– Еще два стола, любезный Каффа?
– Да, – простонал он, мгновенно наполнившись слезами. – Еще два, господин Престон!
– Воистину, это дело требует немедленного разрешения, – сочувственно кивнул я.
– Бесплатно! – Каффа тут же припал передо мной на одно колено. – Все это бесплатно господин Престон. Всего один совет, умоляю вас!
– Что ж, – я посмотрел на этого грандиозного и совершенно безобидного громилу, трясущего предо мной сцепленными пальцами, – у меня есть для вас кое-что. Вы слыхали о черном дереве?
– Черном дереве? – старательно повторил Каффа. – Нет. Нет. Никогда.
– Из этого дерева избранные Сайские воители с величайшим трудом вытесывают для себя нагрудные пластины, – объяснил я, протягивая ему конверт. – Вот, возьмите это и отправляйтесь завтра с утречка в порт. Там найдете Руда. Вы ведь знаете Руда?
– Конечно, господин Престон, – Каффа с благоговением принял от меня конверт. – Должен мне двадцать профилей.
– Отдайте ему этот конверт, и он выведет вас на нужного человека. Сайский торговец мебелью. Он продаст вам несколько столов из Черного дерева. Такие столы ассассины даже поцарапать не смогут.
Громила довольно долго рассыпался страстными благодарностями, благими посулами мне и угрожающими в адрес убийц.
– Ведь даже бумагу и перья им клал! – сетовал он, подливая Рему бульон из чугунного котелка. – Все напрасно! Портят подлецы столешницы. А что они пьют?! Постоянно просят подать яду. Причем такого, что я даже понюхать его боюсь. Недавно капелька попала служанке на руку, так она неделю без сознания провалялась! А едят только маринованных гадюк. Где я им добуду столько маринованных гадюк?! Вы не поверите, нанял на кухню змеелова, специально на эту их блажь… Эх, гусак я старый, – он спохватился. – Друзья, хочу напомнить, что через пять минут начнется облава.
– Да, Каффа, мы помним, – сказал я. – Вот только господин Рем пока не доел свою гордость, а потому мы еще чуть-чуть посидим.
– Как изволите, господа, – тряхнул кочаном трактирщик. – Оба выхода открыты, – он заговорщицки мне подмигнул и оставил котелок на столе.
Рем придвинул котел к себе и залез в него головой. Раздался сосущий звук, и я понял, что сухолюд дает мне время высказаться.
– Друг, – сказал я со вздохом. – Я знаю, что желание мое кажется тебе фарсом последней степени, пьяным авантюризмом, ребячеством, наконец, – котел забурлил утвердительно. – Но я вынашивал эту идею пять нерестов! Пять нерестов я видел ее перед собой, как тебя сейчас, и теперь мне кажется, что я потяну это дело.
– Кажется?! – Рем вынырнул из котла. – Ах, тебе, сукиному сыну, кажется?! Знаешь, что казалось Абраму Лысому, когда тот лез в логово некуморков?! Что это будет чертовски весело! А потом его кости на спор искали и находили по всему лесу! Я нашел почти целую бедренную кость и отхватил порядочный кусок банка!
– Рем, ты знаешь, что я вор по зову сердца, – сказал я терпеливо. – Ты знаешь, чем я пожертвовал, чтобы стать тем, кем я хочу быть и оставаться. Если у меня есть талант, то талант этот должен требовать шедевров, понимаешь? Если выдюжу, – стану настоящим художником.
– Ты станешь этим! – Рем подтолкнул ко мне блюдо с печеным цыпленком. – Жареным мясом! В любом случае! Даже если сойти с ума, и на секунду представить, что тебе это удалось, тебя все равно потом задушит Председатель! Ты знаешь, что он запретил, сталью и кровью запретил приближаться к Миркону. Если он узнает…
– Он узнает, что мы лучшие, Рем! – я схватил курицу и надел на ее обрубленную шею свой главный аргумент. – Вот! Только посмотри на это!
Рем навис над цыпленком и в его руке блеснуло увеличительное стеклышко. Он зажал его между век левого глаза и вгляделся в мой аргумент, попутно отрывая от цыпленка ножку. Его блестящие губы растянулись. Браслет и вправду был хорош. Мерцая ртутным блеском, украшенный черными, как пустота самоцветами, он казался чем-то потусторонним, почти невозможным. Словно порождением иного мира.
– Что это за металл? – удивленно спросил Рем. – Никогда такого не видел. И не серебро и не платина.
– Никто не знает, – ответил я, хитро поглядывая на него. – Нет, серьезно, я показал его всем видным ювелирам Гиганы. Нескольким кузнецам и паре алхимиков. Никто не смог сказать, что это за материал.
Я понял, что попал не целясь. Вода в моем прикормленном омуте взбурлила.
– Где ты это взял.
– Нашел рядом с башней, – ответил я, осторожно вываживая рыбу.
– Там еще такое есть?
– Снаружи – вряд ли. А вот внутри… – сказал я, медленно берясь за сачок.
– Что с информацией?
– Я задействовал старые связи, – сказал я, протягивая сачок к бурлению. – Сегодня мы будем знать о Мирконе ровно столько же, сколько знает об этом Незримый легион Авторитета. Мы – герои, Рем.
– Ты говоришь так, словно я уже трепыхаюсь в твоей лодчонке, Престон, – сказал Рем, грозя мне пальцем. – Еще ничего не решено, понял, ты, дешевый искуситель? Теперь иди к змею, и надейся, что я не всажу тебе арбалетный болт в спину, когда ты решишь, что обманул меня…
– Через неделю, в полночь, в точке номер два, – сказал я невозмутимо, прислушиваясь к звукам, доносящимся с улицы. Там, невыносимо гремя металлом, подкрадывались к дверям удальцы из городской стражи. – Все необходимое возьмешь в тайнике на крыше. Там есть ритуальная бижутерия, которой отгоняют нечисть.
Рем ухмыльнулся, пригладил вздыбленную копну, взял с собой недоеденного цыпленка, и пошел к подземному ходу.
– Господин Престон! – взволнованно крикнул Каффа.
– Я знаю, знаю, – я поднялся, пряча браслет в скрытую пазуху моего камзола. – Честное слово, Каффа, мне иногда кажется, что они устраивают эти идиотские набеги, только для того, чтобы конфисковать ваше прекрасное вино и поглазеть на Пеппи и служанок.
Каффа восторженно оскалился и помахал мне моим конвертом. Я подошел к лестнице на второй этаж и быстро по ней взобрался. В этот момент стражники собственными лбами вынесли парадное, и одновременно, судя по визгу на кухне, набежали с черного хода. С глубоких тылов, с улицы, залаял сержант, призывая пустой зал не препятствовать действиям властей. Зал не препятствовал. Стражники, гремя и лязгая, бегали по нему, заглядывая под столы, и простукивая половицы наконечниками копий.
Я стоял на крыше, глядя на затаившийся во тьме город, следящий за мной желтыми глазками освещенных окон. Я чувствовал, что, возможно, я ошибся. Я ошибся в первый раз, когда позволил себе поверить в это. Я ошибся во второй раз, когда не позволил себе разувериться. Город наблюдал за мной, зная, что когда-нибудь, – через минуту, – я сорвусь с этой крыши и побегу. Побегу во тьму. В любом случае. Так не все ли равно насколько глубока она будет?
В глубинах Пустого океана едва зримо мерцали светозвери.
Порой даже во тьму приходят через испытания воли, оставляя на колючках лоскуты чести, отваги, веры… Любви. Хотя, казалось бы, спускаться гораздо проще, чем карабкаться вверх. Достаточно лишь бездействовать.
Однако есть избранные неудачники, вроде меня, которые даже в клоаку бесчестия и безнадежности попадают только изрядно попотев и измаявшись.
Глава 2
Белые волосы
Отец мой нечасто бывал в той части резиденции, где обитал я с матерью. Поэтому я делал все возможное, чтобы попасться ему на глаза. Разумеется, я хотел не просто влезть в поле его зрения, но бросить ему определенный вызов, доказать свои немногие таланты и вызвать в нем восхищение мною… Все это чушь между пальцев, как любит говаривать Рем.
В общем, я предпринял множество сомнительных ходов и закончил великолепнейшим провалом, украв уродливую сайскую статуэтку из коллекции отца. И тут же выронил ее, перелезая через оконную раму. Я еще помню гаснущие глаза родителя, которые провожали взглядом падающую фигуру. Это был лот, на который он потратил четыре года поисков и уйму профилей. Это был его триумф и часть его мужского либидо.
Бренц!
Той ночью я плохо спал. И вовсе не потому, что мне мешал отбитый зад. Отец пальцем меня не тронул, и это было хуже всего. Всю ночь в его кабинете горел свет. Я отчетливо представлял себе как он, склонившись над аккуратно рассортированными осколками, пытается склеить из них свою окончательно утраченную веру в меня. А служанка промокает ему лоб столовой салфеткой.
Утром он отослал куда-то гонца, который вернулся уже к полудню с отличной новостью для остальных отцовых статуэток. Я больше не мог угрожать их безопасности, ибо меня без вступительных испытаний принимал в ученичество Акт Незримой армии Авторитета. В Общей Номенклатуре Авторитета сказано: «Незримая армия, или же Акт Незримых, основывается на людях, исполняющих тонкие и особо сложные миссии, связанные со сбором информации и устранением отдельных субъектов, угрожающих благополучию Авторитета и Автора».
Такие люди есть у каждого государства. Даже у варваров есть нечто подобное.
Решение отца меня не удивило. Меня удивило то, что он сам пришел ко мне сообщить о нем, перед тем как явился представитель Акта. Отец был предусмотрительно немногословен. Я понял, что статуэтку склеить не удалось, и поэтому, молча, не собираясь пререкаться, собирал вещи в свой тончайшей работы вещевой мешок. Собирал всякую дребедень, не задумываясь, просто толкал все, что попадалось под руку. Я впервые понял, что со мной не собираются шутить, стращать и показательно лишать сладкого. Отец говорил об ответственности, и это была хорошо продуманная, тщательно выверенная речь. По этому, я понял еще и то, что отец давно все обдумал и утраченный идол только подтолкнул его вспомнить, что сыну уже достаточно нерестов для определения рентабельности.
В общем это была обычная судьба. Кого-то отдавали в офицерскую школу, кого-то в Акт Торговли, кто-то находил себя в искусстве. Но только Акт Незримых никогда не давал своим ученикам возможности увидеться с родными до конца обучения. Я не пререкался, ведь со мной не шутили, но я и не подал отцу руки на прощание, когда явился за мной посланник Акта. Убогий символ, но это единственное на что хватило тогда моей фантазии и выдержки. Довольно и того, что обошлось без истерик и бледнеющих в ярости лиц. Отец грустно покивал, как бы признавая часть своей вины, и умыл руки.
Штаб-квартира Акта Незримых располагалась, естественно, при Гротеске.
Гротеск – колоссальная твердыня, которая ведет собственную внутреннюю летопись, налоговую политику и учет населения. Он виден из любой точки города, в любую погоду и время суток.
Готеск был построен внутри остатков яйца, из которого по легенде вылупился Первый – зверь-прародитель всего сущего. Обычно его изображают как болезненно раздобревшего льва с человеческим лицом. От Первого пошли все разумные и неразумные животные виды, и даже сам его великий Враг – Хладнокровный. Хладнокровный родился змеем с двумя головами, венчающими оба конца чешуйчатого тела, и уже сам этот факт сильно настроил его против родителя. К тому же Хладнокровный был чем-то вроде естественного противовеса Первому: злой, скрытной и изощренной силой, которая научила зверей поедать друг друга, а людей грешить и плевать мимо урны.
По легенде Первый порождал только травоядных животных и праведных людей, но Хладнокровный как-то раз искусил одного из зверей отведать сырого мяса, а человека легко научил лгать. В результате появились хищники и сволочи. Хладнокровный рассчитывал добраться и до Ранней расы, но Первый вцепился в него и втоптал глубоко в землю, где Великий Змей и остался. Однако злодей успел укусить отца ядовитыми клыками, и тот потерял физическую оболочку, став бессмертным, всевидящим духом.
От самого яйца осталось немного. Выступающая из земли неровная стена скорлупы и ее осколков. Эта скорлупа насыщенного желтого оттенка, толщиною в несколько локтей и пахнет она как… легенда. Да, не стоит сравнивать столь значимую реликвию с гнилым зубом. Говорят, когда наши предки только нашли это место после воцарения религии Зверя, скорлупа в иных местах возвышалась скалами на многие локти ввысь. Но время сточило ее и выветрило прах.
Предки почему-то ни секунды не сомневались, где именно должна вырасти столица Авторитета и где должна быть заложена цитадель.
Гротеск, это не просто дворец, резиденция Автора и донжон нашей обороны. Это маленькое независимое государство, в котором есть свои княжества, уделы, области, разъезды и прочая геополитическая муть. У тэнов есть известные амбиции, которые разделяют Гротеск пунктирными линиями. Через них переходят только послы, вассалы и гвардия Автора. И почти никогда люди, отмеченные различными геральдиками тэнов. У каждого тэна в Гротеске есть своя дружина, свой неофициальный свод законов и своя, в широком смысле, атмосфера за пунктирной линией. Среди десяти этих мужей, управляющих промышленными и социальными отраслями Автортета, есть парочка таких, от которых так и ждешь гильотины за разбитый бокал. Есть несколько вполне объяснимых предпринимателей, один доброхот, один профессиональный интриган и троица действительной компетентных людей.
Я не любил Гротеск даже за его название. Хоть и облазил его в свое время вдоль и поперек.
Акт Незримых находился в обустроенном северо-западном крыле на нейтральной территории. Однако, слова «нейтральный» хватало лишь на то, что бы не опасаясь носить при себе короткий ученический меч, который нам строго-настрого запрещалось вынимать из ножен. Это было бы очень трудно сделать. Был замок, были две хитроумно спрятанные скобы, которые позволяли поднять клинок из ножен всего на три сантиметра. Далее он застревал. Эти три сантиметра дорогой блестящей стали должны были символизировать наше положение начинающих разведчиков, которым не помешало бы почаще утирать сопли.
Курсанты постарше, уже прошедшие практику, имели право обнажать сталь в исключительных случаях, когда задевалась честь Акта. Честь Акта задеть было трудно: язык не слушался, он ползал по зубам, и человек мог разве что недоброжелательно хмыкнуть в адрес Незримых. Так что мы постоянно теряли наши точильные камни, забрасывали их на шкафы, меняли на хлеб, яростно пожиравшийся по ночам.
Диета… Значение этого слова давно поистерлось и исказилось людьми, чье тело к определенному моменту времени обретает потрясающую однородность, когда невозможно уже четко различить, где у этого человека кончается живот и начинаются ноги, где зад и где перед. Жирные слуги языка. Они всерьез полагают, что диета – это разовое мероприятие, в процессе которого следует два дня изнурять себя пареной морковью, чтобы потом снова уничтожать мир вокруг себя.
Нет.
Диета – это такая штука, которая призывает тебя употреблять то, что более всего необходимо в условиях жизненной цели. Это общее понятие из словаря. Для нас же диета была деспотическим гнетом, железной лапой, сжимающей желудок, драконом ненависти и отчаянья. Возможно Общая Номенклатура все-таки изъясняется размыто, поэтому уточню: из нас делали лазутчиков широкого профиля. Любая профессия имеет требования к организму. Так вот, организм Незримого обязан был весить не более пятидесяти мер при росте в полтора хвоста. Это определяло нашу жалкую долю в обеденном зале. Пареная морковь возведенная в Альфу и пресные высокопитательные мхи ставшие Омегой были моей основной претензией. Особенно трудно было первые два месяца, когда я бредил по ночам фантасмагорическими сценами продуктовых извращений…
Всем нам было трудно первые месяцы. Тем, кому выпала эта интересная судьба муниципальных убийц и шпионов.
Гелберт понравился мне своей потрясающе едкой иронией к происходящему. Первое, что сделал этот темноволосый субтильный парень, попав в нашу жилую комнату – талантливо спародировал главу Акта Иордана Магутуса, выступившего перед нами с приветственной речью. Речь была, надо к чести заметить, не тетрадной. Иордан, крепкий бледнокожий старик, простыми словами, но очень искренне сообщил нам, чего от нас хочет Авторитет, и выказал уважение нашей жертве. Упоминание о жертве нас неприятно кольнуло, и Гелберт заявил, что вытянет из своего будущего положения все, чтобы жертву эту окупить.