— Билетов нет, — проигнорировав моё «здравствуйте», гнусавым голосом ответила кассирша.
— Вот как… Ну, а на следующий поезд?
— И на следующий поезд тоже нет, — равнодушно ответила женщина.
— А перед отходом поезда билеты могут появиться? Может, сдаст кто? — спросил я, памятуя из прежнего опыта. — Очень надо.
Я постарался извлечь из себя максимально любезную улыбку, способную растопить даже ледяное сердце. Увы, она не сработала.
— Всем надо! Всё, молодой человек, не задерживайте очередь — проходите!
Я не стал спорить и уступил место следующему гражданину, вот только ему повезло не больше, чем мне. Его тоже ждал стереотипный ответ насчёт отсутствия билетиков.
Вот тебе, бабушка, и сервис. Как будем выкручиваться?
Подойти, поговорить с проводниками? Были у меня в жизни подобные истории, правда давненько. В последний раз, наверное, в конце девяностых — начале двухтысячных. Иногда удавалось уломать. Потом с этим дело стало строго.
Ещё есть вариант поговорить с начальником поезда — ну не бывает такого, чтобы поезд был забит совсем под завязку. Всегда есть какие-то резервные места.
В иные времена сунулся бы к коллегам за помощью, только, если не ошибаюсь, железнодорожной милиции теперь нет, упразднили ещё в прошлом, 1921-м году, а весь функционал передали сначала ЧК, а потом, соответственно, ГПУ — то бишь подчинённым Кравченко. И здесь мне лучше не «светиться».
Кто знает, может у смежников уже появились вопросы к моей скромной персоне, не зря Смушко настаивал, чтобы я уехал из города.
Хотя, судя по милиционеру внутри, рутинные задачи вроде поддержания порядка на вокзале, чекисты себе не оставили. А может это просто особенность нашего города.
Зоны ответственности порой разделяются весьма причудливым образом.
Милиционер — это практически свой. Поговорить с ним, что ли? Если давно дежурит, должен знать все ходы и выходы и иметь нужные знакомства.
Утвердившись в этом решении, я собрался подойти к патрульному, но в этот момент меня тихонько окликнули.
— Эй, дядя! — Голос принадлежал щегольски одетому парню с нависшей на глаза чёлкой из-под франтоватого котелка.
— Чего тебе… тётя, — усмехнулся я.
«Тётю» этот щегол спокойно пропустил мимо ушей.
— Я слышал ты вроде как в Петроград собираешься, — продолжил он.
— Допустим, — не стал отпираться я.
— Тебе билеты нужны на сегодняшний поезд? — с надеждой спросил он.
— Что — есть лишние?
Парень подмигнул.
— Для хорошего человека всегда найдётся. Ну что — нужны тебе билеты или мне другого покупателя искать?
— А какие именно?
— Да любые: хошь в зелёный вагон, хошь в синий, хошь в жёлтый — там, как понимаешь, недёшево, но ты ж вроде с барышней будешь, так что мой совет — в жёлтый бери. Дорога длинная — хоть согреетесь, — он гнусно захихикал.
Ясно, вокзальный спекулянт обыкновенный. Довольно распространённое явление как на советских, так и на российских вокзалах. Лишь продажа билетов по паспортам практически ликвидировала билетных спекулянтов как класс, но это, как порой говорила Дашка, не точно.
— За сколько продашь?
— Две цены, — ухмыльнулся он.
— Не пойдёт. Давай полторы.
Поломавшись для вида, он кивнул.
— Повезло тебе, дядя, я сегодня добрый. Полторы цены так полторы.
— Отлично. Тогда мне два билета в этот твой синий вагон, — сказал я.
— А что не жёлтый?
— Дорого выйдет.
Если я правильно понял объяснения Кати, жёлтый вагон или 1-го класса, это купейный, синий — плацкарт, а зелёный — общий.
Спекулянт поозирался по сторонам и тихо произнёс:
— Не здесь. Давай с вокзала выйдем, а то слишком много ушей.
— Пошли.
Его ухмылки и тон показались мне подозрительными. Я незаметно достал револьвер из кобуры и спрятал его в карман брюк. Нелишняя предосторожность.
Напротив вокзала находился сквер. Парень уверенно повёл меня к нему.
— Показывай билеты, — сказал я, когда мы остановились.
— Покажи деньги.
Я ненадолго высунул из внутреннего кармана кошелёк.
Спекулянт кивнул, достал из-за пазуху скомканную стопку билетов и, послюнявив палец, отобрал два.
— Сколько с меня? — спросил я.
— Полтинник за оба, — сказал тот, отводя от меня взгляд.
— Мы оговорились за полторы цены, — сказал я, хотя и понятия не имел, сколько именно стоит билет.
Но по поведению парня чувствовалось, что меня собирались развести.
— Молодец, дядя, уважаю, — заулыбался тот. — Сороковник — и не забывай, что пять из них уйдут на дело просвещения в транспорте.
— Хрен с тобой! — Я отсчитал купюры и протянул их парню.
Но вместо того, чтобы забрать деньги, тот внезапно осклабился. В его руках появился нож.
— Значит так, дядя, я передумал. Сделки у нас не будет. Вернее, сделка будет, но вот условия поменялись: ты мне отдаёшь свой кошель — я ведь вижу, что он у тебя набитый, а я за это не стану тебя резать. На мой взгляд, честно.
— А на мой — нет, — покачал головой я.
— Пеняй на себя, дядя! — Спекулянт перекинул нож из руки в руку.
— Ты лучше на это посмотри, — я продемонстрировал ему револьвер.
— Сука! — Он с досадой сплюнул себе под ноги и убрал нож.
— Так, граждане, это что здесь происходит?! Немедленно прекратите хулиганить!
К скверу приближался милиционер с вокзала.
— Слышь, Семёныч, — обратился к милиционеру спекулянт. — Ты этого субчика проверь: у него шпалер при себе.
— Ах ты! — Милиционер полез в кобуру за револьвером.
— Спокойно, я агент Быстров из уголовного розыска! — Я предъявил служебное удостоверение.
Милиционер замер, переваривая информацию.
— Фамилия, имя, отчество, должность! — потребовал я у него.
— Так это… Астахов Иван Семёнович — старший милиционер, — забормотал он.
— Тогда слушай меня, страшный милиционер Астахов. Этот тип, который пытался угрожать мне ножом — билетный спекулянт. У него куча билетов, которых почему-то нет в кассе вокзала. Я вижу, что вы прекрасно знаете друг дружку. Так вот — сейчас ты у него реквизируешь все билеты и вернёшь в кассу для продажи простым гражданам. Кассирше пояснишь в максимально доступной и простой форме, что если она ещё хоть раз толкнёт билеты в таком количестве на сторону — то я её отправлю в такие края, где у неё сопли на лету замерзать будут. А этого урода, — я показал на спекулянта, — не знаю, что ты с ним сделаешь, но чтобы он ближайшую пару месяцев любовался на свободу через окна с решётками, а потом, чтобы духу его здесь не было. Приеду — проверю!
— Семёныч! — дёрнулся спекулянт.
— Милиционер Астахов — ты меня понял? — насупился я. — Или мне с тобой до угрозыска прогуляться?
— Всё понятно, товарищ Быстров. Не надо уголовного розыска, сделаю. Как приказали.
— Погоди! — Я забрал пачку билетов из рук спекулянта. — Какие билеты в вагон первого класса?
— Эти — показал он.
— Не врёшь?
— Могу побожиться!
— Не надо. Государству за них уплачено?
Спекулянт кивнул.
— Сам в кассе покупал.
— Тогда беру их себе как моральную компенсацию, — заявил я. — А ты, Астахов, оформляй этого гражданина-спекулянта, пока не натворил делов. И не забывай — как только вернусь из Петрограда, обязательно проверю!
Глава 5
Катю я застал там, где мы договаривались: она сидела за столиком привокзального буфета, перед ней стояла чашка кофе и вазочка с пирожными.
— Ну как? Купил билеты? — спросила она.
Я кивнул.
— Да. Едем в первом классе.
— Не знала, что уголовный розыск может позволить себе такую роскошь, — улыбнулась она.
— За всех не скажу, но, — я принюхался — кофе пах просто божественно, — лично я позволю себе также попить кофейку.
— Возьми себе и пирожное. Эклеры тут просто изумительны.
— Раз ты рекомендуешь — так и быть.
Кафе принадлежало нэпманам, ценник тут, конечно, кусался, но я решил хоть немного побаловать себя.
Если в целом к сладкому я был достаточно равнодушен, то эклеры с масляным кремом были моей маленькой слабостью. Правда, в наше время пальмового масла и пищевых добавок — большинство из них, мягко говоря, не дотягивало до вкуса пирожного моего счастливого советского детства.
Кто-то, конечно, скажет, что тогда и вода была мокрее и деревья зеленее, но стоило мне только откусить кусочек свежайшего эклера, купленного в привокзальном буфете, как я сразу понял — вот он, вкус тех лет, ещё не испорченный химией и удешевлением технологии.
Уже только от одного вида и запаха, рот машинально наполнялся слюной.
Первое пирожное исчезло практически сразу, второе я уже смаковал, точно так же, как наслаждался каждым глотком бодрящего кофе.
Я даже зажмурился от удовольствия.
— Жора, ты такой смешной, — прыснула сестра. — Никогда бы не подумала, что ты такой сладкоежка.
— Ты ещё многого обо мне не знаешь, — подмигнул я.
— Надеюсь, ты имеешь в виду только хорошее.
Я вздохнул. Вряд ли смогу когда-нибудь открыться перед Катей, сказать, что я — не тот, за кого она меня принимает. Её брата больше нет, а физическую оболочку занимает совершенно другой человек.
Возможно, если бы не моя душа, которая вселилась непостижимым образом в тело Георгия Быстрова, её брат скончался бы, не приходя в сознание. Но это всё равно слабое утешение.
Оставим между нами всё, как есть, тем более я уже начал полностью воспринимать Катю как собственную сестру, которой у меня никогда не было.
Не хочу причинять ей боль. Быть может, это нечестно с моей стороны, но раз уж я оказался в теле её брата, сделаю всё, чтобы сестра оказалась счастлива.
Я бросил взгляд на часы — по идее уже должны подавать поезд. И тотчас же забил колокол и послышался громкий голос перронного кондуктора.
— Нам пора, — сказал я.
— Жора, я так рада, что ты со мной, — произнесла Катя. — С тобой я снова могу почувствовать себя слабой женщиной.
— Ты — моя сестра: этим всё сказано. Допивай кофе и пошли, сестрёнка.
Началась обычная вокзальная суета. Перрон быстро заполнялся народом, вытекавшим из вокзала подобно воде, прорвавшей запруду. Люди спешили, толкались, то и дело образовывались заторы.
Я придержал Катю за руку.
— Подожди немного, а то затопчут.
— А вдруг не успеем? — взволнованно спросила она, а я невольно вспомнил бабушку, благодаря которой мы всегда приезжали на вокзалы часа за три до отправления, а потом долго и скучно ждали объявления посадки.
Она, как и Катя, страшно боялась опоздать на поезд, а когда состав подавали к перрону устремлялась к вагонам в первых рядах.
Раньше я думал, что всему причиной внутренние бабушкины страхи, а сейчас стало ясно — это во многом особенность трудной жизни её поколения.
Хуже всего, что я тоже начинал поддаваться этой заразе, внутри уже появился тот характерный зуд, заставляющий совершать непродуманные действия.
И всё-таки я выждал, пока толпа рассосётся, и лишь тогда вышел на перрон.
Резко пахнуло порывами ветра, вперемежку с паровозным дымом и копотью.
Всегда любил поезда, их мерный убаюкивающий перестук колёс, мелькающие за окнами леса и редкие станции, разговоры с попутчиками под чаёк, особую атмосферу предвкушения — когда ты понимаешь, что поезд перенесёт тебя в совершенно другое место, иной город.
Обожаю этот ни с чем не сравнимый запах, присущий только железной дороге или как тут говорят «чугунке», его просто невозможно спутать.
Уже от одного взгляда на пыхтящий, весь в клубах дыма, паровоз и вытянутые в струнку вагоны, я вдруг зарядился какой-то энергией. Она звала меня вперёд, к новому и совершенно незнакомому.
Перронный кондуктор проверил наши билетики, махнул рукой:
— Вам туда.
— Спасибо!
Мы пошагали к единственному в составе жёлтому вагону, у входа в который скучал, переминаясь с ноги на ногу, усатый проводник.
— Ваше купе третье по счёту, бельё уже застелено, — произнёс он, взглянув на поданные мной билеты. — Приятной поездки.
— Благодарю вас!
В купе оказалось неожиданно холодно.
Катя присела на нижнюю полку и подула на озябшие руки. Я снял с себя пиджак и накинул на её тонкие плечи.
— Ничего, скоро согреемся.
— Ты бы знал, в каких условиях я ехала сюда, — тихо улыбнулась Катя. — Билеты были только в общий вагон, всю дорогу пришлось сидеть: шум, гам, я, наверное, пропахла табаком и махоркой, как ломовой извозчик. Несколько раз в вагоне случались драки, я жутко боялась, что ко мне начнут приставать…
— Теперь тебе нечего бояться. Ты наверное сильно устала… Когда тронемся, я выйду — ты переоденешься и ляжешь спать. Возьми моё одеяло, под двумя спать теплее.
— У меня теперь другие страхи. Я до смерти боюсь, что мы не сможем помочь Саше.
— Катя, я сделаю всё, что в моих силах.
— Спасибо тебе, брат!
Когда поезд тронулся, я, как и говорил, вышел из купе, чтобы не стеснять Катю — пусть переоденется перед сном и приведёт себя в порядок. Хорошо, что мы ехали вдвоём, и попутчиков у нас не было.
Промелькнул и остался где-то позади вокзал, а за ним и весь город. Через окна поплыла череда сменяющих друг друга телеграфных проводов. Поезд медленно набирал ход.
В старых фильмах и книгах часто рассказывалось о том, как поезда встревали где-то на полпути из-за того, что заканчивался уголь или дрова, и пассажиры выходили пилить и рубить деревья. Надеюсь, до этого не дойдёт, и мы без всяких проволочек доберёмся до места назначения.
Прикинув, что прошло достаточно времени, я постучался в дверь и, выждав ещё немного, вошёл в купе.
Катя спала, свернувшись клубочком на полке — даже не полке, а скорее диване, подобно котёнку.
Созвучие этих слов мне понравилось: Катя… катюша… котёнок. Было в них что-то уютное и домашнее, оно наполняло душу покоем.
Я разделся до исподнего и лёг в постель. Сон сморил меня сразу, стоило лишь коснуться головой подушки.
Разбудили меня лучики утреннего солнца, бившие в окно. Перед тем, как лечь спать, я не додумался завесить шторки на окне и теперь пожинал результат.
Хотя, нет худа без добра. Судя по пейзажу за окном, мы приближались к какой-то станции, а значит можно сходить за кипяточком и побаловать себя чайком.
Я вышел в тамбур. Кроме меня, там находился всё тот же усатый проводник.
— Долго стоим?
— Часа два, не меньше, — зевнув, ответил тот. — Паровоз будем менять, та ещё морока. Если вы насчёт чаю, так не волнуйтесь, всё принесу — сделаем в лучшем виде. У нас всё имеется: и заварка, и сахар. Если хотите перекусить посущественней, тоже можно сообразить.
— Отлично! — обрадовался я.
Всё-таки поездка первым классом даёт свои неоспоримые преимущества. Не надо с котелком или чайником толкаться в очереди за горячей или холодной водой.
Катя уже проснулась и с интересом наблюдала в окно за человеческим муравейником. Кто-то спешно выходил, в авральном порядке скидывая вниз баулы, чемоданы и мешки. Кто-то, наоборот, пытался пролезть внутрь, наплевав на встречный поток пассажиров и их ругань.
— Ну как, выспалась? — спросил я.
— Да. Как у мамы на перинах, — ответила она и тут же загрустила.
Я догадался, чем вызван перепад в её настроении. Она вспомнила ушедших родителей. Мне самому в такие минуты становится грустно.
Я подсел к ней и снова обнял.
Катя провела рукой по моей щеке.
— Ой, ты такой колючий.
— Приедем в Петроград — обязательно побреюсь, — пообещал я.
Немного помолчав, спросил:
— Катя, извини, раз уж ты вспомнила маму… Скажи, а какими были наши родители? А то у меня ничего в памяти не сохранилось.
— Что, совсем ничего?
— Увы, — развёл руками я.
— Бедняжка, — вздохнула она. — Родителей нельзя забывать, их надо помнить и поминать в молитвах…. Хотя, ты же у нас большевик?
— Пока комсомолец. А насчёт молитв… Не вижу причин, которые запрещали бы мне ходить в церковь. На войне атеистов нет, я испытал это на собственной шкуре, — уточнять, что это случилось во время командировок в Чечню, я не стал. — Так что я обязательно буду поминать папу и маму в молитвах, но мне всё равно бы хотелось побольше узнать о них.