Сто лет безналом - Держапольский Виталий Владимирович "Держ" 6 стр.

— Замечательно! — вновь радостно воскликнул Шныра.

— Сашенька, да успокойтесь вы наконец! — сурово одернула Шныру мадам. — Радоваться будем после. Лучше сосредоточьтесь на вашей задаче!

— Ладно, ладно! — примирительно взмахнул руками Саша. — Шныра работу знает! Клиент не вылезет из-за стола до восьми часов. Железно! Хватит вам этого времени?

— Должно хватить, — подумав немного, сказала мадам. — Но ты постарайся удерживать его как можно дольше. Нам нужно будет уйти до его прихода.

— Сделаем, — ответил Шныра.

— Все! С Богом! — сказала мадам. — Удача должна нам улыбнуться!

Едва только Прохор постучал в массивную, окованную металлом дверь дома Лопухиных, как привратник тут же её распахнул.

— Павел Рябов? — сухо уточнил он.

— Да, — ответил Прохор.

Привратник отступил на шаг, пропуская Дубова внутрь. Прохор вошел, бросил на руки привратнику шапку и шубу. На секунду остановившись перед огромным зеркалом, Прохор пригладил рукой непослушную прядь волос.

— Вас ждут в каминном зале, — сказал дворецкий, аккуратно вешая вещи Дубова на вешалку. — Я провожу.

Шагая вслед за привратником, Прохор с интересом рассматривал интерьер дома. Да, жили Лопухины безбедно, куда там Анне Николаевне, здесь достаток на порядок выше — даже каминный зал есть! Едва только Прохор вошел в зал, как большие напольные часы пробили пять раз.

— Павел, как вы вовремя! — сказала, находящаяся в зале, девушка. — Я только что рассказывала о вас маме!

— Точность — вежливость королей! — с улыбкой ответил Прохор.

— Маменька, — обратилась Арина к пожилой женщине, — позвольте представить вам Павла Рябова, молодого археолога, ученика самого Генриха Шлимана. Прошу любить и жаловать.

— Мадам, — сказал Прохор, целуя протянутую руку матери Арины, — для меня большая честь быть принятым в вашем доме!

— Паша, давайте по-простому, по-семейному, — сказала женщина.

— Ну а это, как вы, наверное, догадались, моя маменька — Наталья Львовна, — сказала Арина Прохору.

— Ариночка, займи чем-нибудь молодого человека до прихода Федор Михайловича, — сказала Наталья Львовна. — Ах да, — спохватилась она, — он же хотел осмотреть коллекцию. Отведи его в библиотеку. А сама возвращайся, нужно еще встретить Анну Николаевну. Я думаю, Паше не придется скучать: коллекция Федор Михайловича — зависть любого коллекционера и археолога. Вам только дай волю, можете сидеть над этими безделушками вечность!

— Ну, что вы, конечно, — сказал Прохор, — незаметно подмигнув девушке, — я не буду скучать!

— А как только Федор Михайлович появится, мы вас пригласим.

— Я — пас! — сказал купец первой гильдии Проскурин, бросая карты.

За игровым столом кроме него осталось лишь двое игроков, одним из которых был известный коллекционер и меценат Федор Михайлович Лопухин, а вторым — прибывший недавно в Москву грузинский князь Сосо Кикабидзе. Князь нервничал — сегодня удача явно обходила его стороной. Лопухину же наоборот везло — он выигрывал партию за партией. Карты шли на удивление ровно. Вот и сейчас на руках у Лопухина собрался сильный гамбит.

— Удваиваю ставку! — сказал князь, бросая на стол толстую пачку ассигнаций.

— Принимаю! — ответил тем же Федор Михайлович.

— Вскрываемся! — потребовал Кикабидзе.

— Каре, — сказал Лопухин, показывая четырех дам.

— Диавол! — выругался князь, швыряя на стол фулл-хаус из трех десяток и двух вальтов.

— Господа, — сказал промышленник Проскурин, привлекая к себе внимания, — я проигрался в пух! Поэтому прошу меня извинить — на сегодня все! — раскланявшись с остальными игроками, он поднялся из-за стола.

Лопухин достал из кармана жилетки золоченую луковицу часов, посмотрел.

— Господа, я тоже вынужден откланяться, — сказал он, неохотно поднимаясь, — к сожалению меня ждут!

— Вах, дарагой, — возмутился вдруг Шныра, он же князь Кикабидзе, — нэ красиво так поступать! Настоящий джигит всегда даст шанс другому джигиту отыграться!

— Но меня ждут, — слабо сопротивлялся Лопухин.

— Мэня с такими дэньгами, — сказал Шныра, старательно коверкая слова, — год будут ждать! Нэ томи, дарагой! Еще партию и все!

— Может быть завтра, — для успокоения совести сделал последнюю попытку Федор Михайлович, ему страсть как хотелось поиграть еще. Азарт захлестнул — никогда в жизни ему так не везло в карты.

— Слюшай, завтра я отбываю в Тифлис, — наседал Шныра. — Какой завтра! Сэгодня!

— Хорошо, — вдруг согласился Лопухин. — Раскидывайте!

Вокруг стола сразу собралась толпа зевак. Игра обещала быть захватывающей. Шныра тщательно перетасовал колоду, дал сдвинуть Лопухину и принялся сдавать. Когда карты легли на стол, Лопухин слегка отогнул уголки, чтобы никто не заметил — игра шла по-крупному, и рисковать не хотелось. Раздача была замечательной — червовый стрит-флеш на короле! Выше только тузовый и флеш-рояль.

— Да, не отыграться тебе, князь! — подумал Лопухин, поднимая ставку.

Дорогу к кабинету Лопухина Прохор помнил еще с прошлого раза. Открыть дверь не составило труда, впрочем, как и новый сейф. Кадуцей справился с работой блестяще — стоило Дубову лишь прикоснуться посохом к замку, как он тут же открылся. Не помогли коллекционеру дорогие замки. Прохор достал из-под пиджака прочную холщовую сумку, и принялся набивать её старинными драгоценностями. Он брал не все подряд, а лишь самое ценное. Мадам заставила вызубрить наизусть каталог раритетов, которые следовало брать в первую очередь. Вскоре в сумку перекочевали наиболее ценные экземпляры. Пора было рисовать ноги, но Прохор не мог уйти — он до сих пор не нашел Глаза Гермеса. Дубов обшарил сейф еще раз, проверил запертые ящики стола, еще раз прошелся по полкам с книгами. Но никакого тайника, в котором можно было укрыть изумруды, не обнаружил. Неожиданно дверь в кабинет скрипнула. Прохор вздрогнул и обернулся. На пороге стояла мадам Кукушкина.

— Все в порядке? — спросила она, с одобрением оглядев вскрытый Прохором сейф.

— Да, — ответил шепотом Дубов. — Драгоценности упакованы, только…

— Если все сделано, — перебила Прохора мадам, — пора уносить ноги!

— Нет! — возразил Дубов. — Глаза Гермеса, их нигде нет!

— Да плюнь ты на них! — в сердцах сказала мадам. — Здесь, — она указала на сумку, — миллионы! Не дури, Прохор! Уходи, пока не поздно! Ты со своей задачей справился на отлично!

— Анна Николаевна, Павел, что вы делаете в кабинете папеньки? — грабители, поглощенные спором не заметили появления в кабинете Арины Лопухиной.

— Дождался, придурок! — с перекошенным лицом зашипела Анна Николаевна.

Девушка непонимающе разглядывала разгром в кабинете. Вид вскрытого сейфа её просто шокировал.

— Павел… объясните… я не понимаю…

Мадам Кукушкина незаметно вытащила маленький дамский кинжал, спрятанный в специальных ножнах на ноге. Пока девушка приходила в себя, Анна Николаевна приблизилась к ней.

— Ариночка, девочка, — ворковала мадам, пряча кинжал за спиной, — я могу все объяснить! Дело вот в чем… — мадам коротко размахнулась и с силой возила кинжал в грудь девушки, — ты просто оказалась не в то время не в том месте.

— Нет! — закричал Прохор, бросаясь к девушке. Секунду она стояла, а затем с легким стоном упала на ковер. Изо рта девушки хлынула кровь — кинжал мадам пробил легкое. — Зачем? Зачем? — шептал Прохор, прижимая безвольное тело девушки к груди. Мадам наклонилась к Арине и, прикоснувшись к шее, попыталась нащупать пульс.

— Все кончено! — жестко сказала мадам Кукушкина. — Она поняла, что мы вместе! А мне нужно быть вне подозрений! Иначе вся затея рухнет на корню! А сейчас я вернусь из уборной в зал, а ты постараешься незаметно исчезнуть!

Прохор заплакал, продолжая сжимать мертвую девушку в объятьях.

— Возьми себя в руки! — прикрикнула на него Анна Николаевна. — А это еще что? — она зацепила холеным ногтем тонкую золотую цепочку на шее девушки. Из-под платья показались четыре измазанных кровью изумруда. — Глаза Гермеса! — воскликнула мадам. — Прохор, ты нашел их! Заклинаю тебя — уходи! Пока еще можно! — умоляюще прошептала мадам, аккуратно закрывая за собой дверь в кабинет.

Прохор остался в одиночестве возле распростертого на полу тела. Слезы не могли помочь ему оживить девушку.

Глава 3

— Ох, и разбередил ты мне душу, начальник! — тяжело вздохнув, сказал Прохор. — Больше века минуло, а все как вчера…

— Так ты все-таки ушел из особняка Лопухиных?

Прохор угрюмо кивнул:

— А девушка? Арина?

— Я ничем не мог ей помочь! — с надрывом крикнул Прохор. — Ничем! К тому же она выжила…

— Но только не твоими стараниями! — презрительно сплюнул Егоров.

— Слушай, начальник, — дернулся как от удара Посох, хватая Егорова за грудки, — я тебя предупреждал! Не лезь мне в душу, мусор!

— Все, все! — примирительно поднял руки майор. — Успокойся! Не дури!

Прохор неохотно выпустил из рук одежду Сергея.

— Нервишки ни к черту, — сказал он, закуривая очередную сигарету.

— Ладно, — примирительно сказал Сергей, — я бы на твоем месте вообще бы свихнулся.

— Порода наша такая, — выпустив дым из ноздрей, сказал Прохор, — крепкая. Не зря пращура моего Дубом кликали, ох не зря!

— А дальше чего было? — съехал на прежнюю дорожку Егоров.

— Дальше? — переспросил Дубов. — Дальше все просто было: Кукушкину, конечно, долго крутили, но ничего доказать не смогли. Мы со Шнырой покинули Россию в тот же день. Коллекцию Лопухина мадам пристроила на удивление быстро и выгодно. Я промотал эти денежки лет за десять. И был рад этому — жгло мне руки это бабло. Змеи же вернули свои глаза. Кадуцей был полноценен словно в день своего творения. Дальше я стал замечать за собой какие-то странности: я не старел. И, как выяснилось позже — я бессмертен! За мою долгую жизнь меня убивали десятки раз: резали финками, стреляли, травили ядами, даже взрывали. Но я неизменно воскресал целым и невредимым. Это страшно, поверь, начальник! Но об этом позже! В Россию я вернулся накануне нового тысяча девятисотого. Навестил мадам Кукушкину, сдала Анна Николаевна за шестнадцать лет сильно, но хватки не потеряла. С её помощью я тут же ввязался в новую авантюру. На сей раз на Кавказе. Нужно было выкрасть у некоего господина одну дорогую вещицу, хранящуюся в его семье еще со времен Колхидских царей. Все было бы хорошо, но в нашу команду затесался соглядатай охранки. Он, видите-ли, решил, что мы каким-то боком причастны к революционерам. Придурок! Перепутать профессиональных воров с революционерами мог только полный профан. Но, нашу сладкую компанию все-таки взяли.

— Лежи, не кипишуй, — посоветовал Прохору угрюмый бородатый арестант. — Дрогнет у меня рука — портачка не получиться!

Прохор с сомнением оглядел крепкие жилистые руки колыцика.

— Это у тебя-то, Шило, руки дрогнут? Да они у тебя даже с перепоя не дрожат!

— Искусство — вещь тонкая, — заметил Шило. — Один неверный штрих — вся композиция рухнет! А поправить — чай не по холсту малюю! Так чо лежи смирненько!

— Слушай, Шило, — сказал Прохор, — ты со твоим талантом мог известным мазилой[53] стать.

— Ну, известным или нет, — усмехнулся Шило, — это вопрос. А вот мазилой я действительно был. Церква расписывал, иконы малевал.

— И чего же бросил? — спросил Прохор. — Али не доходное это дело?

— Да нет, жить можно, — ответил колыцик. — Но понравился мне сильно крест батюшкин золотой, да кадило червленое серебряное. Ну, там еще пару иконок старых прихватил. Бес попутал. А дальше покатился. Откинулся, украл, пропил, обратно. Замкнутый круг. И несть из него выхода! На сегодня хватит, — сказал Шило, пряча шпору[54] в потайное место. — Завтра продолжим, — вытирая руки от мазуты,[55] колыцик с одобрением разглядывал свою работу. — Только одного не пойму, зачем тебе дрына кривая на груди?

— Был раньше такой бог — Гермес, — пояснил Прохор, — а это посох его — кадуцей.

— Все божки языческие, — многозначительно заметил арестант, подняв указательный палец, — суть — демоны лукавого!

— Шило, — рассмеялся Прохор, — я как погляжу, ты не только церква малевал, а, небось, еще и духовную семинарию окончил.

— Была такая благость, — смущенно пробасил колыцик, — малость не доучился. В иконописцы подался. Так зачем тебе эта богомерзкая штуковина на груди? Лучше б я тебе крест истинный во все пузо нарисовал! Али светлый лик заступницы Марии на груди. Лучшего оберега не придумать!

— Грешен я, Шило, — ответил Прохор, — чтобы Деву Марию на груди колоть! А Гермес издревле ворам благоволит!

— И по грехам вашим аз воздам! — словно на проповеди проревел Шило. — Нарекаю тебя отныне и присно, и во веки веков, Кадуцеем!

— Кадуцей — отменное погоняло, — согласился Прохор, поднимаясь на ноги. — Вот черт — спина затекла, — Дубов несколько раз наклонился, разминая затекшие мышцы. — Хоть бы нары сколотили, уроды! Так и заболеть можно!

— Заболеть? — Шило раскатисто засмеялся. — Сдохнешь от чахотки — никто и не почешется! Пока не завоняешь, конечно!

Прохор скрипнул зубами:

— С этим нужно что-то делать!

— Что делать? — Шило с изумлением уставился на Дубова. — Будешь буянить — в карцер упекут!

— А если вся турма поднимэтся? — крикнул кто-то из дальнего угла камеры.

— Ну? — вопросительно проревел Шило, выискивая глазами крикуна.

— Карцэров на всэх нэ хватит! — крикнули из того же угла.

— Кто это у нас тут такой умный? — Прохор переглянулся с Шилом. — Покажись!

Из толпы беспорядочно лежавших на полу арестантов поднялся маленький рябой грузин.

— Назовись! — потребовал Прохор.

— Сосо Джугашвили. Кличка — Коба, — ответил грузин. — Пришел позавчэра этапом с Батумского цэнтрала.

— Политический! — презрительно сплюнул Шило. — Ты куда лезешь…

— Постой, — остановил его Прохор. — Весточка с Батума была, что политический Коба с понятием. За него Соловей просил.

— Ну, раз просил… — подобрел рецидивист Шило. — Иди сюда — не забидим!

Переступая через сокамерников, лежавших на холодном бетонном полу, Коба добрался до кучки уголовников. Преступная братия по обыкновению занимала лучшие места в камере. Возле окна и подальше от параши. Здесь было легче дышать: запах пота и испражнений разбавлялся свежим воздухом из маленького зарешеченного окна.

— Садись, — сказал Дубов, указав Кобе на кучу грязного тряпья.

Грузин без раздумий плюхнулся рядом с Прохором.

— Так чего ты там говорил? — разглядывая в упор грузина, спросил Прохор.

— Если всэм вмэсте — тогда толк будэт!

— Бунт? — прямо спросил Прохор.

— Бунт! — согласился Коба. — Связ с дугими камэрами ест?

— Ну, допустим, есть, — ответил Прохор. — Коневоды[56] у нас знатные!

— Кто здэсь на турмэ Иван?[57] Кого босота[58] слюшат будет?

— Во дает, чувырла! — изумился Шило. — Не чуешь, с кем базаришь? Может пику ему в бок, а, Кадуцей?

Услышав новое погоняло Прохор усмехнулся:

— Все, прилип кликон! А парня не трогай, он мож не разобрался еще в наших заморочках. Ваще-то фраерок дело говорит! Ни в одной тюрьме так хреново, как здесь, не было! Не поднимемся — сгнобят! Ну, давай, Коба, продолжай!