— Старший лейтенант Сергей Голубев.
Вслед за полковником представился Сережа Голубев, который секунду назад этого совершенно не собирался делать, с какой это стати так красиво представляться какому-то там вшивому немцу. Но внезапно внутри его возникла некая потребность, заставившая его сделать шаг вперед и, приложив правую руку к пилотке, назвать свое звание и фамилию. Причем все слышали, что в этот момент старший лейтенант говорил на отличном немецком языке с силезским прононсом.
Полковнику и старшему лейтенанту потребовалось до минуты времени, чтобы разобраться в том, что же в этой госпитальной палате только что произошло?! Почему они представлялись этому немцу? Ведь они пришли его допросить… И только в это мгновение до сознания полковника и старшего лейтенанта одновременно дошло понимание того факта, что немец-то представился им советским сержантом. Александр Николаевич ошеломленно посмотрел на старшего лейтенанта Голубева, а затем уже более осмысленный свой взгляд снова перевел, то ли на гауптшарфюрера СС Ханса Вилке, то ли на сержанта РККА Алексея Карпухина.
В этот момент в голове Александра Николаевича Воробьева прозвучал странно спокойный и весьма знакомый голос:
— Профессор не торопитесь с выводами, какой вы сделали в прошлый раз. Одним только этим вы полностью изменили мою жизнь. Поэтому прошу, сначала выслушайте нашу историю, а потом принимайте свои строгие энкэвэдэвские меры. Разговор предстоит долгий, поэтому вам следует найти такое положение, при котором вы могли выслушать мой и моего друга, сержанта Алексея Карпухина, рассказ с самого начала и до конца. Я также полагаю, что вам, Александр Николаевич, обязательно потребуется официальный свидетель такого нашего с вами разговора, а иначе вам никто после этого не поверит. Так, что жду связи с вами и, если такая связь потребуется, то просто подумайте обо мне и я обязательно отвечу на ваш вызов.
Словно очнувшись от сна, полковник Воробьев стремительно рванулся из палаты 2-28 и чуть ли не бегом дошел до медицинского поста и прямо из рук какой-то медсестры вырвал трубку обыкновенного телефона. Дрожащими пальцами набрал шестизначный номер и долго слушал переключения на линии, затем трубку поднял Лаврентий Павлович, который спокойным голосом произнес:
— Сейчас я нахожусь на заседании Комитета Обороны, не дай вам бог позвонить…
— Он заговорил и хочет о себе рассказать. Говорит, что вы должны назвать официального свидетеля этого разговора, так как можете мне не поверить.
На линии возникло секундное молчание, а затем послышалось очень короткое:
— Я еду сам.
Александр Николаевич Воробьев, похоже, потерял счет времени.
Он так и продолжал стоять с телефонной трубкой в руках у медицинского поста, когда госпиталь начал сходить с ума. Сначала по коридорам и этажам госпиталя разбежались какие-то бойцы с громадными волкодавами на поводке, затем появились какие-то усатые бойцы с автоматами наперевес, которые выстроились спинами друг к другу двумя сплошными шеренгами от лестницы и до дверей палаты 2-28. Последними появились его телохранители, которые рассыпались по этажу и все внезапно куда-то пропали. Причем, никто не обращал никакого внимания на полковника Воробьева и ни один человек не заглядывал в палату 2-28. Когда Александр Николаевич начал с испугом посматривать по сторонам, так как совершенно не ожидал того, что из-за появления только одного человека поднимется такая великая кутерьма, то в коридоре госпиталя появился генеральный комиссар безопасности Лаврентий Берия, а за его спиной плечом к плечу шагали четыре знакомых Воробьеву грузинских красавца.
Глава 4
Несколько дней после состоявшегося разговора в отделе полковника Воробьева ничего существенного происходило, дела как бы приостановились и замерли. Незанятые работой офицеры бродили из угла в угол и время от времени писали рапорты об отправке на фронт в действующую армию. Полковник Воробьев с остервенением рвал эти рапорты на глазах офицеров, их написавших. Александр Николаевич хорошо понимал, что руководству страны нужно время для того, чтобы собраться с духом и принять решение о дальнейшей судьбе трех необычных человек, будет ли или не будет ли оно с ними сотрудничать?! Но ничегонеделание было страшней любой самой трудной работы, особенно, когда хорошо понимаешь, что с отрицательным решением тебя тут же физически уберут.
Лаврентий Павлович все время разговора Артура Любимова с Александром Николаевичем Воробьевым просидел, откинувшись на спинку стула, и взглядом глаз на старшем лейтенанте Сергее Голубеве, который так и застыл в позиции смирно и рукой, поднесенной к пилотке на голове. Только изредка он поворачивал голову и также с глубоким интересом посматривал на гауптшарфюрера СС Ханса Вилке или сержанта РККА Алексея Карпухина, также замершего в позиции "смирно", но только с руками вытянутыми вдоль бедер. Нарком слушал и одновременно оценивал ситуацию, в которой так внезапно оказался. В какой-то момент после входа в палату 2-28 он вдруг понял, что слышит и понимает мысли всех присутствующих в этой палате людей.
Лаврентий Павлович знал, что сейчас он, как и Артур Любимов, способен волевым решением заставить всех людей, в настоящий момент присутствующих в этой госпитальной палате, забыть обо всем том, что только что происходило в этой палате. Рассказ давно закончился, но нарком внутренних дел Берия, по-прежнему, продолжал сидеть на стуле и не торопился с него подниматься. Если бы люди, находившиеся в этой палате, обладали бы независимым мышлением, то они могли бы подумать о том, что мысленный разговор все еще продолжается, но гораздо в более узком кругу.
О том, что этот разговор действительно продолжается, можно было бы судить и по тому факту, что в какой-то момент лицо Лаврентия Павловича посерело, по нему побежали крупные капли пота. В тот момент Артур Любимов был совершенно откровенен, когда наркому говорил о том, что только восемь — десять процентов человечества обладают достаточно развитым головным мозгом, чтобы быть телепатами, чтобы уметь читать мысли других людей. А еще меньший процент людей попадает в зависимость от мыслей телепатов. Следует признать, что разговор этих двоих не был в истинном смысле беседой двух людей, а был настоящим словесным боем, за каждым задаваемым вопросом стояли смерть и жизнь других людей.
К этому моменту Артур Любимов с большим трудом убедил-таки своего визави в том, пользоваться таким даром следует с громадной предосторожностью. А когда Лаврентий Павлович тут же поинтересовался, имеются ли на Земли и другие такие, как он люди, с аналогичными способностями, то Артур Любимов честно ответил о том, что этого невозможно знать, пока с не столкнешься с таким человеком. Он еще раз повторил свою мысль о том, что вселенная многообразна. Что в ней существуют параллельные миры, в которых можно путешествовать, одной только силой воли переходя из одного мира в другой мир, а в другие населенные звездные миры приходится добираться специальным межзвездным транспортом.
После чего Лаврентий Павлович задал свой последний вопрос в этом разговоре:
— Что происходит с людьми, научившимися мысленному разговору?
— Прежде всего, они долго живут. И только судьба или рок могут заглянуть или определить их будущее. — Честно ответил Артур Любимов.
После этого ответа Любимова нарком Берия легко поднялся на ноги и отправился к выходу из госпитальной палаты, но его усатая четверка осталась стоять в неподвижности за спинкой уже пустого стула, устремив свои взгляды в никуда. Лаврентий Павлович не стал открывать двери, а всем телом развернулся и снова осмотрел палату, затем осторожно коснулся сознания полковника Воробьева и долю секунды его изучал.
Здесь все было в порядке, умный советский бесхребетный интеллигент, но он, как все обычные советские интеллигенты, погладишь его по шерстке, приблизишь к себе, и он будет тебе до скончания веков верно служить. Со старшим лейтенантом…. тоже все в порядке, надо будет только передать ему в командование свою службу телохранителей, а то совсем зажрались говнюки, только о себе и думают. Этот русский парень их так погоняет и так по ранжиру поставит, что небо в овчинку покажется. Затем Лаврентий Павлович попытался коснуться сознания этого, то ли немца, то ли русского, который, как ему вчера и разведчики, и кадры доложили и там, и там документально проходит, но его попытка провалилась.
Еще раз убедившись, что Артур Любимов выдерживает достигнутые договоренности, Лаврентий Павлович недовольно махнул рукой и приказал всем людям в этой палате перейти в активный режим. Четверка грузин затопала ботинками и в мгновение ока оказались за спиной своего шефа. Сержант Карпухин бессильно упал в кресло. Старший лейтенант Голубев опустил руку, вопросительно посмотрел на полковника, который в этот момент тер виски, словно пытался что-то вспомнить. За народным комиссаром внутренних дел тихо захлопнулась дверь палаты, он исчез вместе со своими телохранителями, так ни с кем не попрощавшись.
С того момента пошел третий день, отдел подготовил еженедельную обзорную записку и полковник Воробьев был готов ее передать наркому для согласования и коррекции. Но от наркома не последовало никакой реакции, он исчез, все эти три дня от него не было ни единой бумажки, ни единого распоряжения. Только по неизвестно от кого приказа старшего лейтенанта Сережу Голубева забрали из отдела и, закрыв его вакансию, перевели в распоряжение центральных кадров наркомата. А затем полковнику Воробьеву перезвонил сам генерал майор, начальник центральных кадров, и поинтересовался, куда он собирается сажать пятерых новых сотрудников, которых срочно перевели с Западного фронта. И снова тишина, причем, именно такая тишина, которая обычно наступает в природе перед сильной грозой.
Несколько раз Александр Николаевич пытался тишком связаться с Артуром Любимовым, но он ни разу не ответил на зов. А вход к нему в палату был на какое-то время полностью прекращен, четвертый этаж госпиталя был до упора забит бойцами в синей форме, а вместо боевых шлемов у них на голове были какие-то серебряные цепочки с серебряными же монетами на висках. Эти бойцы тщательно проверяли удостоверение полковника, но близко к палате Артура Любимова не подпускали, каждый раз после проверки документов эти бойцы говорили о том, что "пока не велено"!
Тогда полковник Воробьев попытался связаться с Артуром через сержанта Карпухина, но тот в ответ нес какую-то немецкую белиберду, после чего Александр Николаевич действительно начал сомневаться в том, действительно ли сержант Карпухин является русским человеком.
На третий день в отделе внезапно появились два дальневосточных особиста конвоира, которые доставили в Москву заключенного роттенфюрера СС Игоря Славина. Всего за пару недель пребывания в лагере роттенфюрер СС успел-таки превратиться в полного советского заключенного доходягу Гулага, которого подкармливали только из-за того, что он когда-то был эсэсовцем. Когда полковник Воробьев расписался о получении живым, слово здоровым Александр Николаевич лично вычеркнул, роттенфюрера СС Славина, тот почему-то заплакал, тут же упал в уголок полковничьего кабинета на пол и, прикрывшись бывшей на нем рваной одеждой, мгновенно уснул со слезами, все еще продолжающими катиться из глаз.
Когда вечером этого же дня конвоиры в синей форме и с автоматами на груди доставили из изолятора в отдел медсестру Веру Глаголеву, то она ничем не напоминала красивую девицу хохотушку и страшно хотела есть. Увидев, как в углу кабинета эсэсовец Славин уничтожает вторую большую банку американских консервов, пожилая женщина, молча, подошла к нему, забрала из рук дюралевую ложку и ломоть хлеба, чтобы мгновенно расправиться с мясными американскими консервами. Красавица, комсомолка и лейтенанта НКВД Наталья Васильева, увидев эту картину, почему-то расплакалась и, вытирая слезы кулачками, стремительно убежала из кабинета.
Но от Лаврентия Павловича пока ничего не поступало!
Но все изменилось утром четвертого дня. Первым полковнику Воробьеву перезвонил генерал майор, руководитель центральных кадров наркомата внутренних дел и сообщил о том, что вчера Лаврентий Павлович подписал приказ о разворачивании его отдела в специальное управление при Генеральном комиссаре государственной безопасности. Что он, по-прежнему, остается руководителем управления, а его первым заместителем становится генерал-лейтенант Гаврилов, который прославился тем, что, будучи руководителем фронтовой контрразведки, недавно спас от покушения самого маршала Тимошенко.
Как только Александр Николаевич положил трубку, как снова раздался телефонный звонок, перезвонил сам Лаврентий Павлович. В это утро у него, по всей очевидности, было замечательное настроение, несмотря на то, что дела на фронтах день ото дня становились все хуже и хуже. Немного пошутив о погоде и ветреном характере женщин, нарком внутренних дел вдруг довольно-таки резко перешел к разговору о делах.
— Я знаю о том, что к этому времени ты должен был бы уже услышать о том, что твой отдел расширяется до управления и будет подчиняться только одному мне, но это дело второе. Вчера я встречался с Иосифом Виссарионовичем по главному вопросу, и мы договорились о том, что ты будешь третьим человеком в нашем государстве, который будет все знать о том, чем будут заниматься наши "инопланетяне". Ты будешь с ними поддерживать постоянную связь, будешь знать, где каждый из них находится и чем занимается. Одним словом на тебя, Александр Николаевич, ложится основная работа по обеспечению работой и поддержанию контакта с Артуром Любимовым и его людьми. А твои заместители должны тебя полностью освободить от другой работы, прямо не связанной с "пришельцами". Я сам за этим буду внимательно следить. Иосифу Виссарионовичу очень понравились материалы по фон Рунге, он посоветовал Игоря Славина готовить к внедрению в это новое управление немецкого Абвера, но это уж тебе, Александр Николаевич, лично самому решать, кого и куда направлять. Но Артур и Алексей пока будут сами определять свои личные планы на будущее, но в скором времени их пути-дорожки разойдутся. Поэтому заранее к такому готовься, тем более этим парням нужно подготовить новых бойцов помощников, чтобы они сами не теряли много времени на такие поиски.
— В принципе, у меня все, я все тебе рассказал, успел тебе выболтать все государственные секреты, так, что цени и уважай меня за такую храбрость. Да, чуть не забыл, Артур Любимов сегодня утром покинул госпиталь и Москву, на следующей неделе он с тобой свяжется и проинформирует о том, где находится. В ближайшее время сержант Карпухин отправится для продолжения службы в немецком вермахте, но это уже ты будешь готовить. Это меня на радостях от удачно проделанной тобой и твоим отделом работы так понесло, что остановиться не могу. И последнее, возвращаю тебе обзорную записку с личной резолюцией Иосифа Виссарионовича Сталина, храни ее в своих управленческих архивах.
Артур Любимов стоял на перроне Ленинградского вокзала и ожидал, когда подадут очередной железнодорожный состав для отправки в Ленинград. Он был одет в стиранное-перестиранное обмундирование лейтенанта РККА. Из лейтенантской поясной кобуры торчал старенький наган с одним патроном в стволе, а в плечевой кобуре, о существовании которой никто не знал, не ведал, покоился полностью заряженный "Вальтер Пк38" с двумя запасными обоймами. В правом нагрудном кармане его гимнастерки находился комсомольский билет, а в левом — приказ об окончании пехотного училища и присвоении звания лейтенанта. А также выписка из приказа о командировании лейтенанта Любимова в распоряжения отдела кадров Северо-западного фронта для дальнейшего распределения и продолжения службы командиром взвода и с указанием явиться на место службы семнадцатого июля 1942 года.
Сегодня же было пятнадцатое июля одна тысяча девятьсот сорок второй год, в распоряжении молодого лейтенанта оставалось двое суток до срока прибытия на место службы.
Час назад, когда лейтенант Любимов прибыл на Ленинградский вокзал, то он прямо из метро пробежался на перрон вокзала, чтобы увидеть, как с пятого пути отправлялся гражданский состав на Ленинград. В середине июля 1942 года поезда между Москвой и Ленинградом ходили нерегулярно из-за вражеских воздушных бомбардировок, но пока еще ходили. Сейчас лейтенант Любимов стоял у края перрона и думал о том, что зря он тогда не побежал и не догнал тот отправляющийся поезд, что ему легко можно было бы сделать со своими длинными и тренированными ногами. А теперь ему приходилось маяться из угла в угол в зале ожидания Ленинградского вокзала, ожидая отправления следующего состава. Он часто ходил к военному коменданту вокзала или просто выходил на вокзальный перрон, чтобы поинтересоваться или узнать, когда же будет ли отправление нового поезда на Ленинград. Народа на вокзале было очень много, но ни один мужчина или женщина не знали о времени отправления очередного поезда в Ленинград.