Стоимость участия в семинаре варьировалась от уровня знакомства с программой и степени погружения – от 25 до 100 тысяч. Минимальная цена на индивидуальные занятия составляла 200 тысяч. Глеб болезненно поморщился: подписка о невыезде перекрыла его единственный источник дохода, он не мог себе позволить вот так вот выбросить на ветер столь существенную для него теперь сумму. И потому решил для начала сходить к Суркову и всеми силами вытрясти из него возможность увидеться с Устландом бесплатно.
Дом Владислава Юрьевича предсказуемо располагался на Рублевке, и Глебу пришлось пройти аж два поста охраны, прежде чем он оказался внутри. Здесь все было обставлено по последнему элитному слову нового российского кастового общества: роскошная библиотека с ценными фолиантами, стол с бархатной скатертью, а на столе в хрустальном графине дорогой коньяк… Осмотреть остальные комнаты Глебу не позволили, сразу предложив занять кресло в библиотеке. Сурков подошел через десять минут, попросил горничную принести им легких закусок и разлил коньяк по стаканам.
- Записались к Устланду?
Глеб закусил губу и помотал головой:
- Это слишком дорогое удовольствие в моих нынешних обстоятельствах.
- Как же вы собрались знакомиться с мировоззрением брата?
- Меня не интересует мировоззрение. Я просто хочу найти его, чтобы следствие сняло с меня обвинение в его убийстве и отменило подписку о невыезде.
- Мило, - произнес Сурков, очаровательно улыбаясь. – Думаю, Вадим оценил бы ваш порыв по достоинству. И силу братской любви заодно.
- Уж про любовь помолчали бы, - Глеб принялся грызть нижнюю губу. – Не ему говорить о братской любви после всего, что он натворил.
- А что он такого натворил? – Сурков покрутил в руках стакан и медная жидкость полилась по стенкам, обволакивая их и медленно стекая вниз. – Долг вам вернули, хоть вы его и не заработали, - Глеб попытался было возмущенно перебить говорившего, но Сурков сделал упреждающий жест, и он послушно замолчал, - и это при том, что сам Вадим получил от организаторов гораздо меньше того, что выплатил в итоге вам. Агата в вашем полном распоряжении, конкуренция в виде успешного брата устранена, несмотря на все выигранные им суды. Он мог жить и радоваться, не платить вам ни копейки и продолжать катать Агату до скончания веков. Но он почему-то принял другое решение. Как думаете, почему?
- Насолить мне? – пожал плечами Глеб.
- Назло бабушке отморожу уши? Назло кондуктору пойду пешком? Такая философия, безусловно, имеет право на существование, но только в вашем мире, Глеб Рудольфович. И вы, как всегда, судите о поступках брата исключительно по себе. Вот вы давеча возмутились, когда я заметил, что денег с тех концертов вы не заработали. Что же я сказал такого возмутительного? Что в моих словах неправда? Или, может, вы приходили на репетиции? Участвовали в постановке шоу? Или хотя бы пришли на концерты трезвым и отработали на всю катушку, не кривя лицо и не показывая всем видом, как противно вам здесь находиться? А, может, вы подбирали музыкантов?
- Вообще-то Костя Бекрев… - вяло начал было Глеб.
- Которого тоже нашел для вас когда-то брат! Так что вы сделали для этих концертов? Как отработали деньги, за которые так бились в суде?
- Вообще-то я автор тех песен, что исполнялись на концертах… И я пришел на них и спел их! Этого мало?
- А теперь представим, что вы эти самые песни вашего авторства выходите исполнять на сцену в полном одиночестве. Под гитарку. Ну или пусть даже с Бекревым. Сколько человек вы, таким образом, соберете? Сколько денег заработаете? Во сколько десятков раз меньше? А теперь посчитайте разницу и прикиньте, благодаря кому она была достигнута.
- Чего вы добиваетесь? – взбесился вдруг Глеб. – Зачем приглашали сюда? Чтобы в очередной раз макнуть мордой в грязь, показав мне, как прекрасен мой брат и как ничтожен я? Только что-то он тоже без меня стадионов не собирает! Так давайте применим вашу логику, и по ней выйдет, что разница в гонораре за концерт Вадика и концерт Агаты достигается исключительно благодаря моему участию!
- Хм, а вы в целом верно уловили мою мысль, однако не довели ее до конца. Ну же.
Глеб замолчал, не понимая, чего от него хотят.
- Как ни крути, выходит, что даже если сплюсовать залы, собираемые Вадимом, с вашими, Олимпийского не получается никак. Даже близко. Даже четверти Олимпийского не набирается. А когда вы вдвоем – запросто весь стадион целиком. В чем же тут дело, Глеб Рудольфович?
Глеб сжал кулаки и опустил на глаза шляпу.
- Получается, что один плюс один не равняется двум. А равняется минимум десяти, Глеб Рудольфович.
- Вы пригласили меня, чтобы проповедовать, как прекрасна была Агата? Или таков и был план моего братика? Продемонстрировать свое фантастическое великодушие, провести этот аттракцион неслыханной щедрости, чтобы от меня отвернулись последние фанаты и я приполз к нему под дверь на коленях, умоляя простить и принять назад? И вот тогда он выберется из своего затвора, великодушно заключит меня в свои братские объятия, и мы, обливаясь слезами любви, запишем очередной студийный альбом Агаты, а затем выйдем на сцену Олимпийского и восславим собственное воссоединение? Он этого хотел, так?
- Интересная трактовка, - усмехнулся Сурков, достал из ящичка сигару и поджег ее. – Не желаете? – Глеб отчаянно замотал головой. – Какие же вы все-таки с ним разные… Удивляюсь, как вы протерпели друг друга 22 года рядом. С такими-то противоречиями. Я бы на его месте давно распустил группу.
- И что бы он пел тогда? – зло рассмеялся Глеб. – 90% творчества Агаты моего авторства. У него просто не было другого выхода, как терпеть мое присутствие и мириться с моим мнением, чтобы было что исполнять и за что набивать карманы деньгами.
- Только что-то, как я погляжу, от набитых деньгами карманов Вадим себе только сейчас умудрился приобрести жилье. Да и то на неизвестно откуда взятые средства. Вы ведь так и не выяснили личность того таинственного благодетеля?
- Вообще-то я думал, что это…
- Я? – сигара перекочевала из правой руки в левую, и Сурков сделал очередной глоток коньяка. – Интересно, а почему же я тогда не сделал этого раньше, когда возможностей у меня было гораздо больше? Почему я не помог ему приобрести жилье году в 2007, например? Почему с долгами не помог расплатиться? Почему позволял трепать его имя по судам, если уж Вадим, по-вашему, был мне настолько дорог? Чего же он в одиночку от всего отбивался и все разгребал, раз у него был столь влиятельный друг?
- Хорошо, Владислав, оставим это. Я ведь не воевать сюда пришел. Я хочу знать, куда подевался Вадим. И если вы можете мне в этом помочь… как-то свести с этим Устландом, если он, конечно, имеет хоть какое-то отношение к его исчезновению…
- Глеб Рудольфович, а ведь мне Вадим тоже не оставил никакого послания. И о его исчезновении я точно так же узнал из СМИ. И никаких распоряжений или просьб касательно вас он мне тоже не оставлял…
- Да перестаньте вы! – Глеб вскочил, перегнулся через стол и сбросил на пол ящик с сигарами, вслед за ним полетел и хрустальный графин, тут же разлетевшийся на множество радужных осколков, залитых густой медной жидкостью. Сурков сдержанно улыбнулся, стряхнул капли с рукава дорогого пиджака и звонком вызвал горничную. – Меня же обвиняют в том, чего я не совершал! Меня же лет на десять запросто могут посадить! Помогите мне найти его, пусть следствие снимет с меня эти обвинения, а потом пусть катится куда ему заблагорассудится! – в отчаянии кричал Глеб, чувствуя, как трясутся его худые ноги в тяжелых ботинках.
Когда горничная вышла из библиотеки, убрав осколки и вытерев лужицы коньяка, Сурков достал из шкафчика за спиной еще одну бутылку и поставил ее прямо перед собой.
- Мне жаль вашего брата, Глеб Рудольфович. Жаль в том, что он, кажется, все-таки оказался прав. Он был уверен, что его уход освободит вас и сделает счастливее. Так и вышло. И если бы не это нелепое обвинение нашей доблестной полиции… Здесь Вадим, конечно, просчитался.
- Телефон Устланда мне дайте! – прорычал Глеб, не слушая излияний Суркова, но тому, казалось, было совершенно плевать, внимает ему Глеб или нет.
- Вы же даже не задумывались никогда о том, с чего вдруг ваш брат перестал заниматься музыкой после распада Агаты и четыре с лишним года не появлялся на сцене.
- Политика – куда более интересное и высокооплачиваемое занятие. Особенно в условиях горячей дружбы с власть имущими! Да и какая музыка у творческих импотентов? – губы Глеба скривила жестокая усмешка.
- И то правда, - произнес Сурков совсем тихо. – Он тоже так себя называл – задолго до того, как его так стали называть вы и ваша свора. А вы так и не поняли, чего он потерял с уходом из его жизни Агаты. И слез на его лице во время Нашествия тоже не видели, правда ведь?
- Он зассал начать с нуля. Он ведь пишет песни, уж это вы мне поверьте, я с ним 22 года бок-о-бок провел. Только ссыт показывать их кому-либо, поскольку они все бездарны по большей части за редким исключением. Поначалу он еще выдавал хиты и очень сильные вещи, а потом началось вот это вот все. Ибо не надо душу политиканам продавать за звонкую монету, тогда и талант сохранишь.
- Ну да, втыкатель проводков, секретарь, обслуживающий персонал гения – он таким себя и считал все эти четыре года, пока боролся с депрессией и суицидальным синдромом…
- С чем? – опешил Глеб.
- Сначала это был кокаин. Старые связи у него сохранились, и он опять вернулся на проторенную дорожку – забивал ноздри белым порошком, только чтобы не думать, чего и кого он лишился, пока вы развлекались с новой группой и новым юным другом. Потом пришлось лечиться от новой зависимости, правда, насколько мне известно, рецидивы случаются до сих пор. Помогало плохо, лишь давало возможность забыться. Вот тогда в битву и вступила эзотерика. Откровенно признаться, я эту его страсть к трансцендентальному не разделяю, только со стороны некоторое время наблюдал за тем, как он метался от гуру к гуру, повсюду ища успокоения и душевного равновесия в надежде когда-нибудь помириться с вами. А вам было плевать, вы вычеркнули брата из своей новой свободной жизни, которой наслаждались на полную катушку. Для меня только одно неясно – чего вы на эти два концерта-то согласились? Неужели только затем, чтобы он снял запрет на исполнение Агаты? Так ведь, насколько мне известно, никаких письменных договоренностей у вас не было, и даже если бы Матрица начала петь агатовские вещи, Вадим ничего не смог бы с этим сделать…
- Вы ничего не знаете, ничего! – вскричал Глеб, с грохотом обрушивая на стол ладонь.
- Ну хорошо, хорошо, тут вы оба поете в унисон: никто ничего не знает, это вершина айсберга… хорошо, я ничего не имею против и не претендую на знание ваших с Вадимом абсолютных истин. Да только после этих концертов его и вовсе как подменили. Снова появился кокаин, снова начались оргии с девочками, коими так славилась Агата времен 90х и знаменитого пансионата. Гуру начали сменять один другого еще чаще, чем в предыдущие четыре года, гастрольный график набирал сумасшедшие темпы, он сам начал умолять меня о Донбассе и Сирии… Даже оружие где-то раздобыл – уже без моей, правда, помощи.
Какое-то озарение сверкнуло в мозгу Глеба, он поднял вверх указательный палец и, вскочив с кресла, принялся быстрыми шагами мерить комнату.
- А не может так случиться, что… он ведь давно… и…
- Думаете, он в Донбассе? – нахмурился Сурков и задумчиво постучал сигарой по столу. – Впрочем, выяснить это будет нетрудно, - и он черкнул короткую фразу в тут же лежавшем ежедневнике. – Суды с вами лишь добили его.
- Я заметил! Скачет по сцене еще активнее, чем прежде!
- А это единственное, что у него осталось – фанаты и энергообмен с ними. Видимо, это помогало ему лучше любого кокаина… Устланд появился в его жизни всего около года назад. Благодаря ему он окончательно завязал с порошком, перестал злиться на вас и ввязываться в бессмысленные споры с вашими безумными фанатами. Сам я тоже пытался вникнуть в его систему, но поскольку не испытывал особой потребности в обретении гармонии и душевного равновесия, дзена так и не постиг, - Сурков устало улыбнулся. – А вот Вадиму, кажется, удалось, раз он пошел на этот финальный шаг.
- Послушать вас, - буркнул Глеб, - так никого важнее меня и Агаты у него в жизни и не было.
- Вы сами это сказали, не я, - пожал плечами Сурков, достал из кармана пиджака телефон и поспешно набрал номер. – Веня? Привет. Можешь принять Глеба Самойлова на аудиенцию? По поводу его брата, да. Ну ты в курсе. Когда ему подойти? А, ну понял, спасибо, телефон твой ему передаю тогда, да? А, ну это да, разумеется, обсудим при встрече, не вопрос. Ну давай, спасибо, на связи! – Владислав вырвал из ежедневника страницу, поспешно черкнул на ней номер телефона и протянул Глебу. – Он ждет вас в следующий вторник в два часа. Адрес и схему проезда скину по ватсапу. Я удовлетворил вас? – и он откинулся на спинку кожаного кресла и снова затянулся сигарой.
Глеб кивнул и через мгновение ретировался из библиотеки.
========== Глава 7. Любить снова ==========
Я буду знать, за что я полюблю
Такую же, как ты, когда найду.
А я ее найду наверняка,
Любовь меня достанет повсеместно.
Клянусь тебе, что никогда нигде
Ты больше не услышишь обо мне
Я буду знать, на что она похожа,
Она во всем похожа на тебя,
Она уже с рождения моя.
Возьму ее и в море утоплю
За то, что я еще тебя люблю
Глеб нерешительно мялся на пороге роддома, то сжимая, то разжимая пальцами дверной косяк. В машине, открыв дверцу, нервно курил Вадим. На заднем сиденье валялся порядком измятый букет гладиолусов. Наконец, дверь распахнулась, и вышла осунувшаяся Таня в цветастом платке поверх рыжих локонов. Рядом с ней семенила хрупкая медсестра, на руках которой покоился крошечный сверток в одеяле. Глеб смущенно отступил в сторону, а Вадим тут же засуетился: выскочил из машины, полез на заднее сиденье за букетом, бросился целовать жену, затем к медсестре – заглянуть в пока еще мирно спящий сверток…
- Яна! – с гордостью произнесла Таня, проводя пальцами по круглой щеке мужа.
- Все-таки Яна? – уголки губ Вадима медленно поехали вниз. – Ну хорошо, пусть будет Яна.
- Ты чем-то недоволен, дорогой? – взвилась вдруг Таня, забирая дочь из рук перепуганной и спешившей ретироваться назад в роддом медсестры.
Глеб не решался подойти ближе, чувствуя себя лишним свидетелем семейной ссоры. Но Вадим лишь подхватил жену под локоть, помог ей сесть в автомобиль, а затем подтолкнул туда и Глеба – быстро, грубо и резко, без всяких церемоний.
Дома уже готовилось застолье, собирались друзья – Паша, ныне работавший в лаборатории при МФТИ – специально приехал из Москвы, чтобы поздравить друга, разливался по рюмкам алкоголь, и когда долгожданная троица вошла в съемную квартиру молодых Самойловых, их встретили бурными и восторженными криками. Яну пытались развернуть и потискать, на что мать предупредительно зашипела и уединилась с младенцем в супружеской спальне, куда за ней поспешил и Вадим. Глеб скинул куртку и рухнул за стол, опустошив две рюмки водки подряд и стараясь не встречаться глазами с укоризненным взглядом мамы. Наконец, молодожены вышли к столу, снова зачем-то послышались не вполне уместные крики «Горько!», и громче всех при этом кричал Глеб, вслед за тем с ненавистью наблюдавший за тем, как губы Вадима страстно сливаются с губами его законной жены. Он опрокинул еще одну рюмку и прикрыл глаза, вспоминая их свадьбу. Он тогда весь вечер просидел в самом темном углу и старался выпить как можно больше шампанского, от чего его в итоге основательно повело, и именно Вадик потащил брата в туалет и сидел рядом с ним, пока Глеб освобождался от остатков свадебного пиршества. Глебу было стыдно и мерзко, он не смел поднять глаз на старшего, а тот лишь заботливо хлопал его по спине и повторял отчего-то: