– Я извинился. – Джим отвёл глаза. – Я действительно сожалею, но ты не понимаешь…
– Чего я не понимаю?! Что ты с ним заодно?! Что он умненький-преумненький, а нам у него учиться?!
– Я не говорил такого, – самообладание, которым так славился глава Последователей, начало помаленьку оставлять его, – я говорил, что ему нужна помощь!
– Да это тебе помощь нужна, мать Тереза!!! – Подпольщик вскочил, слегка поморщился от заболевшего с новой силой растяжения. – Я сам справлюсь!!!
– Как неделю назад, когда ты валялся с разбитой головой?! Дженни перепугал, да и я чуть на тот свет не отправился!
– И как неделю назад, – Джек, втянув воздух сквозь сжатые зубы, швырнул об пол несчастный табурет. Тот жалобно скрипнул, но не развалился – видимо, похмельный гений Билла был всё же гением. – И как месяц!!! И как полгода, когда я создавал фракцию, а ты меня не поддержал!!! И как год, когда я был свободным человеком!!!
С потолка упало несколько капель. Джек продолжал яриться, но Джим, которому парочка угодила по кончику носа, настороженно посмотрел вверх.
Кап…
Кап-кап-кап…
С потолка тугими струями хлынула вода. Противные холодные потоки заливались за шиворот, попадали струйками в глаза и нос. Отфыркивающиеся лидеры фракций старались закрыться руками, Джек стащил рубашку и попробовал закрыться ей – безрезультатно. Когда Джим сообразил вытащить брата на лестницу, миниатюрная копия тропического муссонного ливня в масштабе 1:114 прекратилась, а из динамиков, закреплённых в двух противоположных углах подвала, донёсся негромкий смех Кукловода.
– Что я слышу, Джек говорит о свободе? Джек знает о ней?
– Заткнись, ты…
Но договорить Джеку не дали.
– Я не люблю громких конфликтов. Вам ещё не надоели совместные водные процедуры?
– Кукловод!!! – громогласно взревел лидер Подполья. Он было порывался забежать обратно в комнату и расколотить динамики, но Джим благоразумно удержал его. Когда Джек сотворил такое в прошлый раз, Кукловод… был активно недоволен.
– Именно. Кукловод. А вы – мои марионетки. И будьте добры соблюдать мои правила.
Пощёлкивание в динамиках возвестило о том, что связь прервалась. Джек вырвал из рук брата край рубахи, за который тот его удерживал, и спустился обратно в подвал.
Размокший компресс на ноге подпольщика влажно хлябал при каждом шаге.
– Я не маленький, справлюсь сам, – донёсся снизу приглушённый голос Файрвуда-младшего. – Так что не строй из себя мамочку, мне нет дела до твоего чувства вины.
Джим промолчал. Убеждать подпольщика насчёт истинных мотивов своих действий у него никогда не получалось.
Очередной, полный утомительных переходов – тайком, чтобы ни одна живая душа не заметила, – и ещё более утомительного рассиживания перед тремя мониторами день подходил к концу.
В такие моменты, когда дом потихоньку отходил ко сну, а сумасшедшие «я должен пройти ещё пару комнат» пока не положили начало рейду по режиму «ночь», Джон Фолл оттеснял Кукловода в сторону, чтобы хоть немного побыть собой. Это не было удовольствием, некоей наградой в конце трудного рабочего дня. Это была обязанность. Такая же, как следить за марионетками или не забывать есть. Если он не будет собой хотя бы несколько часов в день, он, пожалуй, забудет, что такое реальность. А если Кукловод займёт его место окончательно... да кто знает. Но марионеток в этом случае ничего хорошего не ждёт. Джон не хотел повторения Первого акта.
Открыв глаза, он медленно встал с кресла и подошёл к окну. Прислушался.
Тихое тиканье часов… Теперь, когда шум из комнат, доносимый системой прослушки, стал не таким громким и назойливым, когда стихли искажённые динамиками голоса, тиканье часов заполняло комнату, мерно, неназойливо, успокаивающе.
Джон Фолл принялся водить пальцем по запотевшему стеклу. Вверх-вниз-наискосок-волнистая линия. Очередной птичий силуэт.
И почему в последнее время они как будто сами появлялись под росчерками его пальцев?
– Кукловооод… – тихим раздражённым эхом из подвального динамика. Джек мастерит нечто, не забывая поносить его-любимого распоследними словами.
Джон улыбнулся.
Кто он такой, чтобы лишать человека маленьких радостей жизни? Пусть поносит. Подпольщика за сегодня и так прополоскало настолько, что впору неделю не мыться.
На кровати приглашающе распласталась куртка притащенного сегодня в особняк новичка со странным именем Арсень. Чёрная, из потёртого кожзаменителя… дешёвая вещь. А под ней – полотняный мешочек: то, что Кукловод спешно выгреб из карманов новой марионетки перед тем, как оставить новичка одного в комнате. Квадратная сумка – спутник фотографа – стояла рядом.
Он начинает затаскивать в особняк даже случайных прохожих. Опасно, в первый раз непроверенный человек... Ни досье, ни истории. А может, наконец, ты успокоишься?
Нет ответа.
Джон мотнул головой, отбрасывая лишние мысли. Раньше, прежде чем затащить кого-то в особняк, они тщательно изучали биографию потенциальной жертвы. Досье должно было устроить обоих, потому, собственно, Второй акт начался только в конце 1999, а не в середине, как планировалось. С 17 декабря 1999 года по сегодняшнее число, 14 августа 2000, в доме оказалось тридцать восемь марионеток, не считая тех семи, что погибли в первые три месяца. Кукловод искал их сам или брал на заметку советы Райана. Так, например, вышло с Джимом Файрвудом, которого Форс особенно рекомендовал взять в особняк (знали бы марионетки, кому надо быть благодарным за то, что тут появился свой доктор, и шансы выжить у раненых или заболевших пленников возросли с шатких десяти до уверенных восьмидесяти процентов). Занятый своим театром Кукловод прислушивался к Райану Форсу всё чаще. Джон начинал думать, что такая перемена к лучшему.
И вот сегодня, внезапно – нарушение отработанной схемы, тридцать девятая марионетка, пролезший на территорию особняка парень. Но что Джон мог поделать с Кукловодом, одержимым жаждой найти новое Перо? Его альтер эго готов был пойти на риск. Оставалось надеяться, что спонтанная процедура подселения в особняк новичка прошла успешно.
Сколько осталось хлороформа? Если ты планируешь затащить в дом ещё десяток-другой людей...
Джон приложил ладонь к прохладному стеклу, повыше рисунка птицы.
Хлороформ. Разумеется, действует он безотказно, но скорость, с которой жертва приходит в себя, зависит от индивидуальных особенностей организма, и точно её не рассчитаешь. А в итоге – перестраховка, перестраховка и ещё раз… В этот раз Кукловоду пришлось особенно торопиться. Кроме обычных действий – подложить записку и обчистить карманы, – пришлось искать документы, чтобы узнать имя случайного гостя и успеть записать кассету. Какое уж там разглядывание содержимого карманов. Кукловод и куртку-то прихватил, скорей всего, исключительно потому, что не успевал проверить её на месте. А на одежде Арсеня карманов было слишком много: штук шесть вместительных, объёмных, по всей длине широких потёртых джинсов (по одному даже на уровне колен; зачем?), плюс два кармана тёмно-серой толстовки. Хвала небу – на футболке под ней карманов не было. И на кроссовках. Паспорт Кукловод отыскал с трудом – он оказался в одном из бесчисленных карманов фотоаппаратной сумки.
Кстати, насчёт паспорта. Точнее, загранпаспорта. Арсень был русский.
Русских здесь ещё не было. Был один эмигрант среди знакомых, когда Джон сидел в тюрьме, но тот почти не помнил своей жизни в России: его родители перебрались в Англию, когда ему было года четыре. Вспоминал что-то о снежных зимах и катании на санках…
Абрис птицы на окне перечеркнулся медленно соскользнувшей вниз каплей. Чуть выше набухало ещё две.
Кажется, этот силуэт будет ещё менее долговечен, чем предыдущие. На улице холодало.
Джон присел на кровать. Рассеянно провёл рукой по чёрным кожистым складкам куртки. Откинув её, расшнуровал мешочек и высыпал содержимое на тумбочку.
Шелуху от тыквенных семечек он сразу смахнул на пол – уберёт потом, а сейчас она будет только забивать восприятие. Туда же отправились автобусные билетики разных агрегатных состояний – почти не смятые, немного смятые, скатанные в катышки или порванные на несколько раз, с волнующимися разлохмаченными краями. Немного подумав над перевязанными канцелярской резинкой сигаретами (почему не в пачке?), Джон и их отбросил.
Самым ярким, даже задиристым пятном в отфильтрованной кучке были детские заколочки, ядовито-розовые клипсики с зелёными цветочками на широком конце. Немного истёртые – видимо, часто использовались, с облупившейся эмалью по краям, кричаще дешёвые…
У него есть сестра?
Это его девушки?
Нет, никакая уважающая себя девушка не стала бы носить такое…
Тогда – что?..
Удивлению Джона не было предела. Однако при воспоминании о поведении Арсеня всё стало на свои места: парню попросту мешали пряди светлых (странного такого светло-кофейного оттенка) волос, которые не получалось собрать в хвост. Правда, вопрос о декоре заколок, который, по консервативному мнению Джона, был неприемлем для юноши, оставался открытым.
Самое интересное – две книжицы и мобильный телефон, были отодвинуты подальше от кучки, чтобы не возникало соблазна заняться ими, минуя остальные вещи. Просмотрено должно было быть всё. Что, как не содержимое карманов, даст предварительное представление о человеке? Помедлив, туда же он отправил складной нож – тяжёлый, холодящий руку явно качественной сталью.
Пластырь. Не каждый человек будет всегда носить при себе пластырь. А если вспомнить, как он встретил Арсеня…
Джон отложил коробку пластыря и задумался. Точнее, задумался художник в нём – созерцательно.
Неизвестно откуда попавший в эти края фотограф с неправильными, но живыми чертами. Худое лицо, скулы высокие, но не сильно, не до восточного типа. Тонкий, длинноватый и прямой нос, широкие, чуть темнее волос брови – от переносицы линии резковаты, но на концах их смягчает лёгкий изгиб вниз. Губы…
Джон нахмурился, припоминая. Кукловод неохотно делился своей памятью, а ведь первым увидел новичка именно он.
Ухмылка. В момент, когда Кукловод собирался напасть, Арсень с кривоватой ухмылкой сосредоточенно рассматривал особняк в «окошко» из пальцев. Прикидывал кадр, скорей всего. Так вот, ухмылка широко растянула рот. Даже где-то чересчур, на вкус художника. Губы не полные, скорей наоборот.
Глаза, кажется, тёмные. С длинным разрезом. Ощущение, что он постоянно и несильно щурится, вроде как веки прикрыты, но нет… Нет. Будь у этих глаз приподнятые внешние уголки, они казались бы восточными. А так – просто ощущение хитроватого прищура. Необычная форма.
Сам Арсень худощавый, довольно высокий, чуть больше шести футов ростом.
А если рисовать… линии острые, резкие. Неспокойные.
Живые.
Как смелый быстрый набросок, сделанный рукой мастера.
Джон слегка покачал головой.
На фотографиях, скорее всего, потрясающе некрасивое чучело. А в жизни берёт обаянием. Но жизнь и не фотография.
– Нет, пока что придётся потерпеть, – донеслось из колонки малоразборчивое бормотание Джима. Доктор снова отчитывал одного из этой кучки сумасшедших, именующих себя Подпольщиками. Можно подумать, они его хоть раз послушались.
На чём я остановился?
Пластырь, нож, куча билетиков… небольшой тюбик клея. Название Джон прочитал, но понять не смог, кажется, какой-то язык… из славянских. Не польский, не литовский… скорее всего русский, принимая во внимание происхождение Арсеня, но… кто знает? Эм, оу, эм, и, эйч, ти… В тюрьме не учат языковедению.
Кажется, к нему в особняк занесло перелётную птицу… тем лучше. Хватит ему тяжеловесных гагар.
Зажигалка, пачка спичек. К сделанным выводам они мало что могли добавить, но выкидывать их Джон не стал, а отложил в сторону. Вещи нужные, могут пригодиться. Туда же отправились деньги – три смятые бумажки и горсть мелочи. Либо Арсень жил не так далеко… либо он крайне легкомысленно относился к дороге обратно. Второе вернее.
Джон устало откинулся на подушку. Рука сама собой нашарила сразу примеченные в кучке карманного хлама шоколадные батончики. Не глядя открыл. Ругнулся.
– Растаявшие... и чего я ждал?
Но есть хотелось неимоверно, а на кухне до сих пор хозяйничала Дженни – из колонок доносилось глухое позвякивание моющейся посуды и её тихое напевание.
– Fifteen men on a dead man’s chest, – напевал её нежный голосок. Джон чуть не рассмеялся, настолько странно было слышать эти слова, пропеваемые ласковым женским голосом. – Yo-ho-ho and a bottle of rum…
Подтаявший шоколад измазал пальцы и губы – он вытер руки первым, что попалось – пододеяльником, и, поразмыслив, затолкал остаток батончика в рот целиком.
Всё лучше, чем руки марать.
Со смешанным чувством удивления и брезгливости тронул ногтем странный коричневый комочек. Это не походило ни на застывшую карамель, ни на канифоль – она скорее янтарная – ни на… да ни на что это не походило. Кажется, это – он перевёл взгляд на зелёную плоскую коробочку с нарисованными на ней ветками какого-то хвойного растения и коричневой блямбой, похожей на таблетку или капсулу тёмного рыбьего жира, – было отсюда. Кажется, это для еды. И, кажется, это уже ели.
Он раздражённо отбросил комочек на пол и снова принялся разглядывать коробочку. Надпись, всё так же, на непонятном славянском языке, внимания не удостоилась, поэтому пришлось разглядывать картинки.
Картинки отвращения не вызывали. Кажется, это была смола. Того самого нарисованного хвойного дерева. Коробочка отправилась в карман домашних штанов Джона. В конце концов, кто станет носить с собой всякую отраву? А это значит… можно будет попробовать. Потом. Когда-нибудь.
Повертел в руках ручку. Ручка была… серебристая… с логотипом известного банка… Насколько знал Джон, даже служащим банка таких не выдавали. Такие ручки были исключительно для работы с клиентами – стояли на подставке, на столе, прикреплённые пластиковой пружиной…
Огрызок пружины обнаружился на колпачке ручки.
Ручка была краденой.
Джон уже не знал – плакать или смеяться, настолько странный набор вещей был у его новой марионетки.
В целлофановом свёртке обнаружилось нечто с претензией на бутербродность: кусочек очень тёмного хлеба, майонез, ломтики солёных огурцов… где-то с краю затерялся одинокий огрызок колбасы.
Джон хотел есть, но не настолько, поэтому свёрток полетел в мусорную корзину. Не долетел. Плюхнулся в паре дюймов от неё.
Напомнив себе потом всё-таки кинуть данное нечто в корзину, Джон брезгливо вытер руки – снова о пододеяльник – и принялся за самую интересную часть найденного. Книжицы и телефон. Телефон после осмотра и извлечения sim-карты был отброшен почти сразу же – в памяти оказались несколько смс и слишком много номеров, из которых ни один не помечен как значимый, только три раздела: «работа», где содержалось двести сорок четыре номера, второй, озаглавленный как «пятница, гуляем», где в номерах и фамилиях, переваливающих за четыре сотни, можно было попросту потеряться, и третий, со списочком из десятка номеров под названием «сам такой». Ни фото, ни видео – не та модель, не поддерживает.
Книжица первая производила впечатление записной. Немного пошуршав страницами, Джон пришёл к выводу, что она скорей зарисовочная – наброски, похожие на планы зданий, пара вклеенных чертежей, наброски вовсе непонятные, расчерчены какие-то углы, некоторые листки просто были беспорядочно исчирканы. Из записей – «диафрагма 2.8» и «свалим?» на английском, несколько каракулей на тему того же славянского языка, и всё. На последней странице, правда, обнаружился подробный перечень старинных английских особняков викторианской эпохи – особняк самого Джона там тоже присутствовал, причём все предыдущие пункты были вычеркнуты.
Записная книжка маньяка – пронеслось в его голове, вызвав лёгкий смешок.
Какая ирония.
Книжица вторая была определённо художественного характера. Небольшой чёрно-белый портрет на задней обложке, яркое название на передней. Внутри – столбики строк: стихи.
Джон растерянно перевёл взгляд на блокнот, потом снова на сборник.
В его библиотеке давно не было новых вливаний, а поэзию он любил. Даже самому удивительно было, как можно получать столько удовольствия от того, что кто-то зарифмовал несколько строчек, но всё же… стихи влекли его.