— Кому он сдался — этот бабник. Не там копаешь, сыщик… А теперь — прощай! И пусть будут прокляты ваши Советы во веки веков… — Птахин выгнулся дугой, словно по нему пропустили электрический заряд, а потом вдруг осел.
Я потрогал жилку на шее. Она не пульсировала.
Даже будь у меня шапка, я бы не стал её снимать. У меня не было ни малейшего уважения к этому человеку. На нём жизнь, как минимум Тараса, да и за состояние товарища Маркуса уверенности не было.
А ещё я был рад смерти Птахина — окажись он сейчас раненым в руках чекистов — наверняка раскололся бы и дал показания, и таким образом стал бы ниточкой, что привела бы к Александру.
И вот, она — пресловутая политическая статья.
Да, Катин муж не захотел стать заговорщиком — это, конечно, плюс ему со стороны властей, но он не стал сообщать о заговоре — и тут жирный минус разом перечёркивает его заслуги.
Посмертное признание Птахина помогло мне укрепиться в мысли, что Александр невиновен. Более того, убийство Хвылина никак не связано с контрреволюцией, тут что-то иное, более прозаичное.
Пресловутая бытовуха, та же самая ревность — которую приплели как мотив обвинения для Александра. Короче, ищите женщину и не ошибётесь.
Что ещё? Да самое важное: получается, что свидетельница — эта самая Зина Ангина — лжёт.
То ли мстит Катиному мужу, то ли кого-то покрывает. А может и то, и другое в одном флаконе.
Крутить тебя нужно, дамочка. Вертеть со всех сторон, просвечивать как рентгеном. Тогда, глядишь, отыщется и настоящий убийца.
Вот только пальба, смерть Тараса и Птахина, ранение Маркуса… Все эти события, спрессованные в один короткий миг, не позволят мне вплотную заняться долбанной Ангиной в ближайшие час или два.
Как раз наоборот — это мной сейчас будет заниматься ГПУ, станут выворачивать наизнанку, потрошить, ну а потом — при самом благополучном раскладе — отпустят и принесут извинения. Или не принесут, ну да лишь бы до выяснения всех деталей не законопатили.
Можно, конечно, удрать, пока не закрутился маховик расследования, но тогда контора точно не поймёт меня правильно. А это уж, извините, чревато…
В общем, ждёт меня утомительная и полная веселья поездка на Гороховую 2.
— Товарищ, с вами всё в порядке? — участливо спросил подбежавший красноармеец.
— Да. Я сотрудник угрозыска, — поспешил представиться я. — Преследовал человека, устроившего перестрелку неподалёку отсюда.
— Можете показать документики? — вынырнул откуда-то милиционер.
Где же ты раньше был, товарищ? Хотя, понимаю — парк большой, оркестр играет, пока разберёшься, что к чему.
Я достал удостоверение.
— Вот!
— Можете убрать, всё в порядке, — разрешил милиционер. — Как этот? — Он показал на тело Птахина.
— Уже труп. Пришлось застрелить его, после того, как он открыл огонь в мою сторону, — пояснил я.
— Лихо вы его! — покачал головой красноармеец. — Хорошая у вас в угрозыске стрелковая подготовка. Нам бы так стрелять научиться, — добавил он с завистью.
— Дело нехитрое, научитесь, — обнадёжил я.
— А он точно мёртв? — с опаской спросил милиционер.
— Ну, я не медик, но, кажется, тут всё яснее ясного. Попрошу поставить возле тела охрану. А мне надо вернуться на место преступления — там был… есть раненый, — поправился я.
— Есть! — козырнул милиционер.
В спину кольнуло… ох ты ж, ёшкин кот… Никак поясницу «прострелило».
В прошлом эта болячка доставляла мне массу хлопот. Принято считать, что опер весь день носится с высунутым язык. Отчасти это правда, побегать приходится, но и кабинетную работу никто не отменял. Ну, а вместе с ней приходят и неизбежные спутники — остеохондроз ещё никто не отменял и не вылечивал.
Потом молодой организм взял своё, спина отошла.
С раненным латышом уже возились двое — представительный мужчина с основательным брюшком и профессорской бородкой и примерно его же возраста женщина. Говорят, что со временем супруги становятся внешне похожи друг на друга. Глядя на эту пару сразу становилось ясно: они — муж и жена.
— Кто такие? — спросил я у милиционера, которого сам же поставил на охрану.
— Доктор какой-то с супругой. Она тоже медик, — благовейно произнёс постовой.
— Так, раненого необходимо немедленно доставить в операционную, — объявил врач.
Он выцепил меня взглядом и тоже почему-то определил во мне старшего:
— Молодой человек, вы можете организовать нам какое-нибудь средство передвижения? Любой экипаж…
— Сделаем, — сказал я. — Он… выживет?
— Выживет, если вовремя прооперировать. Поспешите, молодой человек.
С помощью милиционеров удалось на время реквизировать вместе с шофёром один из легковых автомобилей, припаркованных на дороге у решётки Летнего сада.
Маркус очнулся, когда его начали грузить в машину, открыл глаза и, увидев меня, сразу спросил:
— Ты взял его?
— Застрелил, — признался я.
— Ничего страшного, — спокойно ответил латыш. — Я всё равно узнал всё, что хотел. И ещё…
Ему было трудно говорить, и он поманил меня пальцем, чтобы я ближе нагнулся к нему:
— У меня на тебя виды, Быстров.
Не успела машина отъехать, как меня сразу взяли в плотное кольцо трое мужчин в кожанках. Они словно сошли с кадров старых советских фильмов про ЧК.
— Ваши документы, товарищ… Спасибо… К сожалению, вам придётся проехать с нами. Надеюсь, не возражаете?
Даже если я и возражал бы, это всё равно не изменило бы ровным счётом ничего.
— Разумеется, — вздохнул я.
Так и знал, что визит к поэтессе откладывается на неопределённое время.
Хрен с этой Зиной Ангиной! Никуда не сбежит!
Эх, знал бы я заранее, как оно получится — плюнул бы на всё и мчался к поэтессе со всех ног!
Глава 22
Спасибо чекистам — претензий к ним после посещения Гороховой 2 (через несколько лет они переедут на Литейный) у меня не возникло. «Кровавая гэбня» не бросила в застенки и не стала загонять иголки под ногти. Даже не побили для «профилактики».
Меня вежливо пригласили пройти в кабинет, предложили выпить чаю с ароматными, пропахшими ванилью, баранками.
Заправлял разговором кряжистый мужчина лет сорока пяти с мозолистыми руками потомственного пролетария, красным, обветренным лицом и усами под Будённого.
— Шмаков Спиридон, — представился он.
— Быстров Георгий.
— Ну что, поговорим товарищ Быстров? — спросил он, после того, как мы покончили с чаем.
— Конечно, товарищ Шмаков.
Он достал синюю картонную коробку папирос «Жемчужина Крыма»:
— Угощайтесь!
— Спасибо — не курю. Бросил.
— А я с вашего позволения, закурю.
Он поджёг кончик папиросы и с наслаждением затянулся.
Эх, прав был Марк Твен, когда писал: «бросить курить легко, сам сто раз бросал». Видать настоящий Быстров был конкретным курильщиком. Меня при виде папиросы и запахе табачного дыма чуть не затрясло от возбуждения.
Моё возбуждение не укрылось от Шмакова.
— Может, передумаете? Берите папироску.
— Лучше — не надо. Сорвусь, — признался я.
Чекист выпустил густое кольцо дыма и тут же разогнал его рукой.
— Дело хозяйское. У меня от махорки горло дерёт, приходится покупать папироски у нэпманов. Цены, как понимаете, кусаются.
— Понимаю.
— Что вы делаете в Петрограде? — начал расспросы Шмаков.
— Взял отпуск по ранению, приехал, чтобы помочь сестре. Её мужа — преподавателя военшколы Александра Быстрова арестовали по обвинению в убийстве. Сестра попросила, чтобы я разобрался во всём.
— То есть веры органам советского следствия у вас нет? — прищурился Шмаков.
— В следствии работают люди, людям свойственно ошибаться, — обошёл этот немного провокационный вопрос я.
Мой ответ Шмакову понравился. Он одобрительно кивнул.
— И как успехи?
— Да пока никак, — пожал плечами я. — Я в Петрограде всего ничего, вхожу в курс дела.
— Неужели вы, как работник уголовного розыска, не понимаете, что ваша игра в пинкертонов может помешать следствию? — насупился Шмаков.
— Следствие считает, что собрало все улики, материалы скоро пойдут в суд. Так что сомневаюсь, что мне удалось хоть немного помешать этому процессу.
— Хорошо. Надеюсь, что ваши действия, товарищ Быстров, не выходят за рамки уголовного кодекса.
— Никак нет. Я законы не нарушаю.
— Тогда оставим эту тему. Расскажите, как вы оказались в Летнем саду.
— У сестры возникли проблемы с квартирой. Её мужа арестовали, жилтоварищество захотело отобрать комнату. Я отправился в военшколу, где работал её муж, чтобы урегулировать ситуацию.
— Удалось?
— Да. Начальник отдела снабжения товарищ Рышковский сказал, что пока мужа сестры не осудили, никто не имеет права лишать его семью занимаемой площади.
— Так и есть, — качнул подбородком Шмаков. — Что было дальше?
— Я вышел из военшколы и почувствовал за собой слежку. Её вёл молодой человек по имени Тарас — я так понимаю, что он занимает должность секретаря начальника военшколы.
— Простите, а как вы поняли, что за вами следят?
— Слежка велась крайне непрофессионально. Думаю, Тарасу нечасто приходилось этим заниматься.
Шмаков вздохнул.
— Да… хромает у нас покуда это дело. Спецов не хватает.
Этой фразой он невольно подтвердил мою догадку, что Тарас работал на ГПУ.
— Я скинул «хвост»… простите, избавился от наружного наблюдения, и сам пошёл за Тарасом.
— А он, выходит, этого даже не понял? — хмыкнул Шмаков.
— Как видите, да.
— Зачем вы стали за ним следить?
— Ответ лежит на поверхности: я работаю в губрозыске. Если мной кто-то настолько заинтересовался, что пошёл по пятам — я просто обязан узнать, почему это произошло, — изложил свою позицию я.
— Продолжайте.
— Тарас привёл меня к Карпиевому пруду Летнего сада. Судя по его поведению, я догадался, что он кого-то ждёт и не ошибся. Оказывается, у него была назначена встреча с товарищем Маркусом.
— Стоп! — заволновался Шмаков. — А откуда вы знаете товарища Маркуса?
— Познакомились в поезде, на котором я прибыл в Петроград. Товарищ Маркус ловил некоего Фёдора Капустина по прозвищу Капуста. Капуста и его подельник вступили в перестрелку с сотрудниками ГПУ. Я оказался поблизости…
— И кончил Миху Копчённого, — договорил за меня Шмаков.
— Я не знаю, имени и прозвища того человека, — признался я.
Шмаков шутливо хлопнул меня по лбу.
— Что же я сразу не догадался! Маркус рассказывал мне об агенте губрозыска Быстрове, который так ему помог в тот день… А я как-то не догадался сложить один к одному. Не сразу понял, что это вы. Сами понимаете, Быстров — фамилия не из редких. У нас как минимум двое Быстровых работают.
— Ничего страшного, — улыбнулся я.
— Ну, а того урода, который стрелял в наших товарищей, знаете?
Сначала я хотел покривить душой, сказать, что не знаю — но потом подумал, что чекисты смогут выяснить, кто меня провёл в военшколу и тогда доверие к моим словам будет разрушено.
— Да. Это преподаватель той же военшколы, в которой работал муж моей сестры, Птахин Вадим Борисович. Я его встретил случайно у сестры. Он показался мне подозрительным.
— Почему?
— Вынюхивал, как обстоят дела с мужем сестры. Я решил, что он мог быть замешан в убийстве.
— Ещё что-то удалось о нём выяснить?
— К сожалению, нет. Не хватило времени, товарищ Шмаков.
— А перед смертью он ничего вам не рассказал? — внимательно посмотрел на меня чекист.
Я с выражением полной искренности на лице пожал плечами:
— Увы, товарищ Шмаков. Рана была слишком серьёзной. Ему было не до разговоров.
— Жаль, — вздохнул Шмаков и потушил окурок в пепельнице. — Его слова могли бы нам помочь. Мне нужно отлучиться ненадолго — побудьте здесь, пожалуйста. О том. Что ничего трогать нельзя, надеюсь, предупреждать не надо.
— Не надо, — подтвердил я.
Шмаков отсутствовал минут десять.
— Звонил в госпиталь, — сказал он. — Товарищу Маркусу сделали операцию. Врачи буквально выдернули его с того света. Говорят — будет жить!
— Спасибо за хорошие новости, — обрадованно произнёс я.
— Это вам спасибо, товарищ Быстров!
— Извините, а можно задать один вопрос? — спросил я.
— Попробуйте, — сухо произнёс Шмаков.
И опера, и чекисты предпочитают спрашивать, а не отвечать на чужие вопросы. Тут я его полностью понимал.
— Удалось схватить Капустина?
Шмаков помрачнел.
— Ушёл гадёныш. Есть сведения, что его видели в Петрограде, но где он залёг — неизвестно.
Общение с чекистами затянулось почти до полуночи, мне пришлось ещё несколько раз повторить показания, подписать необходимые бумаги, а потом Шмаков приказал доставить меня домой на служебном автомобиле.
Когда Катя открыла двери, я увидел, что её глаза полны слёз.
— Жора, ты где пропадал столько времени? — запричитала она. — Я так испугалась за тебя! Думала, что сгинул и больше не вернёшься.
— Извини, сестрёнка! Дела.
— Пожалуйста, не пропадай так надолго. Я себе места не нахожу.
— Не буду, — засмеялся я.
— Ты голоден? Пойдём, я накормлю тебя ужином.
За едой я рассказал ей обстоятельства встречи с Александром.
— То есть он вынужден молчать, чтобы его не обвинили в заговоре? — ойкнула Катя.
— Да.
— Но он же может сказать, что наотрез отказался принимать в нём участие и только слово чести не позволило ему обо всём рассказать. Я понимаю, что за это полагается наказание… но ведь оно гораздо меньше, чем за убийство, — вскинулась сестра.
— За недоносительство по уголовному кодексу ему могут дать год тюрьмы, — подтвердил я.
— Вот видишь! — обрадовалась сестра.
— Погоди, — попросил я. — А кто может гарантировать, что его всё равно не пристегнут к заговору? Для всех твой муж — «бывший», социально чуждый элемент. Другими словами — скрытая контра. И тогда Александру светит расстрел… Он правильно делает, что молчит. Выбора у него не осталось.
— Но ведь что-то можно сделать? — с мольбой посмотрела на меня сестра.
— Я пытаюсь.
— Как ещё можно помочь мужу?
— Только один вариант: найти настоящего убийцу и чтобы доказательная база была «железной». Тогда следствие не будет копаться в прошлом Александра и устанавливать его алиби.
— Как всё сложно, — произнесла Катя.
При этом она как-то странно посмотрела на меня. Я ошибся, решив, что это был укоризненный взгляд.
— Катя, я делаю всё, что могу! Из кожи вон лезу.
— Я ни в чём не обвиняю тебя, брат, — с печалью произнесла Катя.
— Давай ляжем спать. А утром я обязательно что-нибудь придумаю. У меня есть мысли на этот счёт, — с наигранной бодростью сказал я.
У меня действительно были планы прямо с утра заняться таинственной поэтессой и её лживыми показаниями. Вот только удастся ли через неё узнать истину и спасти Александра? Но делиться сомнениями на сей счёт я не стал.
Кате и без того хватает тревоги и волнений.
Сестра кивнула.
Я снова поймал этот её отстранённо-задумчивый взгляд. Казалось, что она стоит на пороге какого-то трудного решения. Из деликатности я не стал дёргать сестру и приставать с расспросами, отложив это на завтра — вернее, уже на сегодня.
Мы пожелали друг дружке спокойной ночи и легли спать.
Мне долго не спалось, Кате — тоже. Я слышал, как она ворочается на постели.
Потом усталость взяла своё, веки налились свинцом, я забылся сном праведника.
Проснувшись, я сразу почувствовал — что-то не так. Сама атмосфера в квартире изменилась — стала какой-то чужой и неуютной.
Тревога охватила меня с головы до ног.
Что хуже всего — Кати не было видно.
Я быстро вскочил и оделся. На столе был накрыт завтрак: несколько картофелин, краюха хлеба, варёное яйцо и постное масло.
Но где же сестра? Может, на кухне?
Кати там не было.
Хоть желудок и зверски бурчал, но есть почему-то не хотелось. Тревога гнала прочь все мысли о еде.
Я не знал детали, но был уверен: случилось нечто из ряда вон. И только появление сестры могло бы избавить меня от волнений.