- Он любил тебя! Мне вообще иногда кажется, что он в своей жизни любил только тебя. Для вас ведь даже мать стала разменной монетой, вы даже ее втянули в свои игры, чтобы что-то там доказать друг другу, нисколько не заботясь о ее чувствах! А он еще помнил, как вам было хорошо когда-то вместе. Что, все это было ложью тогда, да, Глеб? Ты пользовался им? Или зачем все это было тогда? Зачем была Агата?! Зачем?! – Юля уже кричала, и Андрей обнял ее со спины, чтобы хоть немного успокоить.
- Да он всю жизнь меня обворовывал и кидал! Это он мной пользовался как фабрикой по производству песен, сам-то он их писать не мог!
- Чего же ты терпел такое скотское отношение, бедненький? – не выдержал уже Каплев и встрял в диалог. – Ушел бы сразу в 90-м к “Декадансу”. Или отказался бы становиться частью Агаты. К чему был весь этот цирк с криками про рабство? Тебя же никто силой к батарее не приковывал и паспорт не отбирал. Да и не похож ты был на раба! Ты хоть в зеркало посмотрись, свободный человек! А потом на фото тех времен. Если так и выглядят рабы, то возьмите меня уже кто-нибудь в рабство, наконец!
- Ты и так уже, - зло выплюнул Глеб.
- Ну и как, ты счастлив теперь? – всхлипнула Юля. – Счастлив, когда избавился, наконец, от него, уничтожил его?
- Вообще-то это он выиграл оба иска!
- Но проиграл тебя! – голос Юли сорвался на хрип, и она закашлялась. – Проиграл своего младшего брата. Так что толку от тех судов, если ты ненавидишь его и не даешь ни единого шанса на примирение? Что толку существовать в этом мире и на этой сцене, если ничего нового не пишется и есть уверенность, что не напишется больше никогда? Вечно катать твои песни? Он, наверное, и сам уже начал понимать, что это постыдно и жалко выглядит. А ему хотелось сохранить лицо. А еще он в полной мере осознал твое истинное к нему отношение, твою ненависть, твое отвращение. Может, он тоже задумался, а что же было в Агате, и не притворялся ли ты все эти двадцать лет непонятно ради чего. И поэтому он предпочел уйти красиво, чтобы никогда больше не сталкиваться с тобой – даже виртуально, даже дистанционно. Чтобы никогда ни в одной беседе больше не всплывало твоего имени. Чтобы не приходилось повторять строки, написанные тобой. Чтобы не ждать твоего звонка. Чтобы не видеть, как ты губишь себя, как развлекаешься с другими, а в его адрес только ядом плюешь… Чтобы заморозить эту боль, которая выедает его нутро с 2009 года…
- Ну надо же, каким мучеником у нас Вадим Рудольфович выходит! – картинно всплеснул руками Глеб. – Ну просто несчастный ангелок, втоптанный в грязь коварным демоном. А сколько он меня в эту грязь мордой макал – кто-нибудь учитывает это?! Держал бы он на плаву Агату столько лет, если бы был таким чувствительным и ранимым эдельвейсом? И со мной бы судиться не стал. Да ты совсем не знаешь его!
- Даже самые сильные и самые подлые люди, - Юля сделала картинную паузу и пригладила ладонью и так безупречно лежавший ежик волос, - рано или поздно ломаются.
- От перенапряжения, - ядовито усмехнулся Глеб, - когда ломают об колено других.
- Нет, это невыносимо… - пробормотал Каплев.
- Налей вина мне, мальчик, - отозвался тут же Глеб и надменно захихикал.
- Пойдем, Юль, это бесполезно, он не слышит. Зато теперь я ясно понимаю, что искать Вадима не стоит. Он сбежал вот от этого всего, и назад тащить в адище я его не хочу. Пусть отдыхает с миром и забывает его, - и он ткнул пальцем в Глеба, - как страшный сон. Может быть когда-нибудь он исцелится и вернется.
- Скатертью дорожка! – крикнул Глеб в захлопнувшуюся дверь, натянул горло свитера на лицо и, рухнув на подушку, свернулся калачиком.
========== Глава 3. Серое небо ==========
Ты уйдешь, но станешь жаждой, мук запретных болью.
Алый сок любви однажды станет черной кровью.
Испей мой стон, дай мне шанс,
Сожги мой сон, дай мне шанс.
- Глебушка, просыпайся! – ласковая мамина рука потрепала его по светлым вихрам, и Глеб приоткрыл правый глаз.
Возле кровати стояла мама в темно-красном халате и светлом переднике и держала перед собой на вытянутых руках большой пирог с 12 свечками.
- Ну же, давай, задувай, сынок!
- Не забудь желание загадать, мелкий! – раздался звонкий голос из коридора, и в комнату просунулась голова с темной копной волос.
Глеб приподнялся, набрал полную грудь воздуха, закрыл глаза и изо всех сил подул. На маму тут же полетел вихрь крошек. Она, улыбаясь, отерла лицо.
- Умница моя! А теперь умывайся и пойдем пить чай!
Глеб зевнул, потянулся и выбрался из-под одеяла.
- Чего загадал, мелкий? – Вадим подошел к письменному столу и принялся копошиться в нижнем ящике.
- А тебе-то что? – мигом ощерился Глеб.
Он помнил, как высмеивал всегда старший его нехитрые детские желания и чаяния, и не хотел и в день рождения выслушивать очередную порцию подколок.
- Ну, может, тогда я угадаю? – и Вадим извлек со дна нижнего ящика пластинку и протянул ее Глебу. – С днем рождения, мелкий! Расти большой, не будь лапшой! – и он неуклюже похлопал Глеба по угловатому плечу.
- “Стена”, Вадик? Это “Стена”? – задыхаясь от восторга, пробормотал Глеб, переводя взгляд с Вадима на пластинку и обратно. – Самая настоящая?
- Лично слушал и проверял. Все как положено! – отчеканил Вадим, и во взрослом взгляде его карих глаз скользнула пренебрежительная насмешка. – Слушай на здоровье, мелкий, она твоя!
Глеб хотел было тут же кинуться брату на шею, но снисходительный тон Вадима остановил его – он не жаловал подобных нежностей.
- Иди бегом умываться, а то чай стынет.
- А ты? – выдохнул Глеб.
- Мне надо до Пашки Кузнецова добежать, к вечеру буду, тогда и отпразднуем твой день рождения как следует, - бросил Вадим, доставая из шкафа джинсы и рубашку.
Глеб понуро поплелся в ванную и там долго рассматривал себя в зеркало: слишком крупный нос и какое-то нелепое выражение лица, волосы хоть и густые, но ужасно непослушные, а оттого смешно торчавшие в разные стороны, губы тонкие, прыщи опять же… Разве можно такого любить? Глеб прижал к зеркалу ладонь с растопыренными пальцами, а затем сжал ее в кулак, словно комкая свое отражение. Вадим подарил ему “Стену”. Наверняка из Свердловска привез, когда вступительные ездил сдавать. Уйму денег, наверное, потратил, долго копил. Может, не так уж сильно он его и презирает? Ведь мог бы оставить ее и себе, это и его любимый альбом, а ведь в конце августа он уедет и не сможет слушать его… Глеб тяжело вздохнул и принялся чистить зубы.
Когда он вышел на кухню, Вадима уже не было, только мама раскладывала по тарелкам молочную рисовую кашу и разливала по стаканам крепкий чай.
После завтрака Глеб ушел в комнату слушать “Стену”, которую до этого ему довелось послушать лишь однажды – когда они были в Барнауле в гостях у двоюродного брата. Тогда в порыве братских чувств Вадим пообещал, что когда-нибудь купит и им эту пластинку. С тех пор прошло уже несколько лет, и даже Глеб успел забыть о том обещании. И никак не ожидал, что пластинку подарят ему лично в его единоличное пользование.
Диск был двойным, поэтому и в конверте содержалось сразу две пластинки. Когда Глеб вытряхивал их, вслед за ними на колени ему вывалился целый ворох фотографий. Глеб охнул, отложил конверт и принялся разбирать их – это были вырезки из газет и журналов разных лет с фотографиями западных музыкантов – Пинк Флойд, Лед Зеппелин, Кьюр, Ника Кейва, битлов, роллингов, квинов… Настоящее сокровище для такого скромного маленького жителя еще более скромного и маленького провинциального Асбеста. Глеб ринулся к их общему с Вадимом письменному столу, где под стеклом хранились уже давно выцветшие фотографии музыкантов, когда-то давно присланные им все тем же вездесущим братом из Барнаула. На них уже было не разобрать ни лиц, ни надписей, и Глеб сгреб их со стола и принялся размещать под стеклом свои новые трофеи. А потом включил “Стену” и лег на кровать.
Под мистически-чарующие звуки “Стены” он провалился в яркую волшебную бездну, созданную Роджером Уотерсом. У Вадима тоже была собственная группа – школьный ансамбль Импульс, в котором он играл со своим лучшим другом Пашкой. Оба они увлекались наукой, и Паша планировал поступать в Москву на физмат, а Вадик тщетно пытался подыскать ему замену в их импровизированном коллективе. Глеб лежал и фантазировал, как когда-нибудь их группа станет давать самые настоящие концерты в крупнейших залах страны, а он начнет с гордостью рассказывать всем, что это его старший брат. А потом и у самого Глеба тоже обязательно будет своя группа, свой Пинк Флойд. Он даже начал втихую готовиться к этому событию и тайком от всех писал стихи, страшась показывать их кому-либо.
Вадим вернулся около шести вечера и тут же, не заходя в их общую с братом комнату, протопал на кухню.
- Ужинать будешь? – крикнул он Глебу, гремя кастрюлями, и Глеб вспомнил, что он еще даже не обедал, все лежал и переслушивал “Стену”, молча кивнув, когда мама, уходя на смену, велела ему разогреть гороховый суп.
Глеб поднялся, выключил проигрыватель и пошлепал на кухню прямо босиком. Вадим уже вовсю наворачивал суп, а на плите кипятился чайник.
- Спасибо за фотки, - буркнул Глеб, опускаясь на табуретку и подвигая к себе тарелку с чуть теплым супом – Вадим никогда не грел еду до горячего состояния.
Вадим кивнул и заговорщически подмигнул Глебу.
- Мама гостей на выходные позвала. Смотри, что я достал, - и он ткнул пальцем под стол.
Там стояла початая бутылка портвейна. У Глеба захватило дух.
- А мне можно? – прошептал он, доставая бутылку и крутя ее в дрожащих руках.
- Только сильно разбавленным, - нахмурился Вадим. – Налью тебе немного в чай.
- То есть ты будешь пить, а я…
- Я уже вообще-то совершеннолетний!
- Только через два месяца будешь!
- Неважно. Я поступил в институт, и через три недели у меня начнется взрослая жизнь.
Глеб поставил бутылку и принялся хлебать суп, не поднимая глаз на брата. Вадим тем временем достал из буфета два стакана, один до краев наполнил портвейном, во втором оставил завариваться чай. Когда Глеб доел суп, Вадим долил в его стакан немного портвейна.
- Ну, за тебя, мелкий. Хоть ты и редким врединой подчас бываешь, но ты ж все-таки мой брат.
Глеб нахмурился и сжал в ладони горячий стакан. Все-таки брат. Наверное, Вадиму хотелось слинять в этот вечер к друзьям или девушке – ведь наверняка он ей уже обзавелся. А ведь нет же, сидит тут с ним, тратит свое время…
- Тебя там ждут поди, - буркнул Глеб, отхлебывая небольшой глоток и тут же выпучив глаза.
- С чего ты взял? – и, увидев реакцию Глеба на вкус портвейна, брат громко расхохотался.
- Ну друзья там. Девушка, - Глеб сделал ладонью неопределенный жест.
- Мелкий, ты что ли избавиться от меня хочешь? Чтобы весь портвейн одному допить? – хохотнул Вадим.
Глеб подавился чаем и закашлялся. Они с братом и так-то редко понимали друг друга, но сейчас Вадим удивил даже его.
- Нет, просто не хочу, чтобы ты торчал здесь из чувства долга. Если тебя ждет девушка…
- Мелкий, потерпи еще три недели, и я надолго избавлю тебя от своего общества. А, возможно, и навсегда.
Сердце Глеба рухнуло куда-то вниз, а глаза вмиг заволокло мутной пеленой. Он сделал несколько крупных глотков и встал. В голове его шумело, ноги ослабели, но на сердце осела какая-то дивная легкость. Ему вдруг захотелось подойти к брату совсем близко, положить ладони тому на плечи и рассказать что-нибудь самое сокровенное, чего не знал никто другой. Он шагнул вперед, запнулся о ножку табуретки и едва не рухнул на стол, но Вадим подхватил его, поднял и похлопал по спине.
- Глебка, ты чего? Опьянел уже, да?
Так вот как ощущается это опьянение! Теплое облако в голове, приятная легкость на сердце и какое-то чудное желание прижаться к старшему и не отпускать его ни к друзьям, ни к девушке, ни в Свердловск… Глеб уткнулся носом в мягкое плечо брата и пробормотал:
- А я стихи пишу. Хочешь покажу?
- Валяй. Только пойдем вместе, а то завалишься где-нибудь по дороге, - усмехнулся брат и потрепал Глеба по непослушным кудрям.
Глеб достал из-под подушки мятую тетрадь в клетку и протянул ее Вадиму. Тот присел на кровать и погрузился в чтение. Младший с унылым видом опустился рядом и принялся изучать трещины на потолке. Вот сейчас Вадим начнет хохотать. Или нет, в честь дня рождения он пожалеет мелкого и скажет, что стихи в общем-то неплохие, но над ними нужно еще поработать. А потом расскажет о них своим друзьям или девушке, и хохотать они будут все вместе… И Глеб вдруг пожалел, что вообще поделился с Вадимом своей главной тайной, протянул руку и попытался вырвать тетрадь у него. Тот поднял голову, в карем взгляде его отразилось нечто вроде восхищения, и от неожиданности он отпустил тетрадь.
- Глеб, это очень талантливо. Это не должно пропадать зря. Тебе обязательно нужно издаваться или… может, ты попробуешь написать на них песни? Постой-ка, - Вадим достал из-за шкафа гитару, несколько лет назад подаренную ему отцом, и принялся перебирать струны. – Давай-ка попробуем.
И Вадим запел. Портвейн придал голосу брата приятную хрипотцу, глаза его блестели в свете ночника, темные пряди упали на лоб. В полумраке комнаты он показался Глебу невероятно красивым – с едва пробивающимся пушком над верхней губой, четко очерченными пухлыми губами, тонкой шеей и оголившимся треугольником груди в вырезе клетчатой рубашки. Глеб задержал дыхание, любуясь братом, напевавшим на какую-то простенькую мелодию его – Глеба – стихи.
- Я и не знал, что ты у меня такой талантливый, - Вадим снова потрепал его по волосам и притянул к себе.
Корпус гитары больно уперся Глебу в грудь, но он не издал ни звука – такие моменты нежности от старшего брата были столь редки, а скоро их и вовсе не останется в его жизни, и Глеб обвил свои тонкие руки вокруг талии Вадима и затих у него на груди.
- Чай-то тебе принести? Допьешь? – Вадим явно ощущал некоторую неловкость и слегка отстранился от брата.
Глеб закивал и перехватил гитару, чтобы скрыть смущение. Вадим вернулся через минуту, неся бутылку и оба стакана. Свой он наполнил во второй раз, да и в Глебов добавил еще немного портвейна. Глеб пьяно улыбнулся, забрал у него свой стакан и сделал еще несколько глотков.
- Приезжать не будешь, да? – голос Глеба звучал зло и колюче.
- На каникулы буду. Пару раз в год. Так что, радуйся, мелкий, теперь эта комната и все пластинки в твоем полном распоряжении.
- Я рад, - буркнул Глеб, ощущая, как мертвая горечь расползается в его груди.
- Ну что, устроим вечер танцев в честь праздника? Ты погоди только, я в душ сгоняю, а то полдня в гараже проторчал, весь машинным маслом пропах. А ты пока пластинки выбери. Только не вздумай вот это пить чистоганом, - Вадим ткнул пальцем в бутылку и сурово посмотрел на Глеба, тот опасливо кивнул.
Вадим пошел к шкафу, достал полотенце, футболку и шорты с бельем и направился в сторону ванной. Глеб слышал, как открылся кран и зашумела вода, слышал шорох занавески и звук голых ступней, касавшихся чугунной ванной. Он допил опьяняющий чай и потянулся к стопке с пластинками. Там была по большей части одна отечественная эстрада. Из западных музыкантов Вадиму удалось достать только битлов, квинов и джаз. Ничего из этого Глеб не слушал, поэтому снова поставил “Стену” и приготовился ждать Вадима. Вода в ванной продолжала шуметь, он слышал, как мыло упало в мыльницу, как скользила по спине жесткая мочалка, как полился дегтярный шампунь в крупную ладонь старшего… Глеб громко сглотнул и тряхнул волосами. Кажется, Вадим снова не заперся. Глеб прошлепал босыми ступнями по коридору к ванной и приоткрыл дверь. За плотной занавеской ничего не было видно, и он отступил на пару шагов, слушая, как крутятся ручки крана, струя воды редеет и, наконец, завершается противным капаньем. Занавеска с шумом отодвигается, и Вадим перешагивает бортик ванной, становясь на резиновый коврик. Глеб замирает, чувствуя, как останавливается его сердце и прерывается дыхание. Он часто видел брата с голым торсом, но еще никогда вот так – полностью обнаженным и мокрым с влажными темными прядями, облепляющими его шею и лоб, с горячими каплями, стекающими по его стройному раскрасневшемуся после душа телу, с черным треугольником волос там внизу, куда Глебу и заглянуть было страшно – сердце в тот же миг просыпалось и колотилось как безумное. А если опустить глаза еще ниже… Глеб зажмурился и задышал как выброшенная на берег рыба, слушая, как Вадим снимает с крючка полотенце и принимается вытираться. Мелькают в воздухе его пальцы, еще совсем недавно перебиравшие струны, а потом сжимающие худые Глебовы плечи… Младший не может больше держать глаза закрытыми, распахивает их: Вадим почти вытерся, полотенце скользит между ног, и Глеб едва удерживается, чтобы не вскрикнуть. Вадим проводит ладонью по мокрым волосам, откидывая голову и подставляя жадному взгляду брата тонкую шею с нежной розовой кожей, еще практически нетронутой бритвой. Глеб облизывает сухие губы и пытается сглотнуть застрявший в горле комок. Еще несколько движений – и Вадим одет и направляется к выходу, Глеб едва успевает на цыпочках убежать назад в комнату и схватиться за конверт с пластинками, чтобы хоть как-то унять дрожь в руках.