Иосиф согласно кивнул головой.
– Ты мне лучше скажи, печать такую сможешь подделать? – дал ему в руки свой билет.
– Вам надо сам штамп подделать или печать такую вырезать?
– А ты что можешь?
– И то, и это, просто время займет разное.
– Вот тебе задание и испытание – и печать вырежи, и штамп срисуй – сделаешь, будешь ежемесячно у меня зарплату только за своё мастерство получать, а как подоспеет работа в типографии, будешь получать еще и зарплату литографа. Но условие, первые три года живёшь и работаешь только у меня, а потом как захочешь, можешь на вольные хлеба уйти, можешь съехать, но остаться работать на меня – дело твоё, хозяин – барин. Как тебе мое предложение Иосиф?
– Зарплату, какую положите?
Я задумался, расценок на работу литографов не знал.
– Знаешь, какая у литографов зарплата? – увидев утвердительный кивок добавил. – Вот и будешь получать ее в двойном размере. А если у меня появится какая – то специфическая работа по твоему профилю, то за неё отдельно буду платить. – Такими талантами разбрасываться нельзя, также как и держать их в «черном теле».
– Хорошо. Где прикажите над печатью работать у вас или у меня?
– У себя это где?
– Снимаю комнату в доме.
– Оплачена комната?
– Да, до конца месяца.
– Столоваться и жить у меня будешь. Недели тебе хватит на работу?
– Постараюсь. Но мне всё равно надо отлучиться, привезти из дома кое-какие вещи и инструменты.
– Без вопросов, со Стахом поедешь.
Иосиф съездил, приехал, да так у меня и остался жить и работать, прекрасно выполнив порученное ему задание. С ирландцами он быстро сошёлся, да и с прочими учениками и рабочими, что появятся у меня несколько позже, у него никаких проблем не возникало. Обещанный ворам остаток денег выслал с «МакКлаудом», претензий у договаривающихся сторон по результатам сделки друг к другу не возникло.
ГЛАВА 4
Июль 1822 года
В воскресение, как и обещал, навестил Хованского, а еще через пять дней его родственника Нелединского-Мелецкого. Что мне запомнилось на этих встречах, помимо того, что все окружающие рассматривали и слушали меня, словно забавную заморскую зверушку?
У князя Хованского говорили не о новых технологиях печати тех же ассигнаций, на что я искренне рассчитывал, а на куда более возвышенные темы – тайного советника российского императора интересовала религиозная жизнь в САСШ. Несмотря на внешнюю мишуру, личностью он оказался глубоко религиозной. По его же собственным словам, он по нескольку раз в год «говел и приобщался к святой тайне». Поскольку я со всеми тонкостями нынешнего религиозного бытия среди русских вельможных прихожан знаком не был, то мне оставалось лишь делать заинтересованный вид и слушать князя со всем вниманием и почтением.
Спасала ситуацию старшая сестра князя Екатерина Николаевна. Эта женщина хоть и была в годах, но, судя по всему, совершенно не испытывала чувства глубокого религиозного трепета, столь характерного для ее брата. Екатерина Николаевна то и дело отвлекала от глубокомысленных витийств своего младшего брата, поэтому мне, к «сожалению», так и не удалось узнать все тонкости местных религиозных практик и обрядов. Ну, да, это обстоятельство не сильно расстроило. Хотя встреча с князем бесследно для меня не прошла. Во-первых, я дал себе мысленный зарок хотя бы по воскресным дням ходить на церковные службы, а то, как бы на костре не сожгли, шучу. Во-вторых, Екатерина Николаевна, пригласила посетить ее собственный дом. Причем намекнула, что во встречи со мной заинтересована не только она, но и ее дражайший супруг Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий, мать его за ногу, с его фамилией!
Пребывание в доме у Нелединского-Мелецкого мне изрядно облегчало то обстоятельство, что Юрий Александрович, помимо прочих своих регалий и высоких государственных постов, являлся еще и придворным поэтом. Большая часть его стихотворений представляла собой дружеские послания к вельможам, элегии на их кончину, «хоры», «польские» и «марши» для придворных празднеств и поэмы «на случай».
Еще, оказывается, он и песни сочинял, вводя в них фольклорные мотивы. Недолго думая, сенатор сел за пианино и исполнил пару песен: «Выйду я на реченьку…» и «Милая вечор сидела…», которые, как не сложно догадаться, получили распространение в народной среде. На меня, понятное дело, особого впечатления песни не произвели, также как и ранее продекламированные поэтом стихи собственного сочинения, но пришлось лицедействовать, восхваляя таланты сенатора.
Несмотря на эту сторону своей жизни, князь имел вполне себе боевую биографию, которая началась Русско – турецкой войной 1768–17774 г., что разгорелась в далекие сейчас времена правления Екатерины Второй.
В доме сенатора гостили одна из его дочерей – Аграфена Юрьевна, состоявшая в браке с сенатором и тайным советником А.П. Оболенским, а также его сын Сергей Юрьевич, приехавший в отчий дом из Калуги, где он проживал после увольнения со службы с формулировкой «по домашним обстоятельствам». Хотя карьеру Сергей Юрьевич начал лихую – участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов, адъютант Д.С. Дохтурова; был награжден золотой шпагой с надписью «За храбрость» (Аннинское оружие); адъютант Великого князя Константина Павловича. Последние два года, уволившись со службы, Сергей Юрьевич безвылазно просидел в Калуге. Пообщаться тет-а-тет мне с ним не удалось. Он был замкнут и молчалив, без всякого видимого интереса в пол уха слушая ведущиеся в доме отца разговоры. Поближе познакомиться с ним мне удастся несколько позже. К моему немалому удивлению, Сергей Юрьевич окажется не только масоном, но и членом Северного общества, правда весьма инертным и безынициативным, но то дело будущего.
Так как Нелединский-Мелецкий состоял в Опекунском Совете Петербургского воспитательного дома, то я поинтересовался, могу ли я взять к себе оттуда нескольких подростков для работы в типографии. Никаких проблем сенатор в этом вопросе не увидел, обещал посодействовать, но и обговорил условия, на которых недорослей забирают на производства. Так, воспитанники воспитательных домов отдавались на фабрики до совершеннолетия с возраста около 12 лет. Фабрикант обязывался содержать их за свой счет и платить им весьма ничтожную плату – 1 рубль в месяц. По достижении совершеннолетия воспитанники получали от фабриканта пару платьев и 100 рублей денег. Меня подростки интересовали из-за того, что квалифицированных рабочих в столице наблюдался явный дефицит, а переучивать мужиков из крестьян выйдет себе дороже.
Со слов сенатора выходило, что вдовствующая императрица, еще в свои юные годы организовала в Павловском дворце первый в России литературный салон, и салон по изобразительным искусствам. Она и сама увлекалась рисунком и живописью, а также, что меня слегка ошарашило, Мария Федоровна, являлась одной из первых женщин своего времени, сумевшая овладеть токарным делом, вытачивая на нем изделия из янтаря и слоновой кости: настольные украшения, чернильницы. Тут я сделал стойку, намереваясь попытаться познакомить императрицу-мать с фотографией. Женщине ее склада ума и характера, фотографировать, думаю, понравится.
Сенатор, казалось, только и ждал момента, когда я проявлю любопытство относительно творческой деятельности императрицы, после чего, отделавшись в ответ парой слов, пригласил меня посетить Павловский дворец. Дескать, всем известно, что творческие люди друг к другу тянутся, взаимно интересуются трудами и работами своих коллег по ремеслу в широком смысле этого слова, и Мария Федоровна вовсе не исключение. Отказываться от ТАКОГО приглашения я, конечно, не собирался, особенно, если принять во внимание степень влияния матери на императора, а оно было не малым! В ее лице можно было попытаться обрести хоть какую-то защиту и протекцию в местном бомонде и во власть предержащих структурах.
Заручившись поддержкой сенатора, не откладывая дело на потом, я направился в Сиротский дом, находящейся на Каменноостровском проспекте. Позже, при Николае Первом сюда переедет Царскосельский лицей. Правда, само здание было пока еще деревянным, его разберут и перестроят в камень после наводнения 1824 года. Здесь сирот не просто так содержали, но и даже, к моему удивлению, учили их грамоте. Поэтому здесь я рассчитывал найти будущих учеников для обещанного Шиллингом мастера-литографа.
– Иван Михайлович, его превосходительство Юрий Александрович распорядился принять вас и уладить все ваши дела наилучшим образом, – расточая любезность, вещал директор заведения, – Ну так-с, чем я вам могу быть полезен?
– Интересуют подростки, пол и возраст не важен, главное, чтобы были грамотными – умели бы читать, писать, считать, все остальное – дело наживное, научим, не захотят учиться – заставим!
Я попытался скаламбурить, но мои слова чиновник воспринял за чистую монету, без всякой иронии. Впрочем, на какую реакцию можно рассчитывать в крепостническом государстве, где слуг, бывает, забивают до смерти?
– Хорошо, подождите немного, я распоряжусь, и подходящих под ваши критерии воспитанников приведут прямо сюда. Не желаете ли пока отведать чаю, или, может, что покрепче?
– Если можно, то крепкого чая, пожалуйста, без сахара.
– Сию минуту. Лизавета! – приоткрыв дверь, директор громко позвал свою служащую, – крепкого чая без сахара нашему гостю! И поживее!
В ответ прозвучало «Бегу!» и из коридора послышались быстрые, удаляющиеся шаги легких женских ножек.
Мне стало интересно за кого они тут меня принимают?! Такая расторопность, такой сервис! Ну, а я даже вида не подавал, что удивлен, воспринимая все как само собой разумеющееся.
Директор, отослав назад воспитателей участвовавших в отборе, завел в свой кабинет разнополую группу подростков из шестнадцати человек – все, как с картинки малолетних узников концлагерей – кожа, да кости с синюшными кругами под глазами.
– Вот, Иван Михайлович, полюбуйтесь, – директор подошел ко мне и развернулся в сторону своих воспитанников, – отборный товар … э – э–э … отборных деток к вам привел, самых успевающих – все, как один грамотные – и читать, и писать, и считать – все могут, все умеют!
– Спасибо. Сейчас мы их проверим на смекалку, – и уже обращаясь к сиротам, я сказал, – буду загадывать вам загадки. Всего будет четыре загадки, и те, кто их отгадает, будет находиться у меня на полном пенсионе – и кормить вас буду, и деньги платить, и работа будет у вас интересная, литографом – это такие люди, которые газеты, да книги печатают. Уважаемая, редкая и высокооплачиваемая профессия. Поэтому, не упустите своего счастья, постарайтесь отгадать мои загадки.
Толпа зашевелилась, взбодрилась, послышались перешептывания.
– Итак, слушайте первую загадку. Чем больше из нее берешь, тем больше она становится. Что это?
Все застыли, кто с недоумением, кто с напряженной работой мысли на лице, вскоре посыпались ответы:
– Снег зимой, сколько не убираем, все равно выпадает новый!
– Вода в реке!
– Извне ничего туда не поступает – ни снег с неба не падает, ни вода с истоков не приносится течением. Ответ на загадку вы все видели и знаете, что это такое, думайте …
Директор, видать, тоже раздумывал, но помалкивал.
– Знаю! – чуть не подпрыгнул паренек лет четырнадцати.
– Говори.
– Яма!
– Молодец, ты прав! Как тебя звать?
– Ипат я.
– Правильно Ипат ты отгадал. Надеюсь, что и остальные поняли, что, сколько из ямы землю не черпай, она будет становиться все больше. Тебя же, Ипат, я забираю к себе. Работа литографом физически не особо тяжелая, но требует определенных знаний и концентрации внимания. Будешь жить, кормиться у меня и получать хорошую зарплату, если захочешь, то останешься работать и после своего совершеннолетия.
Парень, довольно выпятив грудь, остальная ребятня бросала на него завистливые взгляды.
– Еще одна загадка. Что не вместится даже в самый большой котелок?
– Бык!
– Медведь!
– Все моря земли, – неожиданно услышал от директора.
– Гипотетически, котелок можно создать больше Земли и даже Солнца, не говоря уж о быках и прочих зверях. Верного ответа пока так и не прозвучало …
Минут через пять напряженных размышлений правильный ответ озвучила девчонка лет шестнадцати.
– Крышка от этого котелка.
– Молодец! А тебя как зовут?
– Полина, – девушка засмущалась.
– Полина, будешь у меня тоже работать, сила там особая не требуется, главное, чтобы руки были шустрые, да голова светлая.
Озвучил еще пару загадок, набрав себе в общей сложности четырех здешних воспитанников. Директор расстарался, за час все оформил по своей бюрократической части, за что заработал сто рублей ассигнациями, чем остался доволен. Собирались сироты в дорогу не долго, все их пожитки уместились в четырех котомках.
Не успел я в своем доме обустроить подростков, как неожиданно последовал вызов от самого министра Просвещения Голицына. Фельдъегерская карета прикатила к моему дому, курьер под расписку вручил конверт и был таков. Письмо содержало завуалированное приглашение, а по сути, приказ явиться к десяти утра по указанному адресу.
На следующий день, ближе к полудню удалось из министерской приёмной наконец-то переместиться в кабинет министра духовных дел и народного просвещения. За столом накрытым зелёным канцелярским сукном сидел, точнее говоря, величаво восседал Александр Николаевич Голицын – мужчина сорока пяти лет. Его лоб с обширной лысиной по краям окаймляли вьющиеся волосы. Так я и не понял, то ли он их завивает, то ли от природы имеет такую шевелюру а-ля пудель.
– Головин Иван Михайлович, насколько я понимаю? – говорил министр весьма характерным таким, слащавым до приторности голосом.
– Так точно, ваше сиятельство, – склонил голову.
– Присаживайтесь, сударь, – Голицын указал взглядом на кожаное кресло, при этом начал перебирать разложенные на столе книги.
Усевшись в кресло, я с интересом принялся рассматривать кабинет. Его окна выходили на Михайловский замок, стены были увешаны иконами и разнообразными изображениями Спасителя. А в глубине соседней комнаты-молельни светилась тёмно-красная лампада, и чувствовался доносящийся оттуда запах ладана.
Голицын вскоре нашёл то, что искал в своих книжных завалах, и продемонстрировал англоязычную книгу с моими сказками, весьма доброжелательно при этом сказал:
– Имел честь, государь мой, ознакомиться, так сказать, с вашими писательскими трудами. Очень-с любопытно, скажу я вам.
– Спасибо на добром слове, ваше сиятельство.
– Ну что вы так официально, – князь махнул рукой, – для вас я Александр Николаевич!
– Александр Николаевич, мы русские американцы народ практичный, хотелось бы узнать причину вашего ко мне интереса? Зачем я здесь? – при последних словах обвёл помещение взглядом.
Голицын немного поёрзал на своём кресле, потом всё же спросил.
– Будьте так любезны Иван Михайлович, поясните мне, что именно вы намерены печатать в открытой вами типографии? – учтиво осведомился хозяин кабинета.
Бросил на князя хмурый взгляд и в свою очередь задал вопрос.
– Насколько я в курсе, в Российской империи, при благословенном правлении императора Александра Павловича, всякая цензура отменена?
– Видите ли, душа моя, Иван Михайлович, – князь жеманно сцепил над столом руки, обдумывая как бы получше ответить этому американцу и при этом не выставить в неприглядном свете своё ведомство. – Так-то оно так, но печатать, к примеру, революционные воззвания вольтерианцев вам не позволят-с, смею вас заверить ни в одной, даже самой демократической стране. Поэтому, мне хотелось бы знать, материалы какого, так сказать, свойства вы хотите печатать в своей типографии.
– Ну, что вы Александр Николаевич, никакой политики в моей газете и уж тем более в книгах нет, и не будет. Я ещё слишком мало времени пробыл в России, чтобы иметь какие-то свои собственные суждения по тому или иному общественно-политическому вопросу и уж тем более публиковать их, делая, таким образом, достоянием общественности. Издавать буду главным образом книги собственного сочинительства, а также газету или журнал, значительное печатное пространство которых будет посвящено различным головоломкам.
– Очень-с рад, государь мой, это слышать! А то, знаете ли, по душевной доброте нашего императора, в России развелась прорва нигилистов, масонов, карбонариев и прочих, прости Господи, писарчуков и вольнодумцев… Ведь, как известно, всякая власть от Бога! Истинный христианин просто по определению не может быть возмутителем супротив Богом установленной власти! – начал проповедовать Голицын.