила мне? А может, она тем самым пыталась что-то мне сообщить? Я долго думала, что же она хочет мне передать, но потом мне надоело мучиться догадками. Я не стану потакать ей! Я могу доказать свою независимость и по-другому. Буду состязаться с девочками, живущими на других дворах, и над всеми одержу победу.
На следующий день, едва выйдя из спальни, я получила сильную пощечину от госпожи Тирей.
– Снимай рубашку! – потребовала она, хлопая себя трубкой с песком по бедру.
Всего два дня назад мы так дружно работали на кухне – и вот все ее дружелюбие пропало, растворилось в злорадной ненависти, которая никогда не оставляла ее. Госпожа Тирей била меня, пока не запыхалась; покосившись на нее, я увидела, что она чуть не плачет.
– Из-за твоих дурацких пирожных тебе чуть не отрезали язык! Управляющий хотел продать тебя! – зарычала на меня госпожа Тирей. От нее сильно пахло вином – и страхом. – Только глупый щеголь Федеро заступился за тебя и спас тебя!
Я сразу же поняла: спасая меня, Федеро спас и ее.
Говорить было не о чем, спрашивать нечего. Я крепко схватилась за перила; ноги подо мной задрожали. Госпожа Тирей поняла, что молчание – моя единственная броня.