Я положил своё заявление перед ним.
— Это что такое? — с подозрением спросил он.
— Заявление на отпуск по ранению.
— Какому ранению?
— Этому, — я осторожно опустил ладонь на повязку.
— Ты же сам отказался от госпиталя! — удивился Смушко.
— Товарищ начальник губрозыска, скажу честно: ранение — это всего лишь повод. У моей сестры большие неприятности в Петрограде, по обвинению в убийстве арестован её муж. Хочу попросить у вас две недельки, чтобы съездить и во всём разобраться.
— Значит, так просто — съездить в другой город и разобраться? — хмыкнул Смушко.
— Ну да, — повёл плечом я. — Кроме сестры, у меня больше не осталось родных. Кто ей поможет, если не я?
Смушко приподнялся, с грохотом отодвигая стул. Подошёл к окну, зачем-то посмотрел в него, а потом принялся ходить по кабинету, заложив руки за спину.
— Отпуск, говоришь? — спросил он, остановившись.
— Так точно: отпуск по ранению, две недели, — подтвердил он.
— Три! — вдруг сказал он.
— Что — три? — не сообразил я.
— Три недели! — объявил Смушко. — И чтобы все эти три недели тебя не было в городе.
— Это как прикажете понимать, товарищ Смушко? — обалдело спросил я, не ожидая такой щедрости от начальства.
Если честно, я и на две недели особенно не рассчитывал, учитывая тот объём работы, который свалился на губрозыск за последние дни.
— Понимай, как сказано: сегодня же чтобы купил билет и ноги твоей в городе все эти три недели не было! — прорычал начальник.
Я слегка оцепенел от услышанного. Ну не укладывались никак эти слова в ту картину разговора, которую я мысленно прокручивал в голове, когда шёл сюда. Ждал чего угодно, но только не этого!
— Товарищ начальник, — встал я. — Если вы полагаете, что я веду себя как последняя сволочь и предатель, которая бросает своих товарищей в трудную минуту, то это не так! Вы прекрасно знаете, что я готов дневать и ночевать на службе, что я всегда с душой радею за дело!
— Дурак ты, Быстров! — резко оборвал меня Смушко. — Вернее, дважды дурак! Как ты мог такое подумать о нас, твоих товарищах!
— Виноват, — смутился я. — Только объясните, что происходит. Вы ведь не случайно хотите, чтобы я уехал из города.
— Именно, что неслучайно! — сказал Смушко. — И это будет самый лучший выход для тебя, Быстров.
— Я что-то натворил? — насупился я и стал лихорадочно вспоминать список собственных грехов.
Если быть точным, то только те вещи, которые произошли на моей памяти.
Вроде ничего криминального не натворил. Конечно, даже к столбу докопаться можно, а уж тем более к оперу, однако чего-то стоящего на меня вряд бы нарыли, где мог — я обставился.
Понятно, что у нас такая профессия — чаще пистон вставляют, чем награждают. Это было и в моём времени, уверен, что и на заре советской власти ничуть не лучше.
Тогда что?
Кто знает, может настоящий Георгий Быстров успел как-то накуролесить, а мне предстояло расхлёбывать последствия? Но я-то о них был ни сном ни духом!
И это самое хреновое в моём положении.
— Не мучайся, Быстров! — произнёс Смушко. — Вижу, что весь озадаченный, даже взгляд какой-то стеклянный стал. Ты, как раз наоборот — молодчина! Действуешь как положено. Жаль, не все у меня такие, — вздохнул он. — И потому, что ты хороший работник, у тебя большие проблемы. Есть человек, который хочет твоей крови. К несчастью, это не рядовой обыватель или мелкий бандит. Я хочу вывести тебя из-под удара, Быстров!
Глава 3
Я присвистнул:
— Что, всё настолько серьёзно?
— Более чем, — подтвердил Смушко.
— Можете поделиться раскладом, чтобы я понял — откуда ветер дует?
— А ты не догадался? — удивился Смушко.
— Догадываться — одно, знать — другое.
— Вчера Симкин попросил в камеру бумагу и чернила, сказал, что напишет признательное письмо.
— И что — обманул? — нахмурился я.
— Нет, не обманул. Накатал текста на рулон обоев. Вот только все грехи взял на себя, о товарище Кравченко ни слова плохого. Дескать, скрытно действовал за спиной начальника, постоянно боялся разоблачения и всё такое.
— Другими словами: Кравченко у нас теперь розовый и пушистый?
Смушко вряд ли мог знать эту идиому (для подстраховки я даже заменил слово «белый» на другую окраску), но моментально уловил смысл и кивнул в ответ.
— Да, по этой линии Кравченко не зацепило.
— А если попробовать забрать Симкина к нам — поколоть его здесь? — во мне разыгрался охотничий азарт.
— Его сейчас архангел Гавриил колет, — грустно сказал Смушко.
— Хотите сказать…
— После того, как Симкин в письменном виде дал признательные показания, он повесился у себя в камере. Дескать, чувствую глубокие угрызения совести, страдаю за то, что подвёл товарищей, больше не могу жить… Его нашли уже холодным.
— Кравченко… сука! — вырвалось у меня.
— Я тоже думаю, что его повесили, — подтвердил Смушко. — Заставили написать письмо, а потом отправили на тот свет.
— А что комиссия?
— Комиссия — ничего. Признания Симкина их вполне удовлетворили. Конечно, Кравченко влепили строгий выговор, но с должности не сняли.
— Думаете, помогают высокие покровители из Москвы? — предположил я.
— Похоже на то. Любой другой уже турманом бы вылетел с поста.
— А почему не зашли с другой стороны… Этот Батыр, который в меня стрелял… Говорили, что он работает в ГПУ.
— Работал, — поправил Смушко. — Кравченко предъявил приказ, по которому этого Батыра уволили ещё две недели назад как не внушающего доверия. Более того, по нему велась разработка со стороны ГПУ. Причём всё официально, с печатями и подписями.
— Красиво обставился товарищ Кравченко, — невольно восхитился я.
— Это ещё не самое плохое, товарищ Быстров. Комиссия уезжает в Москву, а Кравченко теперь жаждет твоей крови.
— Ну, ему ко мне не подкопаться, — слегка легкомысленно произнёс я.
— Ошибаешься, — с горечью сказал Смушко. — Тебя хотят обвинить в применении пыток.
— Небось со слов бандита Трубки? — хмыкнул я. — Ну-ну, и что этому бандиту веры больше, чем мне?
— Кроме показаний Трубки, есть ещё и показания Баштанова… Ну, то есть того, кого все по-прежнему считают Михаилом Баштановым.
— Так он же мёртв! — вырвалось у меня.
— Эта сволочь успела заранее написать на тебя жалобу чекистам.
— Вот же сволочь, этот Миша! — вырвалось у меня. — Даже после смерти пакостит!
— Ну, а поскольку никто не знает, что Баштанов — не тот, за кого он себя выдавал, и все считают, что это наш товарищ, который героически погиб в схватке с опасным преступником, его слова в глазах ГПУ и особенно товарища Кравченко, имеют большой вес. Как понимаешь, посадить тебя вряд ли посадят, но вот из губрозыска уволить могут.
— Да… закрутилось колесо, — озадаченно протянул я.
— У Кравченко на тебя зуб, он тянуть не собирается. Поэтому я даже рад, что есть формальный повод, чтобы ты уехал из города. В Петрограде Кравченко до тебя не дотянется — руки коротки. Ну, а за три недели мы попробуем доказать истинную сущность Баштанова и выяснить, кто он такой. Этим делом будет заниматься Чалый, а он сейчас ради тебя в лепёшку разобьётся, но сделает.
— Спасибо, товарищ Смушко! — растроганно произнёс я.
— Не торопись с благодарностями, Быстров. Это ещё не всё. Надо ещё парочку дел сделать.
Он подвинул к себе несколько листов бумаги и принялся старательно писать. Когда просох первый лист, протянул его мне.
— Держи.
— Что это такое? — спросил я.
— Это письмо к товарищу Ветрову, инспектору третьей бригады Петроградского уголовного розыска. Он меня хорошо знает, на курсах познакомились. Третья бригада как раз занимается раскрытием грабежей и убийств, — пояснил он.
— Здорово, — обрадовался я. — Спасибо за рекомендательное письмо.
— Само по себе письмо ещё ничего не значит. Ветров — мужик, в целом, нормальный, но должность накладывает свой отпечаток. Как понимаешь, в свою кухню посторонних пускать никто не любит, тем более в таких вопросах, как дело об убийстве. Так что есть вероятность, что он просто пожмёт тебе руку и на этом вся помощь закончится, — вернул меня с небес на землю Смушко.
— И всё равно глупо не попытаться использовать этот шанс, — сказал.
— Поэтому я и написал это письмо, но опять же — никакой гарантии, что от него будет польза нет.
— Ещё раз огромное спасибо, товарищ Смушко. Я могу идти?
— Экий ты прыткий! — заулыбался начальник. — Раз уж пришёл — потерпи ещё чуток.
Он помахал в воздухе другими исписанными листами.
— Так, кажись высохли. Пошли, Быстров.
— Куда, товарищ Смушко?
— В финчасть. Или хочешь сказать, что тебе не нужны деньги? — заулыбался он.
— Ещё как нужны, — подтвердил я.
В карманах и в кошельке было откровенно пусто, и вряд ли потому, что настоящий Быстров сорил бабками направо и налево.
В финансовой части за столами сидели трое: худенький и незаметный мужчина в очках и нарукавниках, поверх потертого пиджака, и две женщины: одна в возрасте, другая — совсем молоденькая в светлой кофточке.
Перед мужчиной на столе лежали счёты, он периодически щёлкал костяшками и что-то заносил в толстую прошнурованную книгу.
— Привет, Афиногеныч! Здравствуйте, девушки! — подмигнул барышням Смушко.
Я тоже поздоровался. Судя по всему, это были бухгалтера и табельщики — без которых невозможно существование ни одной конторы, даже уголовного розыска.
— Товарищ начальник… Здравствуйте, — с паузой ответил Афиногеныч.
Он был слишком погружён в свои цифры и не сразу вернулся к реальности.
— Значит так, Афиногеныч. Товарища Быстрова из первой бригады тебе представлять не нужно. Выдай ему всю задолженность по зарплате, отпускные за три недели и премию за вклад в поимке особо опасных преступников. Вот, у меня тут всё расписано. — Смушко подал бухгалтеру бумаги, которые писал в моём присутствии.
— Товарищ Смушко! — взмолился мужчина. — Вы же сами знаете — касса пуста, денег нет!
— Афиногеныч! — с нажимом сказал Смушко. — Ты что — не понял, что тебе сказано? Я не знаю, откуда ты достанешь деньги, но чтобы вся сумма товарищу Быстрову была выдана без проволочек. И без пустых разговоров!
— Слушаюсь, товарищ начальник, — бухгалтер громко вздохнул, как больная корова. — Только вы ведь меня без ножа режете!
— Если продолжишь препираться — зарежу ножом! — улыбнулся Смушко.
— Товарищ Быстров, подойдите к окошку кассы. Там вам выдадут всю сумму, — мгновенно среагировал Афиногеныч.
— Товарищ Смушко… — Я даже запнулся от волнения. — Даже не знаю, как вас благодарить!
— Не знаю, как у тебя всё сложится в Петрограде, но ты у нас парень пробивной, своего добьёшься. Давай, Быстров, разбирайся с делами и через три недели назад! Желаю удачи!
Мы пожали друг другу руки и начальник ушёл.
Я проводил его грустным взглядом. Не всякий начальник способен настолько заботиться о подчинённых. В прошлой жизни мне далеко не всегда везло на таких, как Смушко. Порой попадались откровенные сволочи, которых заботила только собственная карьера.
В кассе мне выдали пухлую стопку дензнаков. Не знаю, какова была их реальная стоимость, но в тот миг я почувствовал себя богачом.
Когда вернулся в общагу, то обнаружил, что Катя спит на кровати, укрывшись моей шинелью. Она даже щеколду за мной не заперла.
«Намаялась, бедолага». — с нежностью подумал я.
Будить сестру не хотелось, однако та почувствовала, что в комнате кто-то есть и открыла заспанные глаза.
— Братишка?
— Это я, сестрёнка.
— Как всё прошло? Тебя отпустили?
— Конечно, — улыбнулся я. — Собирайся, поедем на вокзал покупать билеты на ближайший поезд до Петрограда.
— Я быстро, — пообещала она.
В дверь постучали.
— Входите, — сказал я.
Появилась Степановна, в руках у неё был какой-то свёрток.
— Жора, — она слегка помялась, — примерь, пожалуйста. Это тебе.
Она развернула свёрток, и я понял, что в руках у женщины был мужской костюм.
— Вроде твой размер, — сказала Степановна. — Хватит тебе всё тряпьё какое-то носить! Штаны уже скоро просвечивать будут. А пиджак твой завтра будет готов, сейчас покуда сохнет.
— Спасибо, Степановна, — поблагодарил я. — Сколько с меня?
— Нисколько, — женщина всхлипнула. — Это от моего сыночка Ванюшки осталось, царствие ему небесное… На гражданской, будь она неладна, сгинул. Мне оно не к надобности, а продавать — рука не подымается. Так что носи на здоровье.
У меня после её слов сжалось сердце. Никому не пожелаешь такого… Никакой матери! Сдавило дыхание, к горлу подступил ком. Будь проклята эта война, из-за которой так страдают наши матери!
— Спасибо тебе, Степановна! — дрогнувшим голосом сказал я.
У меня не находилось слов утешения для неё. Их просто невозможно найти.
— Да чего уж… — тихо вымолвила она. — Ты, главное, себя береги, Жора! Я ведь знаю какая у тебя служба. Как на фронте — кажный день под пулями ходишь.
Мне снова стало не по себе. Сколько же нерастраченной материнской ласки, сколько добра было в этой женщине, с которой так сурово обошлась жизнь!
— Я обязательно буду беречь себя, Степановна. Особенно, после того, что ты мне сказала! И ещё — я уезжаю вместе с сестрой в Петроград недельки на три. Ты уж пригляди за комнатой, а?
Через полчаса мы с Катей покидали общежитие. Степановна вышла на крыльцо, чтобы проводить нас и помахать рукой на прощанье.
И ещё долго я чувствовал на себе её ласковый материнский взгляд.
Глава 4
Вокзал мне показался просто до боли знакомым — похоже, какой-то типовой проект, по которому застраивались все крупные станции по этой ветке железной дороги. Большинство из них сохранилось и до моих дней и, слава богу, не все перекрасили в корпоративные цвета РЖД. Правда, сейчас штукатурка обсыпалась, а краски выцвели, так что вид у здания был не очень презентабельный.
Само собой, на входе не было рамок металло-детекторов и чоповцев, дотошно проверявших багаж. Не приходилось выворачивать карманы и демонстрировать поклажу.
Хотя, с последним у нас с сестрой всё было просто: дорожные пожитки уместились в солдатский серый вещмешок.
Внутри было полно народа, публика собралась разномастная: от нэпманов (те старались держаться на особинку и берегли свой багаж как зеницу ока), до банальных «мешочников» (они, как раз, держались кучками).
Караулил зал ожидания милиционер в светлой гимнастёрке, синих галифе и начищенных до блеска хромовых сапогах. Он с ленцой прохаживался по вокзалу, изредка шпыняя заскочивших на вокзал погреться ребят — судя по лохмотьям, явных беспризорников.
Мы ненадолго задержались у входа.
— Катя, ты иди в вокзальный буфет. Закажи что-нибудь: хоть мороженного, хоть пироженного, — Я с улыбкой подал ей несколько банкнот. — А я за билетами.
— Хорошо, Жора. Хочешь, я и тебе что-нибудь закажу?
— Не надо, я сыт, — сказал я.
Катя поцеловала меня в щёку и пошла к довольно уютному привокзальному буфету.
Ну, а мне предстояло узнать график движения. Чем быстрее окажемся в Питере, тем лучше.
Я посмотрел на табличку с расписанием. Если она не врала (а такое тоже вполне могло быть) поезд до Петрограда ходил три раза в неделю. И, если опять же написанное не было ложью — сегодня вечером отправление.
Возле единственной кассы стояла длиннющая очередь, которая рассасывалась на удивление быстро. Меня этот факт удивил: с подобной сноровкой не работают даже технически навороченные кассы из моего времени: а тут люди подходили и практически сразу отходили.
Не сервис, а просто чудо, есть к чему стремиться технологиям будущего — опрометчиво подумал я, вставая в очередь.
Молодая разбитная бабёнка отклеилась от окошка и, недовольно бурча, отошла в сторону, сразу за ней был мой черёд.
Я слегка наклонил голову.
За стеклянной перегородкой сидела полная женщина лет сорока пяти, укутанная в огромный шерстяной платок. У неё был вид сильно простуженного человека. Периодически она чихала и сморкалась.
— Здравствуйте! Мне бы два билетика до Петрограда на сегодняшний поезд, — бодро заговорил я.