Пока говорил, краем глаза всё время незаметно отслеживал реакцию Трубецкого на свою речь. Что я могу сказать? Сразу было видно, что рыбка клюнула и заглотила крючок вместе с наживкой! Можно быть уверенным на сто процентов в том, что князь захочет со мной пообщаться в более приватной обстановке.
– Ах! Как это интересно! – Мария Антоновна всплеснула руками, собравшаяся вокруг меня толпа одобрительно зажужжала, словно растревоженный улей. – И когда выйдет в свет эта ваша «Вандея» Иван Михайлович?
– Смею надеяться уже на этой недели! Первый экземпляр «Вандеи» обещаюсь переслать вам лично.
– Ах, спасибо, Иван Михайлович, буду с нетерпением ждать!
Со всех сторон стали раздаваться вопросы относительно планируемого тиража, а некоторые захотели даже оформить подписку на ещё не изданную книгу, интересовались адресом моего издательства. Публика на этих концертах в массе своей была либеральных взглядов, активно интересовалась политикой, а потому возникший вокруг пишущейся книги ажиотаж был вполне естественен.
В своих расчётах относительно Трубецкого я не ошибся. Едва закончилась вторая часть концерта, как я был стремительно «похищен» лейб-гвардейским полковником. Он меня отвёл подальше от чужих глаз на другой конец залы. Сначала Трубецкой с интересом расспрашивал меня, как, между прочим, дипломированного американского юриста, касательно государственно-правового устройство САСШ. А вскоре и сам начал «прощупывать почву», делясь со мной душераздирающими историями о русских помещиках, раздающих борзых щенят по своим деревням для прокормления грудью крестьянок. Говорил о барине, который сёк восьмилетнюю дворовую девочку до крови, а потом барыня приказывала ей слизывать языком кровь с пола. О княгине-помещице, которая велела старосте отбирать каждый день по семь здоровых девок и присылать на господский двор. Там надевали на них упряжь, впрягали в шарабан. Молоденькая княжна садилась на козлы, рядом с собой сажала кучера, брала в руки вожжи, хлыст и отправлялась кататься. Вернувшись домой, кричала: «Мама! Мама! Подай овса лошадям!» И «добрая» мать-старушка выходила, выносила какие-то объедки и ссыпала их в кормушку, из которой девицы вынуждены были питаться. И подобных случаев издательств, насилия различного рода – по всей Руси творится превеликое множество!
С князем я соглашался. Такое положение дел с бесправием крепостных было абсолютно неприемлемым, соглашался и с тем, что надо срочно предпринимать решительные, действенные меры, чтобы исправить ныне сложившуюся в обществе нездоровую ситуацию.
Наш разговор с Трубецким был прерван, всех собравшихся звали ужинать, но прежде чем присоединиться к остальным гостям князь настоятельно приглашал меня посетить Рылеева в доме Российско-Американской компании, где Кондратий Фёдорович служил правителем дел.
ГЛАВА 2
Май 1824 года
Сегодня мне была назначена встреча с Рылеевым. К слову говоря, с Кондратием Федоровичем я уже был шапочно знаком, ещё весной прошлого года, до моего отъезда в Европу, мы с ним говорили главным образом об американских делах, обходя политику стороной.
Российско-Американская компании была основана в 1798 году известным мореплавателем Н.П. Резановым, ставшим ее первым директором. РАК занималась добычей пушнины в американских владениях России – на Аляске, островах Ситхе и Кадьяке, в Калифорнии, где в 1812 году основала форт Росс. Держателями акций компании сначала были купцы, но Александр I подал пример дворянству, купив крупный пакет акций, и с этих пор во многих аристократических семьях появились акции компании.
Нынешнюю свою должностью – правителя дел Российско-Американской компании Кондратий Фёдорович получил благодаря Федору Глинки, который поднес Мордвинову от Вольного общества любителей российской словесности оду Рылеева «Гражданское мужество». Мордвинов после личной беседы с Кондратием Фёдоровичем рекомендовал Рылеева директорам РАК – Ивану Васильевичу Прокофьеву и Николаю Ивановичу Кусову. Последние были знакомы с Рылеевым и раньше. У Прокофьева Рылеев бывал на обедах вместе с другими литераторами, такими как Бестужев, Греч, Булгарин, Сомов. Кусов, глава одной из петербургских торговых фирм, купец, масон (казначей ложи «Избранного Михаила»), тоже часто присутствовал на обедах у Прокофьева. И разговоры там велись не только о литературе …
Три года назад, на московском съезде в январе 1821 г. было решено распустить «Союз благоденствия» и отказаться от либерально-просветительной пропаганды. Довольно значительная часть либералов отошла от движения. Это решение стало известно императору, и, несомненно, оно способствовало притуплению внимания полиции, которая довольно долго не могла обнаружить новые революционные организации, возникшие вместо «Союза благоденствия». А между тем на месте ликвидированного «Союза благоденствия» возникло два новых общества – «Северное» и «Южное». И сегодня я был намерен сделать решительный шаг, для моей инфильтрации в одно из них, а именно в тайное Северное общество.
Члены общества делились на «убежденных» (полноправных) и «согласных» (неполноправных). Для принятия в члены не нужно было выносить имени принимаемого на общее обсуждение. Любой член общества из категории «убежденных» мог принять кого ему угодно на свой страх и риск вне всяких собраний.
Руководящим органом общества являлась «Верховная дума» из трех человек – директоров. В последний раз выборы в Верховную думу Северного общества проводились в октябре 1823 года. Это совещание происходило у Пущина. Присутствовали: Матвей Муравьев, Тургенев, Бригген, Нарышкин, Оболенский, Пущин, Митьков и ряд других членов. Приступили к избранию трех директоров, при этом один из первоначальных директоров-учредителей Северного общества Тургенев Н.И. взял самоотвод, говоря, что занятия его ему сие не позволяют, что уж столь был неудачен в правлении, что не хочет более того, но что от общества не отклоняется. Тогда были вновь переизбраны Муравьев Н.М., Оболенский Е.П., а место Тургенева занял кн. Трубецкой С.П.
Сам же Рылеев был принят в общество коллежским асессором Пущиным в начале 1823 года. Одним из директоров общества он должен будет стать только в конце этого года, когда Трубецкой надумает временно уехать в Киев.
– Тпру-у-у, стой родимая! – возница остановился прямо напротив дома Российско-Американской компании на Мойке у Синего моста, где проживал отставной подпоручик Кондратий Фёдорович. Кроме Рылеева в этом же доме проживал директор РАК Прокофьев и еще два декабриста, в разное время примкнувшие к заговору – Штейнгель и Александр Бестужев.
Постучался в дверь, открылось окно с высокими чугунными решётками, оттуда выглядывала заспанная бородатая морда. Окинув меня оценивающим взглядом, голова поинтересовалась:
– Чего изволите, барин?
– К Кондратию Федоровичу.
– Обождите, сей момент, чичас открою.
Зашелестел затвор, дверь отворилась.
Впуская меня внутрь, слуга пробормотал:
– В таком разе милости просим. Чичас извещу Кондратия Федоровича о госте, как вас представить?
– Головин Иван.
– Обождите в сенях минутку, я уже бегу.
Проводив взглядом быстро удаляющегося слугу, осмотрелся вокруг. Не найдя в передней ничего интересного, прислушиваясь к отдаленным голосам доносящимся со второго этажа, просто принялся ждать, расхаживая взад-вперед. Весь первый этаж, насколько я понял, занимало правление Русско-Американской компании, сейчас не работавшее по причине субботнего дня.
Сопровождаемый слугой на лестнице появился человек небольшого роста – Рылеев. Одет он был по-домашнему в пёстрый жилет со стеклянными пуговицами, с повязанным вокруг шеи белым батистовым галстуком. Кондратий сделал за спиною жест рукой, чуть обернувшись к слуге прошептал:
– Свободен Филька! – и тот проворно растворился в закоулках коридора.
– Гуд ивнин мистер Айвен! Добро пожаловать в мою скромную обитель, чувствуете себя здесь как дома, – всё это Рылеев проговорил на английском.
За годы жизни в САСШ я изрядно «насобачился» спикать на американском варианте английского, поэтому ответил хозяину на предложенном им языке общения.
– Предлагаете мне Кондратий Федорович чувствовать себя как дома? Что же, спасибо! Только знать бы, где этот дом? В Америке я себя чувствовал гостем, видать русская кровь давала о себе знать, но и к России я ещё не привык.
– И не дай вам Бог привыкнуть Айвен, не дай Бог почувствовать себя своим в этой деспотичной стране!
В ответ я неопределённо улыбнулся.
– Смело! Не кажется ли вам, Кондратий, несколько опрометчиво вести в открытую такие разговоры?
– А…, бросьте, – Рылеев махнул рукой, – Федя Глиночка – мы вашего знакомого Глинку так в узком кругу зовём, пояснил поэт-революционер, как вы и сами прекрасно знаете, трудится правителем канцелярии у генерал-губернатора. Так вот, он сообщает нам все донесения тайной полиции …
– Имею честь быть знакомым с Фёдором Николаевичем, пересеклись мы с ним неоднократно и не раз он меня выручал, советом или делом.
– Пересеклись …, – казалось Рылеев пробовал это слово на вкус, – В вашей речи Айвен я заметил часто встречаются казалось бы обычные слова, но сказанные в необычном контексте. Уверен, моему другу и соседу Александру Бестужеву будет интересно с вами познакомиться и поговорить. Кстати, если вы не возражаете, то он придет ко мне в гости через пару часов.
Услышав новое имя, я стал припоминать известные мне факты биографии этого самого Бестужева. Весной этого года Рылеев принял его в Северное общество. Александра Бестужева Рылеев считал своим ближайшим другом. «Он сказал мне, что есть тайное общество, в которое он уже принят, и принимает меня», – вспоминал Бестужев. Рылеев ждал момента, когда Бестужев созреет политически, к тому все и шло, судя по его обзорам литературы в «Полярной Звезде». На следствии Бестужев не без основания отметил о себе: «По наклонности века наиболее прилежал к истории и политике». «Едва ли не треть русского дворянства, – говорил он, – мыслила почти подобно нам, хотя была нас осторожнее». Бестужев подобно Рылееву, считал, что переменить правление в России нужно путем военного переворота. «Мы более всего боялись народной революции, ибо оная не может быть не кровопролитна и не долговременна», – говорил Бестужев.
Поймав мой слегка задумчивый взгляд, Рылеев протестующие вздел вверх руки.
– Я его специально не звал, он сам напросился, как только узнал, КАКОГО гостя я у себя сегодня принимаю. Ну, есть же у вас сердце, Айвен, не откажитесь же вы от встречи с вашим давним поклонником, прочитавший и не единожды перечитавшим все ваши книги?
– Кондратий, вам незачем меня упрашивать, я и не думал отказываться…
– Превосходно! Впрочем, вот же я дурак, томлю вас у порога, пройдёмте, пожалуйста, в мои комнаты.
– Присядем, побеседуем, – говорил шедший впереди по коридору хозяин – по воскресеньям у меня бывают «русские завтраки», но сегодня у меня скромно …
– Будет вам Кондратий Федорович, в вашем доме меня прежде всего интересует пища другого рода – интеллектуальная.
– Ха! Хорошо сказано, мой друг, надо запомнить. Здесь я с вами полностью солидарен, обожаю такого рода пищу!
– Ну, вот и договорились, покормим друг друга.
Кондратий засмеялся. Остановившись, распахнул дверь.
– Милости просим, проходите …
Ну, что сказать про квартиру правителя дел компании? Относительно небольшая, в несколько комнат, уютная. Обстановкой, меблировкой квартиры хозяин всячески подчёркивал свою русскость и патриотичность. Особенно хорошо это было заметно по убранству стола. Во-первых, вся посуда – расписные деревянные ложки, резные тарелки, солонки – была деревянной. Во-вторых, на столе превалировали блюда и напитки традиционной русской кухни – ржаной хлеб, кислая капуста, кулебяка, водка, квас.
– Сервировка стола удивляет? – Рылеев поймал мой блуждающий по столу взгляд.
– Отчего же, я не князь, чтобы нос кривить.
– Мы Айвен с вами в чём-то схожи. Хоть я и дворянский сын, а в душе плебей. Недаром крещён отставным солдатом – бродягой и нищим. В честь крестного назван Кондратом, мужичьим именем. Оттого, должно быть, и люблю простой народ…
– Да, действительно, я тоже не голубых кровей, выходец из поморов.
– Есть, чем гордиться. Поморы – потомки свободолюбивых новгородцев. Сколько славных мужей они подарили нашему Отечеству, один лишь Ломоносов чего стоит!
Я улыбнулся, пожав плечами.
– Всё это, – хозяин провёл рукой над столом, – все эти кушанья, как впрочем, и посуда, есть напоминание всем пирующим за этим столом о ныне утерянных древних российских вольностях. Но не только! Мы должны избегать чужестранного, дабы ни малейшее к чужому пристрастие не подменяло святого чувства любви к Отечеству: не римский Брут, а Вадим новгородский да будет нам образцом гражданской доблести!
– Я с вами полностью согласен, но с небольшой оговоркой. Мы должны не только беречь и по возможности сохранять русские традиции, но и развивать передовые технологии, если не хотим со временем превратиться в европейскую колонию. И те исконные традиции, и общественные нравы которые этому процессу мешают должны безжалостно искореняться! Се ля вив, как говорят французы. Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Это верно как для индивидуума, так и для государств. Россия находится не в безвоздушном пространстве, и даже если мы с вами попытаемся на практике вернуться в Золотой век российских вольностей, то нас немедля сожрут алчущие соседи. То старое общество, как, впрочем, и нынешнее, уже не конкурентоспособны на мировой арене, по крайней мере в Высшей её лиги.
– Очень любопытные рассуждения, однако-с … И что же вы предлагаете? Подобно Сперанскому и иже с ним сделать из Россию вторую Англию?
– Вовсе нет. Зачем бездумно копировать чужой опыт. У нас не та география, не тот климат и народный менталитет. Я просто говорю о том, что мы должны ломать те традиции и устои, что мешают общественно-экономическому развитию. Ведь вы, я думаю, понимаете, что вернуть времена Народного вече не реально.
– Да, конечно, но это как символ …
– Понимаю, сделать общество свободным, отменить крепостное право – это первейшая и архиважная задача! И если уж выше речь зашла о перенятии чужого опыта, то, я думаю нам стоит повнимательней присмотреться к САСШ, особенно к штатам Новой Англии. Но, повторю, бездумно копировать американский опыт ни в коем случае нельзя. Приспосабливать под российскую действительность – да, нужно пробовать и прежде всего, учиться по-американски вести бизнес, развивать промышленность и сельское хозяйство. При сохранении нынешних патриархальных нравов, щедро сдобренный самодержавной деспотией, боюсь, что нас в дальнейшем ждёт весьма печальная и не завидная судьба.
– Интересно … Слушая вас, я понимаю, что вы ратует за промышленное развитие. А как же быть с нашим многовековым крестьянским укладом? Что делать с землепашцами?
– Много полезного как для страны в целом, так и для них, в частности, можно и нужно с ними делать …
Ещё около часа мы с Рылеевым обсуждали извечный в России крестьянский вопрос. Будущее, что вполне естественно, я видел за крупными агрохолдингами, фермерами и хозяйствами с коллективной собственностью. Как мне показалось, Рылеев если не всеми, то, по крайней мере, некоторыми моими идеями проникся.
Ближе к вечеру к нам присоединился драгунский штабс-капитан, по совместительству поэт, писатель Александр Бестужев. Вместе с Рылеевым они издавали альманах «Полярная звезда».
После высказанных вслух восторгов преклонения перед «моим» литературным творчеством Бестужев хоть и состоял в Северном обществе, сходу свернул все разговоры о политике, перейдя к любимой своей теме.
Разговоры о поэзии, в коей я мало что понимал, были прерваны заявившейся группой литературафилов, как-то прознавших о моём присутствии на квартире Рылеева. Это были конногвардейский корнет князь Одоевский и гостивший в Питере судья Московского надворного суда Пущин И.И., благодаря которому Рылеев и был введен в общество. Судейской деятельностью Иван Иванович занялся относительно недавно, с прошлого года, когда у него произошло столкновение с великим князем Михаилом Павловичем. При выходе из дворца великий князь резко отчитал Пущина за то, что у того «не по форме был повязан темляк на сабле». Пущин тотчас подает в отставку и демонстративно хочет занять должность квартального надзирателя, «желая показать, что в службе государству нет обязанности, которую можно было бы считать унизительной». Родные возмущены, сестра на коленях умоляет брата не делать глупостей. Пущин несколько уступает и переходит на должность, тоже немыслимую для лицеиста, гвардейского офицера и сына сенатора, но несколько более «солидную» – сначала в Петербургскую палату уголовного суда, где в то время служил и другой отставной офицер, Кондратий Рылеев, а с весны же 1824-го Пущин – московский надворный судья.