В первый день лета мы отправились загород на машине — на пустынный пляж, неподалёку от того места, где мы когда-то смотрели, как Патрокл встаёт на высокую орбиту Земли.
По радио рассказывали что-то о вооружённом столкновении с сепаратистами — вдали от Венеры, в нейтральном космосе, как теперь стали говорить. Правительство больше не настаивало на своей прежней версии — что у сепаратистов есть только один научно-исследовательский корабль, — однако никакой новой информации нам тоже не сообщали.
— Я не представляю, как так можно… — сказала Лида, с ненавистью глядя на хрипящий приёмник. — Уж лучше, как раньше, когда писали все, кому не лень. Ведь нам ничего толком не говорят, вообще ничего. Быть может, там давно уже…
— Лучше и правда об этом не думать, — сказал я.
— У тебя получается? — спросила Лида.
Я выключил приёмник.
Я перестроился в скоростной ряд и включил круизный режим; машина бесшумно неслась по удивительно пустой, многополосной автостраде. Блуждающая электронная тень на лобовом стекле пыталась поймать утренние лучи, которые иногда всё же пробивались через солнцезащитную дымку, и мне приходилось прикрывать ладонью глаза.
— Родители хотят, чтобы я перевелась, — сказала Лида.
— Как?
Я вздрогнул; солнце вновь засветило в глаза. Лида молчала, отвернувшись. Я взял её за руку.
— Куда? Перевестись куда?
— Я пока не знаю, — вздохнула Лида. — Я не знаю, хочу ли я. Но мне самой… становится страшно. Я раньше так мечтала об этом. Другие планеты, космические корабли, но теперь…
— Слушай, — начал я, — эта война… она не может так просто заставить нас отказаться…
— Может, — перебила меня Лида. — И заставит. Ты и сам знаешь об этом. Радио можно выключить, но… это ведь ничего не изменит.
Я не знал, что сказать. Солнце ненадолго скрылось за высокими соснами на обочине дороги, а потом засветило вновь, и всё ветровое стекло на мгновение стало тёмным.
— Когда? — спросил я. — Со следующего курса?
— Я не знаю, — сказала Лида. — Пока не знаю. Ещё ничего не решено.
— Но… — мне было сложно дышать, — ты действительно сама этого хочешь? Я понимаю тебя, мне тоже страшно. Да и моя мать предлагала мне перевестись. Но родители не могут… они не имеют права решать за нас. Здесь всё зависит только от тебя.
Лида молчала.
Я проехал нужный поворот, но не стал разворачиваться. Машина летела по пустой автостраде, радио не работало, заряда батарей хватило бы ещё на сотни километров. Я подумал, что хотел бы просто уехать вместе с Лидой подальше от города, от института, от своей пустующей квартиры и космического театра — и никогда, никогда не возвращаться назад.
— Но мы ведь будем… встречаться? — спросил я.
Лида коснулась моей руки.
— Почему так происходит? — спросил я.
— Как? — сказала Лида.
— Что-то всё время… постоянно разводит нас, — сказал я. — Стоит мне лишь приблизиться к тебе, как ты… отдаляешься от меня.
И тут я всё понял — всё стало вдруг ясным и ярким, как солнечный свет, который не могли остановить жидкие кристаллы на стёклах.
— Я переведусь с тобой, — сказал я.
Лида сильнее сжала мою кисть.
— Я переведусь с тобой, — повторил я. — Куда бы ты ни пошла. Есть вещи… — от волнения мне было тяжело говорить, — есть вещи, которые куда важнее, чем все эти глупые мечты. К тому же ты была права, когда говорила… Мир изменился. Звёзды стали другими… Помнишь, раньше мы ездили загород вечером, чтобы посмотреть на небо? А сейчас мы поехали утром, чтобы успеть вернуться затемно, потому что всякий раз, когда я смотрю на небо, я вижу…
— Смерть, — закончила за меня Лида.
Я проехал ещё сотню километров, пока, наконец, не встал на обочине рядом с небольшой, затянутой тиной заводью, через которую был перекинут хлипкий деревянный мост.
Мы вышли из машины.
— Красиво, — сказала Лида.
Я кивнул головой.
— А как далеко мы от Москвы?
— Километров двести где-то, — сказал я. — Если сейчас поедем обратно, то успеем вернуться ещё до обеда.
— Я пока не хочу уезжать, — сказала Лида.
— Я тоже, — сказал я и обнял её за плечи.
Пахло сыростью и болотом, деревянные доски под нами скрипели и прогибались, порывистый ветер развевал волосы Лиды.
— Ты серьёзно? — спросила Лида, перегнувшись через хлипкие перила; она улыбалась, глядя, как покачиваются на ветру кувшинки.
— По поводу перевода? — сказал я. — Да, серьёзно. Я не хочу оставаться в технологическом без тебя.
— Но мы ведь всё равно можем встречаться, — сказала Лида. — Даже если я переведусь.
— Я не хочу просто встречаться. Я хочу видеть тебя каждый день. Я хочу быть с тобой.
Лида повернулась ко мне.
— Спасибо тебе! — сказала она.
Она обхватила меня руками за шею и уткнулась лицом мне в плечо. Она плакала.
— Но я никогда себе не прощу, — сказала дрожащим голосом она, — никогда не прощу, если из-за меня ты откажешься от своей мечты.
— А я никогда себе не прощу, если потеряю тебя из-за этой дурацкой работы, — сказал я, касаясь её волос. — Я знаю, чего я хочу.
Мы не вернулись в город к обеду.
Когда мы ехали обратно, уже смеркалось, и на небе, в сгущающейся темноте, загорались первые звёзды.
— Как красиво! — сказала Лида, откинувшись на сидении и глядя в окно.
На следующий же день я сказал о своём решении Виктору. Тот долго смотрел на меня, не говоря ни слова, а потом покрутил пальцем у виска.
— Ты серьёзно? — хмыкнул он. — И всё из-за этой… Вот уж не ожидал от тебя…
Мне захотелось его ударить.
— Это так глупо, — сказал Виктор. — Переводиться сейчас… Ты хоть понимаешь, что уже не сможешь вернуться обратно? Ради чего всё это было? Всё, через что мы прошли?
Я молчал.
— Ты хоть представляешь, сколько ещё будет таких, как она?
Я с трудом сдержал себя, отвернулся и зашагал прочь по коридору. Виктор что-то прокричал мне вслед. Уже у лифтов он нагнал меня и грубо дёрнул за плечо.
Он часто дышал — так, словно пробежал стометровку, — а щёки у него раскраснелись от волнения. Он прижал к груди ладонь, как астматик, пытающийся восстановить дыхание, глухо кашлянул и сказал…
51
— Лида…
— Я же просила не называть меня так.
Я усмехнулся.
— Для вас — это что… превращается в игру?
Таис нахмурилась.
— Это не игра, — сказал я.
Таис не торопилась. Она стояла со шприцом в руке — как медсестра, которая вдруг забыла, как правильно делать внутривенную инъекцию — и смотрела на меня.
Я сидел на кровати.
Меня опять переодели, пока я спал или был без сознания — свежий костюм из грубой синтетической ткани неприятно лип к коже и вызывал зуд во всём теле. Я резко дёрнул правый рукав своей новой куртки, и ломкая ткань затрещала у шва.
— Время от времени мы делаем вам томограмму, — сказала наблюдавшая за мной Таис. — К сожалению, по правилам безопасности это всегда происходит под наркозом.
— Понятно, — сказал я. — И что показала томограмма?
— Ничего, — ответила Таис.
— Отлично! То есть вы делаете свои томограммы, они ничего не показывают, а потом вы наряжаете меня в новый костюм. Наверное, я должен вас за это поблагодарить.
Таис промолчала и открыла свой медицинский чемодан. Мне показалось, что глазок камеры покачнулся из стороны в сторону, пристально следя за каждым её движением.
— Таис! — позвал я. — Честно говоря, я был бы не против увидеть хоть что-нибудь, кроме этих стен. Хотя бы ту процедурную, где вы делаете томограмму.
— Я поговорю об этом, — сказала Таис, заправляя шприц.
— С кем?
— Со своим… — Таис подняла шприц на свет, взяв его двумя пальцами за хромированные кольца, — со своим куратором.
— Ну, конечно.
— Ты мне не веришь?
Таис опустила шприц. Она выглядела уставшей, даже больной — кожа у неё под глазами потемнела, как как после беспокойного сна, а губы стали бесцветными.
— Верю, — сказал я.
Таис занялась шприцом. Я провёл рукой по заросшей щетиной щеке.
— Скажи, — спросил я, — а сколько я здесь? Ну, на самом деле?
Таис вздохнула.
— Я же говорила. Но какой смысл опять это обсуждать, если ты не веришь.
— Нет, — сказал я, — я имею в виду с того момента, как я помню, когда я, как ты выражаешься, пробудился последний раз.
— А… — Таис поморщилась. — Девять дней, если не ошибаюсь.
— Всего девять дней?
Я поднялся с кровати. Таис с опаской взглянула на меня и прижала к груди шприц.
— Да, — сказала она, — время ощущается… иначе, когда ты…
— В тюрьме? — подсказал я.
— Когда ты болен, — сказала Таис.
Я подошёл к двери, над которой горел красный глазок камеры наблюдения. Пол обжигал холодом мои босые ноги.
— Скажи, — спросил я, — а есть какая-то причина, по которой мне не дают обувь? Это для того, чтобы я как можно реже вставал с кровати?
— Есть определённые правила… — сказала Таис, — правила безопасности.
— Безопасности? Я что, смогу навредить кому-нибудь тапком? Вы могли хотя бы…
— Это не я придумала, — перебила меня Таис.
— Ну, а всё-таки? — не унимался я. — Ты могла бы спросить у этого своего… как ты его называешь… куратора.
Таис взглянула на меня исподлобья — на секунду мне даже показалось, что ей тоже мешает горящий в комнате свет:
— Сядь, пожалуйста, — сказала она.
Я сел. Таис подошла ко мне и протёрла влажной ваткой шею; она занесла свой огромный шприц, но вдруг странно замешкалась.
Я схватил её за руку.
— Таис!
— Отпусти!
Она вырвалась и испуганно отшатнулась от меня. Я встал.
— Таис, — сказал я, — ты же сама понимаешь, что так больше не может…
Девушка продолжала пятиться к двери, но поскользнулась и едва не упала. Она выронила свой огромный шприц, тот со звоном упал на металлический пол, но — не разбился.
— Я предупреждала! Я больше не приду сюда! — крикнула Таис. — Слышишь? Больше ты меня не увидишь!
— Я вообще не понимаю, зачем ты сюда приходишь, — сказал я. — Куда ведь проще усыпить меня, как вы обычно делаете.
— Я хотела… — начала Таис. — Мне казалось…
— Ладно, — сказал я. — Извини. Я больше пальцем к тебе не прикоснусь. Можешь делать свой укол.
— Нет! — Таис подняла с пола шприц и быстро скрутила с него иглу. — Это уже не первый раз. Хватит! Больше ты… вы меня не увидите. Я…
Она замолчала, опустив голову. Красный глазок камеры уставился ей в затылок.
— Я не могу так, — прошептала она. — Столько раз это уже всё происходило. И каждый раз ты — разный. Всё повторяется. Ты как будто… доходишь до предела — вся эта твоя паранойя, этот бред. А потом ты просто… отключаешься. В прошлый раз, — Таис всё ещё не поднимала головы, — ты даже говорить-то толком не мог… И этот тест с фигурками — ты не смог его пройти. Я думала, что сейчас хоть что-то изменится, что я смогу тебе помочь, но ты же ничего не слушаешь, ничего не хочешь принимать…
Таис как-то зябко повела плечами, подошла к кровати и схватила свой чемодан.
— Но с меня достаточно! — крикнула она. — Больше ты меня не увидишь! Я… я переведусь.
Она направилась к двери. Я стоял, не зная, что мне делать.
— Лида! — позвал я.
Таис обернулась.
— Нет! — крикнула она. — Не Лида! Ты что, до сих пор не понимаешь? Нет никакой Лидии! Она просто не существует! Ты придумал её… Или это просто чьи-то чужие воспоминания. Лида… — Таис стала говорить тише, я едва слышал её, — это и есть причина вашего безумия.
— Но… — выдавил я из себя, задыхаясь от волнения; в глазах у меня потемнело, несмотря на обжигающий белый свет, — но как это может быть? Я ведь помню тебя!
— Не помнишь, — покачала головой Таис. — Ты… такой, как сейчас, проснулся всего девять дней назад. Ты и знаешь-то меня всего несколько дней. Ты просто… зациклился на мне. Твои воспоминания были… неполноценны. Кого ты ещё помнишь? Друзей? Коллег? В памяти любого человека — сотни, тысячи лиц, а сколько у вас?
— У меня всегда была плохая память на лица, — сказал я.
— Но только не на её лицо, да? — грустно улыбнулась Таис. — Я ведь просто была первой, кого ты увидел в этот раз. Если бы вместо меня зашёл кто-то другой…
— Нет! — крикнул я и бросился к Таис.
Она вздрогнула, чемоданчик выскользнул из её рук и с лязгом повалился на пол, а его серебристая крышка подпрыгнула, сорвавшись с ненадёжного замка. Но уже через мгновение Таис размахивала перед собой цилиндрическим пультом.
— Не подходи! — закричала она. — Ты безумен! Ты просто безумен! И я… я так тоже сойду с тобой с ума…
— Ты не можешь так поступить со мной, — прошептал я, замерев посреди комнаты. — Не уходи. Ты… — Я с трудом мог говорить. — Ты — единственное, что у меня есть, что ещё как-то помогает держаться. Без тебя я действительно сойду с ума.
Таис опустила пульт. Она вздрагивала, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать.
— Извини, — сказала она. — Я бы очень хотела тебе помочь, но всё, что мы делаем… это действительно не помощь. Я просто верила, убеждала себя, что всё изменится, что есть эта чёртова положительная динамика… Но никакой динамики нет. И я больше не в состоянии на это смотреть.
Истошный свет, который источали гладкие пустые стены, усиливался с каждой секундой. Я едва видел. Стоявшая передо мной Таис медленно таяла в оглушительной пустоте.
— Сколько раз? — спросил я. — Сколько раз ты уже говорила мне это? Про то, что нет никакой Лиды, про безумие и про всё остальное?
— Это впервые, — сказала Таис. — Мне запрещали. Да я и сама не решалась. Не стоило и в этот раз, хотя… это ведь всё равно ничего не изменило.
— Ты так во всём этом уверена, — сказал я. — Ты всё время пытаешься меня убедить, приходишь сюда… Но зачем? Только, чтобы сделать укол? Из жалости?
Я хрипло вздохнул. Воздух в комнате был пустым и мёртвым, у меня кружилась голова.
— Неужели тебя саму не мучат сомнения? Ведь они есть, правда?
Я сделал шаг вперед, навстречу к ней, и она вздрогнула.
— Почему ты так похожа на Лиду? Почему? Если бы ты знала… если бы понимала, что я чувствую, то ты не говорила бы мне, что всё это выдумано. Ведь это же моя жизнь. Ведь это… нельзя просто выдумать…
— Простите, — послышался её голос. — Больше я вам ничем не смогу помочь.
— Стой! — крикнул я, но она не остановилась.
Лязгнула тяжёлая металлическая дверь; я остался один.
— Лида! — закричал я, измождённо упав на колени. — Вернись, Лида! Постарайся вспомнить! Ведь ты…
Я закашлялся, меня разрывало изнутри. По щекам стекали слёзы.
— Лида… — простонал я, растянувшись на полу. — Пожалуйста, вернись, Лида… Я сделаю всё, я…
Я приподнялся на руках и посмотрел в оглушительно белый потолок.
— Таис! — крикнул я из последних сил. — Таис! Не оставляй меня здесь! Я же просто… сойду с ума…
Мне никто не отвечал. Надо мной висела безразличная тишина.
— Таис! — заплакал я. — Таис! Таис…
50
Первой в летней сессии была лабораторная по нейроинтерфейсу, и я умудрился её провалить, хотя до этого всегда получал хорошие отметки. Тихонов, который вёл у нас экзамен, расстроился чуть ли не больше меня.
— Как же вы так? — сказал он, когда я, оклемавшись после длительного нейросеанса, зашёл к нему в кабинет, чтобы договориться о пересдаче. — Несложное же было задание, у вас же раньше… всё получалось. Беспокоило что-то? Я ведь говорил…
— Я, честно говоря, и сам не понял, — сказал я, виновато опустив голову; это был мой первый проваленный экзамен за всё обучение. — В какой-то момент мне показалось, что я внутри лабиринта, и этот лабиринт постоянно меняется, я ищу выход, но… выхода нет.
Тихонов покачал головой.
— Лабиринт у вас здесь. — Он коснулся указательным пальцем лба. — Я же объяснял! Вы сами всё полностью контролируете, система не строит для вас никаких лабиринтов. Сам интерфейс — это как… — Тихонов вытянул вперёд руку с раскрытой ладонью и нетерпеливо потряс ей, пытаясь подобрать нужные слова, — нервные узлы. Вы просто как бы нажимаете на определённые точки — и всё. Все эти световые туннели, радуги, комнаты — всё это было придумано для того, чтобы вам самим было проще адаптироваться. Чтобы было… ощущение перемещения в пространстве… Операторы не ходят по световым туннелям, — добавил Тихонов, улыбаясь.