— Тамара Митрофановна, — позвал он ее так, чтобы слышали Пригожа, Мороз и Мирошник, — у нас появились проблемы. Вернее, кое-кто пытается их создать…
Гречаник, извинившись перед собеседницами, повернулась к нему.
— Иван Валентинович, — продолжал Мельниченко, — предлагает разделить полномочия. Что само по себе довольно странно в том положении, в котором мы все находимся. Впрочем, может, вы возьмете у него интервью, и он разъяснит вам все более детально? Поскольку я чего-то не понимаю…
— Лариса! Дмитрий! — закричал Мирошник. — Отснимите, пожалуйста, Григория Артемовича и его команду. — И с плохо скрытой иронией добавил: — Для истории.
«Вот так начинаются войны, — устало подумал я. — Сначала информационные. Однако что же случилось в датском королевстве?»
Дмитрий с готовностью взгромоздил на плечо видеокамеру, но Лялька, сжав губы в тонкую линию, остановила его и быстрой походкой подошла к Гречаник. Мирошник с некоторым беспокойством наблюдал за ней. Алексиевский растерянно топтался на месте. Люди в камуфляжах потянулись к Мельниченку. Большая часть оранжевых жилетов собралась вокруг Пригожи и Мирошника. Чувствовалось какое-то напряжение, сквозь которое, не обращая на него ни малейшего внимания, плелись равнодушные и полностью углубленные в себя гремечане.
И словно на гребне этого напряжения, на самой верхушке руин церкви снова возникла тоненькая женская фигура в белом платье. Рядом — четыре молодых человека (две девушки и два парня) — с маленькими барабанчиками на груди.
Мирошник, стоявший спиной к ним, не заметил этой картины, а когда заметил, то его даже затрясло.
— Людмила, — хрипло заорал он, — а ну прекрати и немедленно иди ко мне!
Та величественно повернулась к нему и с напыщенным видом произнесла что-то, неслышное в моей «катской» конторе. От дальнейшего хода событий меня отвлек, какой-то шорох за спиной. Я резко повернулся и… оказался лицом к лицу с толстым Айком. Тот немного растерянно замер на фоне выбитой двери, ведшей куда-то в глубину здания. Толстыми руками с короткими пальцами он прижимал к животу большую картонную коробку, в которой, судя по ярлыкам, находился японской телевизор. Растерянность его быстро прошла. Моя, впрочем, тоже.
— Что, друг, — кротко произнес я, — телевизор испортился? Давай, может, я отремонтировать помогу.
Айк, не спуская с меня глаз, осторожно поставил коробку на пол. Выпрямился и покашлял в кулак:
— Что-то ты мне часто встречаться стал. Нехорошо это.
Он покачал головой и продолжил:
— Но я — добрый сегодня. Иди себе, мужик, дальше. У тебя свои хлопоты, у меня — свои.
Я попробовал изобразить улыбку на своем изодранном лице, но, наверное, только из-за боли из этого ничего не вышло. По крайней мере, Айк не понял моего кроткого расположения духа и мягкой походкой, немного странной для его грузной фигуры, двинулся ко мне. Хромота его почти прошла. А у меня, наоборот, все тело казалось одной только что переломанной ногой.
Когда я прислонился к степе, ища там опору, Айк улыбнулся. У него это вышло. И довольно неплохо. Плохо-было мне. Поэтому первый удар я чуть не пропустил, но успел сделать блок и оттолкнуться от стены, разворачивая самого себя в воздухе и ощущая, что сейчас рассыплюсь не то что на атомы, а на атомы атомов. Но все-таки мне удалось удержаться в пределах кожи.
Айк двигался быстрее. Я осторожно оборонялся и ждал благоприятной возможности для нападения. И она в конце концов представилась, когда он чуть не упал, споткнувшись о какой-то камень. К сожалению, нечто подобное попало и мне под ноги. И, не удержавшись, я ощутил всю прелесть силы земного тяготения, которое неумолимо потащило меня вниз. Айк отлетел в другую сторону, но, к сожалению, не упал так, как я: затылком на жесткую горизонталь. Пока я тряс головой, пытаясь выкатить из глаз красные круги, он всей своей массой навалился на мое тело, переворачивая его на живот и цепляясь за волосы. Поняв, что произойдет дальше, я успел высвободить одну руку и подставить ее под лицо, прежде чем он начал бить им об пол.
Из-за толчков боли я не услышал, а скорее ощутил чьи-то быстрые шаги и далекий-далекий голос:
— Что здесь происходит? Прекратить! Прекратить немедленно!
Немедленно не вышло. Айк уже не мог заставить себя отцепиться от меня. Словно огромная пиявка, он высасывал из меня последние силы в то время, когда что-то мощное пробовало отодрать его от моего тела. Отдираясь, он одновременно хрипел:
— Помогите, помогите! Мародера поймал!
Голос его звучал довольно убедительно. И когда меня невежливо вытягивали из «катской» конторы, я понял, что и этот бой мной проигран окончательно.
«Два-ноль, два-ноль, — больно пульсировала мысль. — Однако мы еще покувыркаемся, Айк. Еще не вечер. Еще не вечер, гад!»
К сожалению, он не слышал этого, как и Мельниченко, молча склонившийся надо мной и рассматривающий мое, наверно — неузнаваемое, лицо.
А вдали что-то глухо громыхало, словно гроза — хмурое существо, слепленное из молний, туч и ливня и медленно, но неумолимо подкрадывающееся к нам.
6
Я сидел, бессильно выпрямив ноги и упершись спиной в потрескавшуюся стену. Надо мной едва покачивался обломок вывески, а вокруг плотным полукольцом столпились люди.
В таком положении я уже сегодня был. В положении загнанной дичи. И надо же было убегать от неправого судилища, чтобы так по-глупому пойматься снова! Пусть мне не говорят, что при своем повторении история превращается из трагедии в фарс. Характеристика такого превращения зависит от многих обстоятельств. Довольно часто личного характера. Да и вообще в чистом виде в этом мире почти ничего не существует. Все мы бултыхаемся в вязком пространстве между многочисленными полюсами. Пытаемся достичь хотя бы одного из них, но невидимые ниточки тянут нас к другому. В общем, жизнь любого из нас напоминает бытие мухи в паутине. Короткое, бессмысленное и на пределе своих возможностей. Но кто же тогда паук?..
По крайней мере, Айк, при всей его толстоте и многочленной функциональности, до этого образа не дотягивал.
— Я решил посмотреть, не остался ли кто живой в доме, — жестикулировал он, — когда вдруг вижу: этот деятель телевизор тащит. Ну, пришлось разъяснить ему «ху из кто». По-другому он ничего бы не понял. У, бандюга! — замахнулся он на меня.
Я даже не пошевелился, ощущая смертельную усталость.
— С этим товарищем мы сегодня уже встречались, — задумчиво произнес Мельниченко.
Гречаник, стоявшая рядом с ним, тоже задумчиво, но пока молча смотрела на меня. И от ее взгляда мне было как-то по-особому неловко. Будто я и действительно был в чем-то виноват.
— Хоть и знакомы мы давненько, — продолжал депутат, — но, оказывается, настоящей натуры его мы не знали… А поскольку условия у нас сейчас почти фронтовые, то ко всем мародерам, ворам, насильникам и прочему сброду мы будем относиться соответствующим образом. И я, как офицер, должен бы продемонстрировать это сейчас. Но есть некоторые обстоятельства, которые заставляют меня допросить гражданина Волка наедине. И поскольку изолятора у нас еще нет, то… То прошу всех, сохраняя порядок и спокойствие, разойтись.
— Если вы считаете, что можете допрашивать преступника без представителя городской власти, то глубоко ошибаетесь, — тихо, но очень убедительно произнес Пригожа.
— Вы как депутат городского совета, конечно, можете представлять город, но не забывайте, что я — представитель не местного самоуправления, а власти государственной.
— Однако лишь законодательной, — парировал Пригожа. — Разрешите ввиду отсутствия мэра исполнительные функции на территории города осуществлять мне.
На какое-то мгновение забыв обо мне, Мельниченко и Пригожа встретились взглядами. Даже в воздухе что-то зазвенело.
— Иван Валентинович, — нарушила короткое молчание Гречаник, — мне кажется, что Григорий Артемович прав. Хотя, честно говоря, — обратилась она в пространство, — я думаю, что это просто какое-то недоразумение. Но поскольку для того, чтобы обстоятельно во всем разобраться, времени у нас не хватает, то Романа Ефимовича можно просто где-то закрыть до определенного времени и приставить к нему охрану. Организуем спасательные работы, тогда и вернемся к его вопросу.
— Что за вопрос, к какому вопросу?! — затарахтел Айк. — Ворюгу ж поймали! Надо сразу с ним порешать, да и все! Чтобы другим повадно не было.
Сквозь толпу протиснулся Бабий со своей видеокамерой и направил ее на меня. Впрочем, процесс у него не пошел, так как позади внезапно возникла Лялька. Она выделила мужу хороший, хотя и полузаметный пинок и прошипела:
— Ты что, Димон, с ума сошел? Виталий Владимирович, — резко повернулась она к Мирошнику, который с загадочной физиономией стоял рядом с Морозом, — вы ничего сказать не желаете? Я бы на вашем месте, прежде чем мы тут суд Линча устроим, посоветовалась бы все-таки с господином Пригожей.
Мирошник будто поперхнулся и бросил быстрый взгляд на Ивана свет Валентиновича. Потом перевел его на Мороза и уже хотел было что-то сказать, но неожиданно окружающий воздух всколыхнулся от какого-то рева.
Толпа качнулась в стороны, и сквозь образовавшийся проход на небольшую свободную площадку передо мной вылетел мотоцикл. Лианна, вцепившаяся в руль, резко развернулась на месте и, поставив машину поперек, прикрыла меня ею от членов трибунала. За девушкой, тяжело кашляя на ходу, бежал Михай.
— Лианна, Лианна, подожди, — хрипло выкрикивал он.
А та с каким-то потусторонним выражением лица уже поставила мотоцикл на подножку и подчеркнуто спокойным, но быстрым шагом подошла к Айку. Тот насмешливо наблюдал за ней. Впрочем, насмешливость его быстро прошла, когда девчонка резко, почти не размахиваясь, влепила ему пощечину… Одну… Вторую…
Айк злобно схватил ее за запястья:
— У тебя что, крыша поехала?
Лианна так же молча, как и до этого, резко согнула ногу, попав парню коленом ниже пояса. Тот даже взвизгнул, съеживаясь.
Сбросив руку Михая со своего плеча, когда тот попытался успокаивающе обнять девушку, она повернулась ко мне и кивнула головой в сторону мотоцикла. Дальше я действовал хоть и не молниеносно, но то, что автоматически выверенно, это точно. По крайней мере, в теле моем будто распрямились какие-то пружины, кинув его в седло. Одновременно с этим Лианна прыжком заняла место за рулем. Мотоцикл, захлебываясь, грозно зарычал и, подняв переднее колесо, зверем бросился на толпу. Та испуганно шарахнулась в стороны, выпуская нас из своего замкнутого круга.
Краешком глаза я увидел, как Мельниченко дергается, пытаясь что-то вытащить из кармана, а Гречаниха мешает ему, повиснув на плече. Гемонович с Морозом побежали было за нами, но их опередил Айк, уже немного отошедший от удара Лианны. Но далеко он не пробежал, сваленный подножкой, сделанной парнем, кинувшимся за нами. Это был Михай. Он что-то кричал Лианне, но за ревом двигателя слышно его не было. Так же, как и Ляльку, которая, жестикулируя в клубах поднятой пыли, указывала на что-то невидимое для нас. Мелькнуло и исчезло растерянное лицо Алексиевского, а потом этот видеоряд полностью исчез за грудами битого кирпича и потрескавшимися стенами с мертвыми глазницами выбитых оконных стекол.
Меня било лицом об худенькую спину, обтянутую черной прохладной кожанкой, и между ударами я успевал еще думать о том, что вырваться из плотного окружения недоброжелательно настроенной толпы иногда значительно легче, чем из такого же окружения непонятных событий. Потому что из этой фантасмагорической среды никто не выдернет тебя ни на мотоцикле, ни на волшебном коне с уставшими крыльями. Эти крылья нужно как-то прилаживать самому себе. И частенько они почему-то становятся от этого перепончатыми.
Двигатель неожиданно заглох, и мотоцикл несколько метров прокатился по инерции, недовольно шурша шинами по шершавой поверхности. Я осмотрелся. Круг замкнулся. Мы оказались на том самом месте, где встретились с Лианной еще утром: на берегу высохшего Сухого Каганца. И то ли настроение у меня испортилось, то ли действительно сама местность стала еще более хмурой, но выглядела она как-то жутковато, словно психоделический пейзаж на гравюре средневекового мастера.
Черные окаменелые вербы на фойе серой, слизисто-подвижной стены тумана зловеще замерли над котловиной, покрытой чуть присохшей грязищей. С берега казалось, что этот илистый пласт немного выпячивается и в любую минуту может, неожиданно заскрежетав, лопнуть, выбрасывая сквозь трещины свои тягучие и смрадные внутренности. В самом тумане что-то покашливало и громыхало (сильнее, кстати, чем утром), и иногда по нему пробегали зеленоватые, с синевою, отблески. Будто там какая-то дьявольская кузница работала. А земля под ногами чуть вздрагивала, мелко-мелко вибрируя и болезненно замирая в самой высокой точке вибраций. Не правилось мне все это.
Я прикоснулся рукой к плечу Лианны, которая, слившись с рулем мотоцикла, уставилась невидящими глазами прямо перед собой, и понял, что она выплеснула из себя остаток всех своих сил. Осторожно, чтобы не расплескать ее окончательно, я помог девушке слезть с мотоцикла и заставил сесть на потрескавшуюся землю, перед этим сняв и бросив туда ее кожанку. Поколебавшись, сел рядом с ней.
Лианна положила подбородок на колени, обхватив их руками, и окаменела, не обращая внимания ни на грохот из тумана, ни на далекие голоса, доносящиеся из почти неразрушенных особняков. Сидели долго. Я уже решил было нарушить молчание, но внезапно Лианна всхлипнула и начала медленно раскачиваться из стороны в сторону, судорожно вдыхая прокопченный воздух и до крови кусая нижнюю губу. Глаза ее словно увеличились, расширенные блестящей пленкой слез.
Я осторожно обнял девушку, и она, глухо ойкнув, спрятала лицо у меня на груди. Плечи ее вздрагивали от немого плача.
— Не надо, Анюта, не надо, — сам не понимая, почему именно так обратился я к ней и неловко погладил по шелковистым, чуть шероховатым от пыли волосам. — Не надо. Все наладится. Все будет хорошо.
Она замерла, а потом затрясла головой.
— Не будет, не будет! Я знаю. — И вдруг подняла свое грязное лицо. — Анюта?.. Меня только мама так звала. Мама… — Ее глаза расширились еще больше. — Мама?.. Мамочка!..
И она забилась у меня в руках — маленькая русалка, пойманная в сети трагических и непонятных событий. Или — муха, в свете моих недавних размышлений.
Мы сидели на фоне последствий землетрясения, возле тумана неизвестности, слившись всей своей внутренней разрушенностью с неумолимым окружением, и я впервые за последние дни ощутил какую-то огромную, опустошительную растерянность.
Что делать?..
На Юнаки ехать было нельзя: там господин Мельниченко может действительно ввести законы военного времени со всеми драматическими для меня последствиями. На пути к городу, который до сих пор почему-то медлил с оказанием помощи, нас ожидала туманная непроницаемость с таинственной потерей времен и расстояний.
Но, как говорится, из двух зол…
Я попробовал оторвать Лианну от себя:
— Идем, Анюта… Идем. Поможешь мне найти еще бензина на всякий случай, и я в город мотнусь. Нельзя больше ждать. Так как мы здесь все с ума сойдем.
— Нет, нет! — вдруг закричала она. — Не бросайте меня, не бросайте!
Лианна уставилась на меня безумными глазами:
— Он приближается! Он приближается! Вы слышите, как земля дрожит? Это он приближается! Он уже рядом. Он уже в магистре, он уже в Айке, и Михай ничего не сделает. Помогите Михаю, помогите! Ведь он же слабый. А вы сильный, вы добрый… Милый вы мой!
И неожиданно она крепко обняла меня за шею и припала к моим губам в таком жарком поцелуе, что я ощутил, как ненадежная земля окончательно исчезает из-под ног, превращаясь во что-то далекое и нереальное. Давно меня так никто не целовал. Можно было лишь пожалеть о том, что сейчас это происходило не от любви, а от отчаяния.
Я попробовал оторвать девушку от себя, но она-будто приклеилась к моему телу.
— Нет, нет, не пущу, — стонала она, когда мы, покачнувшись, упали на пожухлую траву, скатываясь в обочину.
— Вот дают, миленки! — вдруг иронически загудело сверху, и усталый Алексиевский повесил свой знаменитый искалеченный портфель на руль мотоцикла.