На третий день наступления управление войсками было утеряно, командование не понимало где свои части, а куда уже прорвались немцы. Ещё 4-го октября в Ставке были уверены, что линия фронта находится в 150 километрах от Юхнова, а 5-го в город вошли немцы. Планомерный отход на Вяземскую, а затем Можайскую линии обороны не получился. Кроме того даже заполнить еще не полностью готовые укрепления воинскими частями не было возможности, в виду их отсутствия. Резервы были крайне скудны. И это было еще одной из причин, по которым мы не задерживали немногочисленные колоны отступающих, им предстояло в нашем тылу восстановить хотя бы какое-нибудь подобие линии фронта.
Что с начала немецкого наступления делал я? Да как обычно, раз уж не получилось предотвратить катастрофу Западного фронта, занялся любимым делом всех попаданцев в ВОВ – начал кошмарить неприятеля, используя наличные силы центра подготовки парашютистов. Нашей задачей в ближайших оперативных планах было не удержать позиции любой ценой, а нанести потери противнику, максимально задержав его продвижение вперед. Пространство разменивалось на время. Других вариантов попросту не было, так как единственным боеспособным соединением за нашими спинами стали Подольские курсанты, спешно занимавшие позиции укрепрайона у Медыни и Малоярославца. В третий раз, с начала войны, я становился свидетелем, как на пути немецких дивизий вставали учащиеся и преподаватели военных училищ. Сначала Борисовское танкотехническое, затем под Красногвардейском Ново-Петергофское военно-политическое погранвойск НКВД, сейчас два Подольских – артиллерийское и пехотное.
Среди проходящих мимо взгляд зацепился за знакомое лицо. Точнее сначала разглядел прыжковый комбинезон и уже потом, я пристальнее всмотрелся в красноармейца. Точно – это парашютист одной из групп посланной Старчаком на шоссе западнее Юхнова еще в первый день обороны. Боец шел, что называется в автоматическом режиме, то есть фактически спал на ходу, придерживаясь рукой за телегу с ранеными и механически переставляя ноги. Я окликнул его, но внимания не привлек. Один из десантников поспешил к дороге и хлопнул товарища по плечу: – Саня очнись. Командир зовет.
– А? Где? Что? – встрепенулся последний, приходя в себя. – Михаил? Ты как здесь? – Он рассеяно огляделся и, увидев меня, обрадовано заулыбался. – Дошли. Помоги Сергееву, я сейчас.
Поспешив ко мне, он доложил: – Группа отряда особого назначения вернулась с задания, исчерпав возможности ведения боя.
– А где остальные? – перебиваю его, глядя, как из телеги помогают выбраться только одному нашему раненому бойцу. – Вас же три тройки должно быть.
– Две тройки и два сапера, – поправляет он меня, – четверо убито, нами сожжен один танк, обстреляна колонна грузовиков, а саперы подорвались вместе с мостом. У нас – ни патронов, ни гранат. Последнюю пистолетную обойму разделили поровну.
– Хорошо, следуйте в расположение. – Радость от встречи с вышедшими из окружения меркнет. Опять потери. Нас с каждым днем становится все меньше, и если бы не подошедшая утром рота Подольских курсантов, усиленная артиллерией, удержать позиции было бы очень тяжело.
Впереди с приличным перелетом разорвался снаряд. Чего и следовало ожидать. Немецкие артиллеристы не собирались просто так выпускать отступающих, выдвинувшиеся вперед корректировщики давали наводку на увязнувшую в грязи колону. Второй взрыв, как и положено, с недолетом – классическая «вилка», начало пристрелки, за которой следовал огневой налет. Но и мы не лаптем щи хлебаем. Если против пушек на закрытых позициях ни чего предпринять не можем, то корректировщики наша законная добыча, не так много мест в лесной местности, где они могут расположиться. Как бы в подтверждение моих мыслей следует приглушенный расстоянием выстрел Мосинки – это отметился наш штатный снайпер Коля Стариков.
Пехота, наученная горьким опытом, уже разбежалась в стороны, только телеги с ранеными остались на месте, да немногие санинструкторы суетились рядом, не решаясь отойти от подопечных. Десяток взрывов прокатился в стороне от колоны и вражеские пушки смолкли. Значит, Стариков оказался точен, стрелять без корректировщика, тратя снаряды в пустую, немцы не пожелали. Мы вышли из-за деревьев, за стволами которых укрылись от обстрела, предстояло поторопить пехоту. Скоро начнет темнеть, а у нас еще полно работы.
Дождь кончился, но сильно похолодало, ночью точно будет снег. Первый снег этой осени.
Глава 1
Наступление Красной Армии, начатое Жуковым, не стало для нас неожиданностью, так как в письме из штаба фронта, врученном мною Старчаку в конце августа, был приказ о создании и подготовке двух разведывательных групп для заброски в полосе Резервного фронта в тыл Ельнинской группировки немецких войск. Мне же предписывалось в кратчайшие сроки направить наш первый партизанский отряд в количестве полусотни человек в Смоленские леса, с задачей максимально затруднить подвоз горючего и техники по железным дорогам. Организовать на коммуникациях маленькую «рельсовую войну». Масштаб, конечно, не тот, что будет летом 1943 года, но готовились мы серьезно, планируя подключить все партизанские отряды и группы окруженцев в этом районе, что бы максимально испортить немцам жизнь.
Несмотря на получение, выхлопотоного мною, вооружения и вещевого довольствия нам еще многого не хватало. Пришлось вплотную браться за инвентаризацию того, что досталось трофеем от немецких парашютистов под Борисовом. Большинство транспортных контейнеров до сих пор остались не распакованными по простой причине – в них не было продуктов, а оружием ни кто особо и не интересовался. Моему «комендантскому отделению» хватало и своего, а курсантов к тюкам ни кто бы, ни подпустил. Немецкие парашюты, по назначению мы использовать не могли из-за их конструкции, зато качество материала, заметно превосходящее наше, стало отличным обменным фондом. Старшина, понимая ценность, им не разбрасывался, хотя связистки так и вились вокруг него, выпрашивая шелк хотя бы на головной платок.
– Ну что старшина, – отловил я Петровича, – пойдем, посмотрим, что мы нахомячили.
– И то верно, – обрадовался он возможности заняться любимым делом всех хозяйственных военных по перетряхиванию имущества, особенно чужого, – негоже вещам без дела лежать. Я только пару бойцов в помощь возьму.
– Хорошо. Я тебя возле прицепа жду.
Основная часть всего нашего барахла, включая трофеи, хранилась в прицепе, вывезенном с аэродрома под Минском, еще в первые дни войны. Все дефицитные запчасти, резина и прочее, включая обмундирование и парашюты, кроме немецких, растащили почти сразу после нашего выхода к штабу ВВС еще два месяца назад. Продовольствие, большая часть захваченного вооружения и боеприпасов ушли на оснащение групп, посылаемых во вражеский тыл. Предстояло узнать, что же у нас осталось. Ни чего сверхъестественного я не ждал. Контейнеры были стандартные: длина полтора метра, высота и ширина по 40 сантиметров. По инструкции, масса упакованного контейнера не должна превышать 120 килограмм, что бы его могли уверенно нести четыре десантника. Для удобства переноски имелось несколько брезентовых ручек, а при наличии нормальной дороги его можно было катить на двух обрезиненных колесиках, удерживая за металлическую Т-образную откидную ручку. Почти как у современных чемоданов. Что бы контейнер не развалился от удара о землю, он имел ребра жесткости, а на торцевой стенке, противоположной креплению строп парашюта, металлическую сминаемую амортизационную систему в виде тонкостенной гофрированной трубы. И по внешнему виду напоминал авиабомбу.
По утвержденным нормативам, которые нам доводились на занятиях в академии, на десантный взвод (командир, два зама и 40 бойцов) полагалось 14 контейнеров, в которых сбрасывалось все основное вооружение (заряженные винтовки, легкие или станковые пулеметы), боеприпасы, взрывчатка и медикаменты. При себе солдаты, предназначенные для выброски на парашютах, имели только личное оружие, как правило, пистолет «Парабеллум», 180 патронов к нему, 2 ручные гранаты, подсумки с винтовочными патронами и нож. Командир, его замы и начальники 3-х отделений, получали автоматическое оружие.
Это было связано с техникой прыжка на немецком парашюте. При разработке данного средства десантирования за основу была принята итальянская модель «Сальваторе», в которой стренги парашюта сходились в одной точке и от нее V-образной тесьмой крепились к поясу на талии парашютиста двумя полукольцами. Стропы такого парашюта собирались в пучок не над плечами, как у всех нормальных людей, а на спине. Неприятным следствием такой конструкции являлось то, что парашютист повисал на стропах в нелепом наклонном положении лицом к земле. Поэтому немецкие десантники выпрыгивали из самолета «рыбкой», то есть вниз головой и только после раскрытия парашюта поворачивались в положение вниз ногами. Понятно, что при таком прыжке много на себя не навесишь, иначе запросто сломаешь позвоночник. Единственным плюсом такого десантирования, была возможность прыгать с очень низких высот всего в сотню метров. Но даже при такой высоте разброс грузовых контейнеров получался приличным, и если десанту предстояло сразу вступить в бой, то против дальнобойных винтовок они становились бессильны.
Наши парашюты и техника десантирования позволяли не только прыгать полностью экипированными, но и брать дополнительную нагрузку. Часто грузовой мешок привязывался к поясу или ноге на длинном фале, что кроме прочего помогало при посадке быстрее погасить купол. А для отдельно сбрасываемых контейнеров, наши инженеры еще в середине тридцатых годов, после долгих мучений, умудрились сделать купола из марли на вес от 30 до 160 килограмм. По размерам они были больше, зато стоили очень дешево, правда и были одноразовыми.
– Вот криворукий. Куда же ты брезент-то тянешь? – возмущался старшина на приведенных помощников. – Шнур сначала ослабь, а потом уже вверх поднимай. Откуда вас таких бестолковых понабрали только.
Бойцы понимали, что старшина ругается для порядка, и внимание на его ворчание особенно не обращали, споро освобождая кузов от закрепленного сверху тента. Затем под его же руководством расстелили брезент рядом и стали выгружать через высокий борт различное имущество. Я специально подобрал время, когда в лагере было меньше всего народа, но зевак все равно собралось достаточно. Тут и наряд и разные больные-хромые, и просто ошивающиеся без дела. Оказалось, что даже при плотном расписании и строгой дисциплине находятся «сачки» отлынивающие от занятий. Пришлось их разогнать, сделав в памяти зарубочку разобраться с ними после.
Как и ожидалось, в контейнерах был стандарт – карабины (вопреки распространенному мнению о поголовном вооружении МП), патроны, гранаты, немного взрывчатки и два пулемета. В самом большом, помеченном красным крестом – лекарства и перевязочные материалы. Зато личные вещи и груз команды, встречавшей десант, порадовали. Оружие и все, что было на телах, после боя, мы собрали, включая одежду, но ящики и мешки в двух машинах со стоянки диверсантов, подавших сигнал на выброску десанта, осмотрели только поверхностно. А подготовлены они оказались достаточно серьезно. Много взрывчатки, детонаторов и сопутствующего саперного имущества, но больше всего я лично порадовался еще двум образцам так понравившегося мне ручного гранатомета и большому количеству боеприпасов к нему. Теперь будет, что показать на испытательном полигоне, посетить который я собирался в ближайшее время. После боев под Красногвардейском, как я не старался, у меня не осталось ни одного подобного боеприпаса. Экономить во время ожесточенных боев не получилось. Остались только стержни метательного заряда, которые крепились к кумулятивным или обычным гранатам перед выстрелом. Объяснять же на пальцах всегда сложнее, чем показать готовое изделие.
Как я раньше отмечал, Штурмпистоль от обычной ракетницы отличался только усиленным корпусом, весь смысл был в боеприпасах. Это как с немцами получилось, точнее, получится в скором будущем. Что бы разгадать причину ужасающей противника эффективности «Катюши», по прямому распоряжению Гитлера, силами его любимчика Отто Скорцени, была проведена операция по захвату пусковой установки. Каково же было удивление германских ученых, получив, в конце концов, обычный грузовик с направляющими в виде рельсов и никакого страшного секрета. Потому, что сами реактивные мины им не достались или не догадались взять вместе с машиной, ведь приказ был только на захват самой установки.
– Вот это, это и это, – указывал я на ящики с гранатами к Штурмпистолю, – отложите в сторону. Все саперное снаряжение и взрывчатку уносите за пределы лагеря и организуйте пост.
– Так может, сразу инструктору по минно-взрывному делу передадим, – сказал кто-то тоскливо, не желая торчать с винтовкой во внезапно образовавшемся наряде.
– Обязательно передадим, – усмехнулся в ответ, – вот ты боец и беги, сообщи им радостную новость. Заодно и поможешь его перенести.
– Слушаюсь. – Ответ царапнул слух. Где короткое, емкое и такое родное «Есть».
– Поберегись, – раздалось из кузова и следом на землю сбросили свернутый в рулон здоровенный кусок брезента.
– Это-то от куда, удивился я, но ответа не получил. Петрович то же сделал немного удивленное лицо.
Так я и поверил в его неведение, а кто все это в прицеп перетаскивал, точнее под чьим чутким руководством? В то, что при наличии такого количества свободных рук, старшина сам будет выполнять роль грузчика, я не верил ни секунды. Но в принципе меня, его хомяческие потуги и не сильно беспокоили, а вот брезент пригодится. У меня на него были планы. Посмотрев, как в сырую погоду бойцы мучаются с обмотками, пришла мысль: – «А почему бы не дополнить ботинки невысокими голенищами? Получатся своеобразные берцы.» Я даже проконсультировался с сапожниками, которые заверили, что это вполне возможно. Дело было за материалом. Столько кожи мне взять было негде, с кирзой тут пока тоже какие-то проблемы, а вот брезент вполне может подойти. Как говорится дешево и сердито.
Петрович, увидев, что я с непонятным ему интересом смотрю на рулон брезента, заволновался и что бы отвлечь, потащил в сторону, смотреть немецкие ранцы и вещмешки тех диверсантов, кто был переодет в нашу форму. По умолчанию потрошить их при курсантах мы не собирались, поэтому относили в мою палатку. Места там хватало.
Сначала все имущество высыпалось в одну кучу, потом сортировалось. Мыльно-рыльное в одну сторону, портянки и нательное белье в другую и так далее. Мне это быстро наскучило, единственное, что отобрал себе – две пары перчаток из тонкой кожи, отличной выделки, с обрезанными пальцами. Такие используются при стрелковой подготовке, а еще их называют «велосипедные». Пока старшина продолжал пыхтеть на сортировке, занялся бумажной работой, которой у меня было предостаточно.
– Товарищ капитан, – через некоторое время окликнул он, – гляньте.
Оторвавшись от рапорта о результатах боевой подготовки, я подошел к расстеленной плащ-палатке, служившей местом сортировки: – Что у тебя?
– Вот, разложил все, – замялся старшина, указывая на край плащ-палатке, – только тут вот еще…
– Что ты мямлишь, как новобранец, – спросил немного раздраженно, подходя ближе. – Вот это номер. И откуда у нас такой подарок?
Я смотрел на пиджак, каким-то образом затесавшийся среди военной формы, и стопку сберегательных книжек, вытащенных из карманов. Вопрос о происхождении был чисто риторическим. Я с первого взгляда понял, это еще один подарок от бандитов, застреленных на улицах Минска. Ценности и документы, бывшие при них, мы сразу сдали компетентным органам, я тогда был сильно озадачен обнаруженным золотом и поспешил опечатать место его хранения. Обыск тел поручил красноармейцам, не проконтролировав выполнение, и вот результат. Кто-то из бойцов, может ни когда и не видевших как выглядит сберегательная книжка, не придал им значения, оставив в карманах, и теперь мы имеем возможные неприятности. Судя по лицу старшины, он тоже это сразу понял.
– Сейчас только разбирательства с органами нам и не хватает, – подумал вслух, и выругался.
– Можно и под трибунал пойти, за присвоение, – добавил Петрович свою ложку дегтя, – по нынешним временам…