Tom’s POV
- Том!
Я оборачиваюсь, и на меня налетает Кай, припечатывая к моей щеке зелёный рюкзак. Потираю скулу, наверное, теперь мне гарантирована ссадина и причитания мамы на тему того, что моя дисциплина снова упала ниже плинтуса. Мне её реально подняли, и это самое загадочное событие, произошедшее со мной за последние шесть месяцев. Ну, если не считать совершенно мистических исчезновений бутылок пива, предназначавшихся отцу. Но это скорее к нему относится.
- Ты откуда? И успокойся, а то выглядишь так, будто бежишь от Сильвии.
Кай смеётся, и без того задыхаясь со своим загнанным дыханием. Ему нельзя бегать: у него астма на первой стадии. Весной лечился от простуды, потом обнаружил аллергию на свою декоративную птичку и в итоге заработал такую болячку.
- Не, от Сильвии я ещё не бегал. Тебя на биологию вызывают.
Делаю огромные глаза и закусываю губу. Биология для меня – страшнее Сильвии, девушки, не имеющей ни малейшего намёка на комплексы, плотной комплекции и очень высокой. Но самое примечательное в её персоне – любвеобильность.
- Только не говори, что она заметила подмену.
Мы писали тест, я сдал бланк с натыканными наугад ответами, а после уроков стащил свою работу. Будет плохо, если Цинсер каким-то образом зафиксировала мои каракули до конца учебного дня. Просто за мной такие вещи периодически замечаются, и биологичка на пару с физичкой замутили против моих махинаций целую кампанию.
- Да будет к тебе милостива фрау Цинсер, - напутствует Кай, обмахиваясь дурацким шарфом.
Складываю руки и, закрыв глаза, подкрепляю:
- Аминь.
Поднимаюсь со скамейки, едва не забывая сумку, у которой по привычке растянул ремень. Когда мне нечего делать, я могу теребить края одежды, отрывать кусочки от бумаги, раскручивать ручки и удлинять ремни.
Иду быстро, понимая, что Цинсер ждать не будет, она вообще у нас очень пунктуальна и выступает за идеальную дисциплину. Им с моей мамой нужно создать объединение, они бы стали отличными подругами, которые всегда приходили бы на встречи вовремя. Пожимаю руки знакомым и не очень людям, мысленно поражаясь многочисленности своих знакомств. Вообще это обычное дело, я просто люблю бывать там, где скапливается народ, поэтому у меня много приятелей. Но реально это осознаёшь только в определённые моменты, когда к тебе люди тянутся, а ты не можешь вспомнить имени, потому что познакомился, либо будучи в не совсем приличном состоянии, либо пребывая в своих размышлениях, либо обзаведясь в тот день ещё десятком таких же знакомств. Выделять людей из серой толпы очень трудно, они чаще всего непримечательны, если не общаться с каждым близко и не узнавать уникальные черты личности.
Правда, есть у нас один субъект, его узнаешь без всяких знакомств, имя вспоминать не придётся и гадать над уникальностью тоже: ничего не скрывается. Билл Каулитц стоит со своей извечной подругой, прислонившись к колонне и крутя в руках толстую пачку тетрадей. Пересекаемся с ним взглядом, и я слегка усмехаюсь. Меня забавляет его внешний вид. Крашеный брюнет в дорогих, но абсолютно неприемлемых для школы шмотках, с чётко обозначенными принципами и расплывчатыми границами нравственности. Нет, я не говорю, что сам являюсь образцом для подражания, речь об этом уже шла; но по сравнению с Биллом я просто прелестный ребёнок, о котором мечтает любая родительница.
Забегаю в школу и пытаюсь пробиться через плотную толпу. Видно, что-то случилось, что всем так зачесалось тут встать. В другой раз я бы тоже остановился, но биология не ждёт!
- Том, иди сюда, - меня хватает Адела и затягивает в гущу.
- Ну, чего? Мне бежать надо, Адела, пусти, - девушка держит крепко и уверенно пропихивает к центру. – Адела, ты сегодня потрясающе выглядишь, но у тебя выбилась прядка волос, и она так ужасно смотрится, что тебе прямо сейчас, вот просто немедленно нужно…
- Заткнись и смотри!
Я, наконец, оказываюсь в центре. Все уставились на придурочный круг на полу, который мы нарисовали с Идой. Меня пробивает на смех, и я начинаю тихо посмеиваться. У нас в школе есть такой долбанутый кружок, там все натуралисты и ботаники в прямом значении слова. Они разбирают всякую биологическую хрень, а я биологию не люблю и в общем-то… Круг нарисован на манер магической ерунды из фильмов про ведьм, внутри перечислены фамилии самых активных участников, а ниже - заклинение-выдумка.
- Утром этого не было.
- Конечно, не было! – восклицаю я и выхожу из толпы. – Вы бы ещё завтра меня позвали и сказали: «А позавчера ночью мы этого не видели!»
- У нас пропали образцы!
Ах, вот оно что.
- Ну, суеверным людям свойственно связывать разнообразные исчезновения с подобной ерундой. Сачки ещё не пропали? Мы за свободу бабочек! – поднимаю вверх правую руку и начинаю трясти кулаком. – Мы за свободу бабочек! Мы из гринпис!
Слышу яростный рык и взбегаю по лестнице, пока пущенный Лесли или ещё кем-нибудь предмет не долетел до меня.
Похоже, Всевышний очень не хочет, чтобы я попал к классной. Мне уже становится страшно: что же там такое поджидает мою грешную душонку? До кабинета дохожу без посредственных приключений, пару секунд в нерешительности мнусь под дверью и захожу, постучав для порядка.
За столом восседает фрау Цинсер, вся такая внушающая страх и ужас, размашисто ставит неудовлетворительные оценки. Приподнимаюсь на носках, чтобы заглянуть ей за плечо, но она тут же оборачивается и встаёт с места.
- Трюмпер, ты что творишь?
- Что? – надо принять расслабленный вид. Я просто пришёл в просторный и светлый кабинет биологии, на партах в котором лежат какие-то таблицы. Шторы светлые, интерактивная доска уже выключена, в окна пробивается солнце. Удивительная безмятежность!
- Что произошло на третьем этаже?
- Когда я шёл к вам, там было много народа, и они все громко разговаривали. Сейчас идёт восьмой урок, и мне кажется, что их дисциплина выходит за рамки нормы. Я не думаю, что из меня выйдет хороший катализатор, но если вы настолько мне доверяете, что готовы поручить такое важное дело, как управление поведением старших классов, то я готов взять на себя эту ответственность, подписать соответствующие документы и приступить к работе за достойную плату, - заканчиваю свою тираду и вопросительно, с наисерьёзнейшим выражением лица смотрю на биологичку.
Та не спешит что-либо говорить, но буравит взглядом так, что можно уже сейчас уносить ноги. Авось посчитает, что я ей просто привиделся.
- Ты думаешь, так сложно увидеть, как вы с Идой раскрашивали пол на шестом уроке?
- Поздно, да? Я ей говорил: «Надо раньше, сейчас уже неинтересно», а она не послушала. Но вы не подумайте, это я отговаривал её таким способом, чтобы не упасть в грязь лицом, не потерять свой авторитет перед этой девушкой. У нас, может, любовь обозначится.
- Ты слишком много болтаешь, тебе так не кажется?
Пожимаю плечами, с трудом воздерживаясь от того, что не загнуть очередное устное сочинение на свободную тему. Честно сказать, я просто не умею себя вести с фрау Цинсер. Осознаю, что от неё зависит красота моих оценок, но иным способом успокоить благоговейных страх, который она мне вселяет, не могу. Наверное, следует попить успокоительное или сходить к психологу на худой конец. Так, мол, и так, приведений не боюсь, но биологичка страшнее крокодила.
- Мама не разрешит мне мыть школьный пол на полставки.
- Трюмпер, замолчи сейчас же!
Хочется отдать честь и сказать: «Есть!», но меня что-то останавливает.
- Остаться после уроков?
- Остаться! Сейчас я занимаюсь с учеником, так что пойдёшь в соседний кабинет. И только попробуй оттуда сбежать!
Понуро киваю и предпринимаю попытку скрасить следующий час моей никчёмной жизни:
- А можно я тут посижу? Мешать не буду! – поспешно заверяю я. – У меня хроническая нехватка общества. Я скончаюсь в одиночестве.
Цинсер глубоко вздыхает и рукой указывает на последнюю парту в третьем ряду. Я хотел на второй ряд сесть, но так, наверное, даже лучше будет. Мне интересно наблюдать за другими людьми, хотя я уверен, что через пять минут наблюдения дополнительных занятий биологии убьют мою бодрость.
Минут десять мы с биологичкой ждём ученика. Пару раз я пытаюсь завести разговор, спрашиваю про компьютер и вирус, который донимал её. Где она его поймала, для меня до сих пор остаётся тайной, но одно время у неё по экрану расползался какой-то баннер, и играла весёлая детская песенка, сменяясь ультразвуком. Ещё повезло, что не порнуха, иначе нервный срыв от стыда ей был бы обеспечен.
Наконец, раздаётся стук в дверь, и в кабинете появляется – Боже мой! – Каулитц. В ту же секунду у меня начинает болеть живот, видно, организм яро противится обществу этого фрика. Ломаю брови и отворачиваюсь в сторону, заставляя себя подумать о чём-нибудь приятном. Вон за окном, например, интересные облака, сероватые, правда, но всяко лучше одетого в чёрное Билла.
- Билл, ты опоздал. Тебя задержали где-то? – разговаривает с ним крайне доброжелательно. Меня бы на его месте просто придушила.
- Я сдавал пропущенный зачёт по английскому.
Цинсер кивает, и они присаживаются за первую парту на первом ряду, так, что я оказываюсь в противоположном углу аудитории. Зато открывается отличный обзор. Жаль, биологией сегодня Каулитц занимается, я бы не прочь понаблюдать с этого ракурса за какой-нибудь очаровательной девушкой, особенно учитывая то, что я уже вторую неделю провожу без пары. С последней пассией, Карен, я расстался из-за того, что она меня элементарно доконала своей ревностью. Кстати, Карен ещё не отвязалась, это у неё посттрюмперский синдром, никак опомнится, бедняжка, не может. Нечего было к качелям ревновать и выцарапывать кору деревьям. Она, между прочим, очень даже ничего, у неё внешность такая цыганская. Фамилия немецкая, Ромберг, а вот корни явно цыганские, даже думать нечего. Её некоторые небеспричинно побаиваются.
- А-а! Вот теперь понял, - вырывает меня из мыслей звонкий голос Каулитца. – Блин, я бы сам не додумался.
- Додумался, просто тут посидеть нужно.
Нет, ну, точно со мной бы так не говорила. Вообще Билл многих к себе без труда располагает, под его обаяние и всесокрушающую харизму не попадаю, кажется, только я. С ним даже Ида водилась, но потом выяснила, что Билл – гей, врубилась, что ловить ей с ним нечего, и успокоилась. Кстати, благодаря существованию Каулитца, я выявил достаточно геев в нашей школе. Двое оказались моими знакомыми.
Нет, во мне не живут гомофобские наклонности, но, согласитесь, как-то не по себе бывает. Одно дело, когда девушки оценивающе разглядывают, и совсем другое, когда твой приятель, с которым ты в одной компании. Хотя до того, как я узнал об их ориентации, они не имели на меня видов. А может, я просто не замечал, тут несколько вариантов.
Через пару минут мне становится дико скучно, и от безысходности я начинаю оглядывать тысячу раз изученный кабинет, перманентно кидая взгляд на часы над доской. Цинсер лопочет что-то про генетику, а Каулитц старательно выводит скрипящей по бумаге ручкой её слова. Разве что язык от усердия не высовывает. Прядь из его идеальной причёски выбилась и норовит вот-вот упасть ему на лицо. Билл вовремя поправляет волосы, мазнув по воздуху рукой с накрашенными ногтями. Мне отчего-то смешно, и я тихо посмеиваюсь в кулак, периодически покашливая. Цинсер - такая мадам, что ей раз плюнуть подумать, будто я смеюсь над ней. При этой женщине нельзя допускать лишних действий, у неё, может, комплексы какие, я не знаю, но реагирует всегда одинаково остро.
Каулитц поворачивается ко мне, пока учительница роется в толстой папке с таблицами, и пытается что-то донести до меня выразительным взглядом. Чего это он добивается? Строит мне глазки? Мамочки!
- Можно я пойду? – протягиваю нудным голосом.
- Трюмпер, ты сам себя наказал, так что сиди.
Вздыхаю и принимаюсь пялиться в стену справа от меня. Всяко лучше удушающего взгляда этого Каулитца. Стена выкрашена в светло-зелёный цвет, по идее, должна успокаивать, сейчас попробую сосредоточиться. Мне здесь торчать ещё двадцать пять минут, за которые я бы, возможно, сумел добраться до дома, если бы меня не перехватили по пути. Есть хочется. Я пропустил завтрак, потому что проспал. Никто же не виноват, что Берни вздумал праздновать свой День рождение посреди недели. У него всегда хорошие вечеринки получаются. Во всяком случае, он не позволяет нажираться до неприличного состояния, потому что больше всего в жизни боится, что кто-то трахнется в спальне его родителей. У него высокие моральные ценности, воспитанные годами.
- Нам Том поможет, - долетают до меня слова Цинсер.
Недоуменно смотрю на учительницу, мечтая сорваться с места и смыться из этого кабинета куда подальше, дверь всё равно открыта.
- Фрау Цинсер, у меня живот заболел.
- Ты не умеешь врать.
- Я не способен изобразить рыжую корову.
- При чём тут корова? – взрывается Каулитц, вскакивая с места. – Может, вы мне без него как-нибудь объясните? – обращается он к застывшей Цинсер. – Я ведь неплохо теоретический материал усваиваю.
Оба садятся, одинаково злобно зыркая на меня. А я не просил меня трогать! Вечно Трюмпер виноват, как будто остальные белые и пушистые, а на меня надо свалить все камни. Развели балаган без моего участия, так что нечего так смотреть. Борюсь с желанием показать им неприличный жест и вместо этого лезу в карман за мобильником.
На экране висят три новых сообщения. Я не утруждаю себя навязанными правилами, поэтому звук в школе не отключаю, но смс строго на беззвучке, так как меня бесят всякие пиликанья, которые зачастую бывают сообщениями, не несущими смысловой нагрузки. Они хороши, когда говорить лень.
Чувствую, что Каулитц регулярно на меня смотрит. Наверное, я нарушил его королевское спокойствие и личное пространство, которое у этого человека расширило границы с пятидесяти сантиметров до четырёх метров минимум. Ему надо справку в больнице взять, чтобы окружающие близко не подходили: и им спокойнее, и он не парится.
Одно сообщение от оператора, второе от мамы (она задержится), а третье прислала Ида, оповестив, что её тоже оставили после уроков, в кабинете английского. Набираю предложение на тему того, что нужно менять направленность шуток, и получаю в ответ простой смайл. Нда.
- Трюмпер, перестань долбить телефоном по парте! – требует Цинсер, и мне приходится прекратить монотонные успокаивающие постукивания. – Ладно, иди домой, - без лишних слов подрываюсь с места, уже не слушая напутствия биологички: - Ещё раз такое повторится, будешь…
Вылизывать пол? У неё нет полномочий, чтобы заставить меня этим заниматься. Хотя такая угроза была бы в духе Цинсер. Чёрт, ну, классная руководительница, никакой любви к своим ученикам.
Школьный двор опустел, только кто-то из младших классов околачивается на скамейках под деревьями. У нас тут ещё всякие кружки работают, так что занятий, в принципе, полно, надо только выбрать. У меня проблемы с выбором были всегда, я, например, до сих пор понятия не имею, что буду делать после школы. Это выпускной класс, а в голове никаких идей по поводу дальнейшего обучения и вообще устроения своего будущего. Понимаю, что надо бы уже обдумывать, определяться и решать хотя бы основные моменты. Тесты по профориентации мне не помогают, меня мама таскала летом по всяким заведениям, я переделал кучу, и каждый раз выпадало что-то новое. Я не могу судить объективно, хотел бы я общаться с большим количеством людей по работе или нет. Это зависит от настроения, и порою лучшей работой мне кажется всякая отшельническая хрень. Я безнадёжен.
Мама держит галерею, рисует, иногда её в качестве дизайнера приглашают, но это больше по знакомству. У отца два небольших магазина, далеко от центра, но пользуются популярностью у тех, кто въезжает в город. Можно закупиться всякой всячиной, чтобы пожрать в дороге, да и вообще. Особой его гордостью является отдел с чаями, он планирует открыть чайную.
Дом меня встречает полной жизнью: телевизор работает слишком громко на каком-то музыкальном канале с не слишком современной музыкой, мама готовит что-то мучное и подпевает. Осторожно вхожу в кухню, молясь, чтобы ничего страшного меня за порогом не поджидало: я не хочу растянуться на полу, попав в неудачно упавшую горку муки.