- Все будет хорошо, Глебка. Все будет хорошо.
Глебу хотелось вцепиться в брата, вжаться в него всем телом и целовать до одурения – хотя бы просто целовать, не претендуя на большее. Его адски трясло – алкогольная интоксикация давала о себе знать, и он что-то буркнул себе под нос о том, что ему лучше пойти домой – к бабушке. А Вадик хотел было сам отвезти его, но его отвлекла новая порция криков «Горько!» А когда Глеб заглянул в зал напоследок, чтобы сообщить матери, что уходит, кто-то из гостей вдруг удивленно бросил:
- Как Таня на Глеба похожа, ты посмотри!
Глеб вздрогнул, заметив, как в его сторону обернулись несколько голов с любопытными взглядами.
Заснуть ему в тот вечер так и не удалось: то тошнило, то болела голова, то трясло как под током. А то лежал и представлял первую брачную ночь брата, и алкогольная интоксикация начинала казаться ему так – всего лишь легким недомоганием.
А потом снова пошли концерты, гастроли, совместные гостиничные номера, и Таня перестала раздражать Глеба, практически исчезнув с горизонта. Пока не забеременела и не подарила Вадику дочь. У них только-только вышел «Декаданс», которым все они безумно гордились, Вадима так просто распирало, а Глеб, ощущая в свой адрес все возрастающее восхищение старшего, даже немного задрал нос. И вот все рухнуло в одночасье – концерты, гастроли, совместное времяпрепровождение… Каждую свободную минуту Вадим старался провести со своими девочками, а Глеб отодвинулся куда-то на периферию его сознания. А, может, он и всегда там пребывал…
Глеб вышел на балкон и достал сигареты – его уже давно никто не бранил ни за курение, ни за алкоголь. Шутка ли, двадцать лет, из которых в по-настоящему взрослой жизни он провел всего год, лишившись девственности непозволительно поздно для рокера – в 19… Да и то вышло случайно во время очередной пьянки. Девица сама залезла ему в штаны и обнаружила его в полной боевой готовности. Ну откуда ей было знать, что наблюдение за танцующим с женой братом способно в считанные мгновения заставить Глеба ощутить постыдное желание. Девица уволокла его в соседнюю комнату и там позволила расслабиться уже самым что ни на есть естественным способом. Глеб тогда мало что понял и ощутил, и ему отчего-то было потом очень стыдно смотреть Вадику в глаза.
Чья-то тяжелая ладонь легла Глебу на плечо, и ловкие пальцы вырвали сигарету из рук Глеба.
- Поздравляю. Счастливый отец, - Глеб криво усмехнулся, не поднимая глаз на брата.
- Ты чего тут грустишь один? – неуклюже бросил Вадим, затягиваясь сигаретой, пахнущей Глебом.
-Теперь у тебя не будет времени на Агату, - протянул Глеб деланно спокойным голосом и достал новую сигарету.
- Ерунда, - махнул рукой брат. – В моей жизни нет ничего важнее Агаты.
- Да? – Глеб повернулся и встретился взглядом с карими глазами Вадима. – Тогда что происходит, Вадик?
- Ты о чем?
- Ты перестал писать песни. Ни одной для Декаданса не принес. Что случилось?
- Да не пишется что-то, - замялся Вадим, делая неопределенный жест левой рукой, а затем туша сигарету о перила балкона. – Дрянь одна выходит, не стоит и внимания.
- Ты хоть нам бы сперва показал, а там бы мы с Сашкой и решили, дрянь или не дрянь…
- Я и сам это вижу, - в голосе брата сквозила печаль, и Глеб почувствовал, как какой-то странной болью кольнуло сердце – чужой болью, болью Вадима от потери вдохновения. – Но это неважно. Главное, что твой талант растет и крепнет. Растоптанные эдельвейсы – это шикарно. Ничуть не хуже Кормильцева!
Глеб вздрогнул: в устах свердловчанина это было похвалой высшего уровня. Он приблизился к брату и осторожно положил голову ему на плечо.
- Еще не думаешь заняться своей группой? – в голосе Вадима послышался затаенный страх – только вот страх ли лишиться брата или талантливого автора? – этого Глеб распознать не мог.
- Мне и здесь хорошо, - пробормотал Глеб и потерся щекой о круглое плечо Вадика.
Первый концерт после выписки Тани из роддома Агата дала уже через две недели. Глеб, как обычно, опустился на табурет в левом углу сцены, Вадим активно прыгал по правую руку от него – потный, разгоряченный… Его мокрые пряди облепили лицо, властные пальцы творили с гитарой нечто невообразимое… Глеб не мог оторвать от него завороженного взгляда. Вадим тоже периодически бросал озабоченные взгляды в сторону младшего, словно проверяя, на месте ли он, все ли с ним в порядке, не свалился ли со стула, помнит ли басовую партию. А по окончании буквально за руку увел со сцены в гримерку. За прошедшие с момента признания самому себе четыре года Глеб успел смириться со странными чувствами, даже научился с ними кое-как жить. Беспрестанно наблюдая сексуальные движения Вадима на сцене, а затем его самого – почти абсолютно голого – в гримерке после концерта, Глеб умело контролировал собственное возбуждение и так ни разу и не спалился.
Но в этот раз все оказалось гораздо сложнее. Уже в гримерке Вадим вжался лбом в стену, расстегнул штаны и принялся ласкать сам себя прямо на глазах у изумленного Глеба. Глеб замер, хватая воздух, словно рыба, не в силах отвести взгляд от открывшейся ему безумной картины. Вадим откинул голову назад, оголяя крепкую сильную шею, в которую хотелось вцепиться, которую хотелось покрыть жадными поцелуями… Пара едва слышных стонов, и Глеб ощутил, как его собственные штаны предательски натянулись. И если бы все было проще, он бы отвернулся к другой стене и последовал примеру брата, но он боялся, что Вадим как-то не так его поймет, прочтет в его поведении что-то лишнее, что Глеб так давно скрывал, поэтому младший лишь часто дышал открытым ртом, а когда Вадим, наконец, излился себе в ладонь, едва слышно охнул и тоже по давно заведенной привычке кончил прямо в штаны.
- Прости, надо было расслабиться, - пробормотал Вадим, застегивая ширинку и не глядя брату в глаза.
В голове у Глеба стоял невообразимый шум.
- Я… я хотел показать тебе новые песни, - выдохнул Глеб.
- Пойдем посмотрю по дороге.
Вадим внимательно прочел переданную ему тетрадку, потом вернул ее Глебу и покачал головой:
- Прости, но это не совсем то, что мне хотелось бы для Агаты.
Он никогда еще раньше не отвергал ни одного стихотворения Глеба, а тут в тетрадке была готова уже самая настоящая концепция, которую Глеб мечтал воплотить с группой, он уже и название для альбома придумал – «Маленький Фриц» - и нафантазировал, как рад будет старший, каким талантом снова назовет его, с каким энтузиазмом возьмется за запись нового альбома… Глеба словно окатили ушатом ледяной воды.
- В смысле?
- Тематика слишком скользкая, понимаешь? Да и в целом это чернуха. Я бы не хотел чернухи для Агаты.
- Ага, а «Пулемет Максим» не чернуха? – взвился Глеб. – «Праздник семьи» не чернуха?
- Глебсон, знаешь, чем чернуха отличается от искусства? Тем же, чем порнуха от эротики. Уловил?
- То есть когда я маскирую порнуху красивой иносказательностью – это для Агаты подходит, а когда наоборот под порнуху прячу что-то глубокое, сильное и личное, то тут извини, подвинься, я верно уловил? – в голосе Глеба звучала уже не просто обида, в нем звенела зарождающаяся ярость.
- Ну смотри, вот тут: «Меня изнасиловали десять человек»… Ну кто из слушателей будет разбираться в твоей тонкой душевной организации? Кто про твою ранимую душу подумает? Все поймут эти слова буквально. Да нас из рок-клуба попрут в одночасье за такое! Ни на одно радио не возьмут! – Вадим возмущенно всплеснул руками.
Глеб хотел было съязвить, что радио Вадиму важнее собственного брата, но тут же прикусил язык и лишь бросил:
- Ты совсем упоролся на своей славе, Вадик.
- И это именно благодаря моей упоротости нас взяли в рок-клуб, и мы едем покорять столицу! – добродушно парировал Вадим, не замечая или делая вид, что не заметил обиженного тона Глеба.
- Тогда я запишу эти песни сольно! – воскликнул Глеб от безысходности, швыряя в лицо брату этот последний и самый сильный аргумент – аргумент обиды и ультиматума.
- А вот это пожалуйста, - моментально согласился Вадим, чем разозлил Глеба еще больше. – Студия есть, пиши на здоровье. Могу и с музыкантами помочь, и с изданием.
- Обойдусь, - буркнул Глеб и остаток дороги пялился в окно автобуса, делая вид, что спит.
В отличие от него, Вадим тогда заснул по-настоящему. А Глеб сидел, яростно сжимал и разжимал кулаки, вонзая ногти в ладони, и бормотал себе под нос: «Ненавижу! Ненавижу!» В тот момент все нутро его протестовало против близости брата, против его авторитета, его мягкой и неоспоримой властности, которой невозможно было не покориться хотя бы потому, что он в итоге всегда оказывался прав. А еще потому, что Глеб никак не мог забыть, как морозными зимними вечерами Вадик вез его на санках домой из детского сада и по пути напевал песни во весь голос, и в те мгновения весь мир Глеба сжимался до этой хрупкой фигурки старшего брата в поношенном пальто и убогих валенках.
И после любых гастролей Вадим закрывал дверь в свою квартиру, падал в объятия жены и теперь уже дочки и забывал обо всем на свете, а Глеб оставался один на один со своими мыслями, желаниями и греховными мечтами – настолько очевидными и сильными, что подчас скулы сводило и хотелось лишь выть и барабанить кулаками в стену.
Запись «Маленького Фрица» дала Глебу крошечный глоток столь желанной свободы от тягостных, но вожделенных пут брата. Вадим приходил к нему в студию каждый день, проверял, не разнес ли младший в щепки инструменты, как в целом проходит запись, а потом молча шел в администрацию и платил за очередной день аренды. А иногда расплачивался и собственным трудом. Именно тогда в жизнь Глеба и вошла Таня номер два.
Глотнув свободы с записью и выпуском сольного альбома, Глеб ощутил вдруг небывалую уверенность в себе. Ему начало казаться, что у него все-таки выйдет оторваться от Вадима, перестать быть его ментальным сиамским близнецом, прекратить заглядывать старшему в рот и ждать его вердикта как манны небесной. И вот на очередной вечеринке по случаю завершения очередных гастролей она оказалась рядом и попросила спички. Глеб, не глядя, протянул ей коробок, а потом вдруг взгляд его зацепился за что-то в ее лице, и он оцепенел: она была невообразимо похожа на Вадима – его чувственные губы, его густые темные пряди, его томные восточные карие глаза. Все в ее облике, даже то, как она зажимала пальцами сигарету, вызывало в памяти Глеба образ старшего брата, и он смотрел на нее, хлопая глазами, не в силах произнести ни слова.
- Татьяна, - начала она, - выпуская струю дыма прямо ему в лицо, и Глеб оторопел повторно.
А потом она пригласила его танцевать. А потом он отправился ее провожать, и они долго обнимались у подъезда, и она первая поцеловала его. А еще она оказалась ровно на шесть лет старше Глеба, что показалось тому совсем уже неприличным. Он даже тайком взял в библиотеке сборник статей Фрейда и читал его исключительно дома и исключительно по ночам, когда бабушка уже спала. Эдипов комплекс – с ужасом заключил Глеб, и это отчего-то наполнило его сердце безумной радостью: если рядом с ним окажется женщина, столь похожая во всем на его брата, ему должно стать легче. Греховная похоть отпустит его, он прекратит цепляться к Вадиму, перестанет обижаться на каждое его слово и действие, и в Агате наступят, наконец, мир и благоденствие.
Свадьбу сыграли поспешно, скомканно. На церемонии присутствовали только самые близкие. Вадим, казалось, совершенно искренне радовался за брата, а Глеб ощущал прилив бешеного восторга, когда сжимал Таню в объятиях – она не пахла Вадимом, она не вела себя как он, но иногда по ночам покрывая ее лицо поцелуями, зарываясь в ее темных волосах, медленно и вальяжно входя в нее, Глеб представлял, что проделывает все это с братом, и его губы трогала едва уловимая усмешка.
А потом он возвращался в студию, видел оригинал, с копией которого он так радостно шагнул в новую жизнь, и сердце его снова падало в какие-то адовы глубины, а голубые глаза сами по себе начинали полыхать восторгом при виде брата. Иногда спьяну лицо Вадима оказывалось слишком близко, непозволительно близко, а пухлые губы бормотали какие-то братские признания в каких-то слишком братских чувствах, и тогда Глеб отшвыривал от себя стулья, мчался домой и с особой яростью вколачивал в стену изумленную Таню.
========== Глава 8. Психоделическое диско ==========
Слева заросли диалектики,
Это солнце сгорело вчера.
Справа поросли экзистенции,
Имена, имена, имена.
Что за тени там звонко лаются
И глядят, и глядят, и глядят?
Позовешь их – не отзываются,
Только страшно и душно хрипят.
А вслед за ними синие глюки
Тоже медленно, тоже плавно
Сначала по стенам, потом в коридор
И исчезают в ванной, ванной.
Жилище Вениамина Устланда напоминало собой какой-то будуар ведьмы позапрошлого века: окна были плотно зашторены темно-синей тканью, не пропускавшей ни единого солнечного луча, стены также обиты были такого же цвета гобеленом и сплошь увешаны незнакомой Глебу атрибутикой – металлическими фигурами причудливой формы, стеклянными объектами, перетекавшими друг в друга и похожими скорее на оптические иллюзии из книжек Перельмана, сказочными животными, изготовленными из дерева и перьев. Мебель словно перекочевала сюда из антикварной лавки, но восседавший среди всего этого странного великолепия хозяин диссонировал с окружающей обстановкой. Глеб отчего-то ожидал увидеть кого-то вроде Гэндальфа с длинной седой бородой в темно-синем колпаке и плаще, украшенном золотыми звездами, а перед ним сидел современного вида молодой бледный брюнет в самых что ни на есть обычных джинсах и рубашке. Единственное, что смущало в его облике, были большие темные очки, скрывавшие верхнюю часть лица Вениамина.
При виде Глеба он сдержанно улыбнулся и пригласил его сесть в старинное кожаное кресло – тоже по виду темно-синее, впрочем, приглушенный свет, сочившийся, казалось, из самих стен, не позволял адекватно различать цвета в этом помещении. Вероятно, именно поэтому все предметы обстановки виделись Глебу исключительно в синих тонах.
- Вообще-то я не принимаю посетителей у себя дома. Да еще вот так вот… - Устланд замялся, делая пальцами неопределенный жест.
- Бесплатно что ли? – усмехнулся Глеб, продолжая рассматривать интерьер.
Устланд едва слышно кашлянул, но ничего не ответил.
- Не переживайте, это все и для вашего же блага. В Петровке уже завели уголовное дело. Пока только на меня, но если я начну давать показания, на разговор вызовут и вас с Владиславом Юрьевичем – паровозиком вслед за мной. Я-то выгодоприобретатель, это правда, а вот откуда у Вадима на счетах взялась крупная сумма денег – это вопрос. Оружие откуда – второй вопрос. Товарищ Сурков мне уже поведал, что Вадим погряз в вашей авторской маразматичной системе в последние месяцы, и это его признание записано у меня на диктофон, так что…
- Так что, Глеб Рудольфович, давайте перейдем с детсадовских интонаций и ультиматумов к взрослому общению, - мягко улыбнулся Устланд. – Курите?
Глеб замер и повел плечом, а затем достал из кармана электронную сигарету, которую на всякий случай везде таскал с собой.
- Хотел вам предложить кое-что поинтереснее, памятуя ваш прошлый богатый опыт в этом отношении… - подмигнул ему Устланд. – Ну так как?
- Валяйте, - махнул рукой Глеб. – Вадику вы тоже эту дрянь предлагали?
- С Вадимом Рудольфовичем у нас были особые отношения, - голос Устланда прозвучал как-то совсем загадочно, и сердце Глеба екнуло вдруг так, как не екало уже лет тринадцать, впрочем, он списал это на общую странную атмосферу.
Вениамин поднялся, протянул руку к одной из стеклянных фигур за своей спиной, более всего напоминавшую бутылку Клейна, и потряс ее. Внутри тут же закружился снежный вихрь, но несколько крупинок при этом каким-то таинственным образом оказались на ладони Устланда. Он тут же пересыпал их в миниатюрную каменную ступку на столе и молниеносно растолок, затем извлек из ящика стола две крошечные полупрозрачные бумажки, высыпал на каждую по щепотке какого-то темного порошка, лежавшего горкой прямо тут же на столе, сверху припорошил только что растолченными гранулами и свернул две самокрутки. Протянул одну из них Глебу, другую взял себе, поджег… Глеб тоже затянулся – ни вкуса, ни запаха, никакого иного эффекта не ощутилось, и он вяло пожал плечами: