Я выбрал небольшую крепкую двадцативосьмивесельную галеру, погрузкой шерсти в которую руководил плотный семит невысокого роста с непропорционально большой головой.
— На Рим грузишься? — спросил я семита на финикийском языке.
— Да, — подтвердил он, после чего посмотрел на меня так, будто я был заговорившей вдруг статуей, и спросил после паузы: — Ты откуда?
— Из Гипербореи, — ответил я. — Это далеко-далеко на севере.
— А где выучил наш язык? — поинтересовался финикиец.
— Ваши моряки приплывали, — ответил я и спросил сам: — Сколько возьмешь за проезд до Рима с меня и моего друга?
— Обычно беру по пятьдесят сестерциев, но вам скину по пять за знание языка, — сказал он и полюбопытствовал: — А зачем наши моряки приплывали? За оловом?
— Да, — подтвердил я.
Пусть думает, что Гиперборея находится на острове Британия, иначе задолбает меня вопросами, а мне внапряг уже сочинять информацию о своей вымышленной родине.
12
Остия — ворота в Рим. Расположен город в устье Тибра, о чем и говорит его название (остия — устье на латыни). На рейде множество морских судов — современных вариантов финикийского «круглого» корабля. Это одномачтовики длиной двадцать пять-тридцать метров, шириной семь-десять, осадкой два-три метра и грузоподъемностью двести-триста тонн. На мачте выше прямого паруса два треугольных, напоминающих лиселя, чего в предыдущую эпоху не было. Впереди на задранном вверх бушприте еще одно нововведение — небольшой прямой парус, артемон, который позволял идти против ветра. Теперь буду знать, когда примерно его придумали. Руля все еще нет, вместо него пара сочлененных над палубой рулевых весел, которые крепились на кринолинах — кормовых балконах. В кормовой части на палубе небольшая надстройка, типа ходовой рубки. Там располагались каюты капитана и богатых пассажиров. Бедняки путешествовали на открытой палубе. Корма круто загнутая с акростолем в виде рыбьего или скорпионьего хвоста, лебединой головы, завитка раковины… У некоторых судов железные якорь-цепи без контрфорсов, но преобладают все-таки пеньковые канаты. Разгружаются «круглые» суда у каменных или деревянных причалов, сооруженных на берегу реки. Рядом с причалами впритык стоят каменные склады, заполненные товарами, привезенными по морю, которые на речных судах или гужевом транспорте отправят в Рим. У многих, кроме высокого, метров пять-восемь, первого производственного этажа, имеется жилые второй и даже третий. Обратной стороной склады выходят на главную улицу города, мощеную, шириной метров девять и длиной километра два. Напротив складов стоят такие же высокие, в четыре-пять этажей дома, которые называют инсулами, сложенные из известкового туфа и кирпича, обожженного (нижние этажи) и сырцового (верхние). На первом этаже обычно расположены лавки, на остальных — съемные квартиры. Иногда между инсулами попадается храм какому-нибудь из многочисленных богов римского пантеона и кажется мелкой комнатной шавкой среди крупных уличных псов. На холме в черте города стоит каструм — прямоугольный военный лагерь, защищенный рвом и валом с частоколом из дубовых бревен и деревянными башнями, угловыми и надвратными. Обычно с каструма и начинаются римские города на захваченных территориях. Возле него селятся аборигены, завязанные на обслуживание римских вояк, потом рядом раздают земли ветеранам, которые берут в жены местных женщин, оставшихся без женихов, погибших от римских мечей — и вот он новый город.
Из Остии за два асса с носа мы вместе с еще двенадцатью пассажирами на восьмивесельной лодке доплыли до Рима. Всю дорогу Гай Публий Минуций выступал в роли бесплатного гида. Он знал подноготную обитателей каждой богатой виллы, мимо которой мы проплывали. Судя по его рассказам, жизнь римских патрициев полна подлых нежданчиков, роковых страстей и прочих атрибутов мыльной оперы. В общем, патриции тоже плачут. Порой навзрыд.
Мы высадились ниже каменного моста, возле Тройных ворот, к которым вела Остийская дорога. Свое название ворота получили потому, что было три арочных прохода: посередине широкий для транспорта, а по бокам два узких для пешеходов, которые строго соблюдали правила правостороннего движения. Впрочем, стражники древками коротких копий напоминали эти правила забывчивым. Ворота были в крепостной стене высотой метров десять, сложенной из туфа. Часть такой же стены я видел в двадцать первом веке у вокзала Термини. С тех пор она почти не изменилась. Туф легок в обработке, но выветривается и размывается плохо. Через каждые пятьдесят-шестьдесят метров стену делили на куртины прямоугольные башни высотой метров пятнадцать, ни одна из которых не доживет до моего предыдущего (или будущего?!) визита. Возле ворот стояли, сидели и лежали толпы нищих, изображавших калек и юродивых. Я не сразу понял, почему они считают это место хлебным, пока не увидел, что почти каждый из приплывших что-нибудь подавал нищим, радуясь, наверное, благополучному возвращению домой или прибытию в Город. Римляне именно так называют свою столицу, скромно и просто. Подал нищим и Гай Публий Минуций, распределив с полсотни бронзовых ассов, благодаря чему на несколько минут прослыл самым богатым и щедрым гражданином не только Города, но и Республики. Свою страну римляне называют тоже скромно и просто. Через ворота нас пропустили без вопросов, несмотря на то, что у моего попутчика на портупее висел гладиус в ножнах, а на плече был мешок, из которого выглядывали рукоятка моей сабли и мой лук со стрелами в сагайдаке. Наметанный глаз стражников сразу определил, что передними гражданин Города. Именно Города, потому что гражданам Республики вход в него с оружием запрещен.
За воротами начинался Бычий рынок. Видимо, раньше здесь торговали скотом, но сейчас все было застроено инсулами и храмами. Один из храмов, посвященный Геркулесу, показался мне знакомым. Может быть, доживет до двадцать первого века и вновь предстанет предо мной. Все остальное было непохоже на что, что я здесь видел когда-то в будущем. Чему не сильно удивился. Отсутствие впечатливших меня когда-то Ватикана, виллы Боргезе и фонтана Треви подразумевалось, а вот в то, что до сих пор нет Колизея, я поверил не сразу. Почему-то не сомневался, что амфитеатр уже сооружен, и увижу его, такой высокий и величественный, как только пройду городские ворота, и крепостные стены не будут закрывать обзор. Увы, из высоких зданий разглядел я только инсулы в пять-шесть этажей, которых было очень много, стояли впритык, и кривые улочки между некоторыми были так узки, что, вытянув в окно руку, можно было пожать руку живущего напротив.
— А где проводятся бои гладиаторов? — спросил я.
— В смысле, поминальные бои? — уточнил Гай, которому я во время отсидки объяснил значение слова «гладиатор», но, как сейчас понял, зря потратил время. — Да где угодно, только плати!
Расталкивая прохожих, мы пошли к Овощному рынку, где возле храма Януса проживала мать моего попутчика. Как ни странно, мне показалось, что сейчас в Риме проживает больше людей, чем в двадцать первом веке. Впечатление многолюдности возникало из-за толчеи на улицах. Давно у меня не возникало чувство, что я в московском метро в час пик. Рим исправил этот недочет. По словам моего гида, в Городе сейчас полмиллиона жителей. Поскольку Гай Публий Минуций считать умеет только до десяти, я сразу поверил ему.
Одеты жители Рима были по-разному, но почти вся одежда шерстяная. Кое-кто из мужчин носил тогу, запретную для иностранцев. Это кусок ткани длинной метров пять-шесть, которым обматывали тело, образуя каскады складок. Без посторонней помощи такое не соорудишь, поэтому носили тоги в основном богачи, должностные лица при исполнении обязанностей и жрецы. У последних спереди была ярко-красная полоса и по подолу пурпурная кайма. Большая часть населения предпочитала тунику. Мужчины носили с короткими рукавами и длиной до колена, женщина — с длинными и по щиколотку. Мужскими считались белый (для богатых), коричневый и черный (для бедных) цвета, а женскими — зеленый и желтый, а для совсем бедных был светло-коричневый. Если особа мужского пола надевала зеленую тунику с длинными рукавами, то все понимали, с кем имеют дело. Что забавно, римляне делили людей на активных и пассивных и, не зависимо от пола, первых считали мужчинами, а вторых — женщинами. Всадники (местное дворянство) спереди на тунике имели одну или две красные вертикальные полосы шириной сантиметра три, а сенаторы — шириной сантиметров десять. У крутых пацанов во все времена заведено носить спереди на видном месте что-нибудь яркое, заметное издали, чтобы их заранее боялись и не думали напасть. Головные уборы не в моде. Их заменяют капюшоны, накидки или сеточки, а то и просто полоски ткани, скрепляющая волосы. Последние — привилегия замужних женщин. Беднота вся босая, а кто побогаче носит сандалии разной формы, каждая из которых имеет свое название. Много украшений, причем порой из обычного железа. Особая тяга к браслетам, которые носят не только ниже, но и выше локтя, и даже на ногах. От богатых дам сильно шибает духами, удушливо-сладкими. Почти все старые женщины набелены, нарумянены, с черными бровями и ресницами и зелеными или синими тенями вокруг глаз и даже на висках. Молодые красились не так жестоко, но иногда встречались очень экстравагантные варианты.
Мать Гая Публия Минуция по имени Цецилия была бандершей — содержательницей борделя. Выглядела она настоящей развалиной, даже несмотря на толстый слой косметики на лице, поэтому забросила любимую профессию и поднялась по социальной лестнице. Она в парике из обесцвеченных волос сидела на трехногой табуретке у входа в свое заведение, которое располагалось на первом этаже пятиэтажной инсулы. По другую сторону от входной двери стоял каменный член высотой с метр, выкрашенный в красный цвет. Волосы Цецилии были перехвачены черной повязкой, как у уважаемой матроны-вдовы. Поверх желтой туники повязан зеленый передник. На ногах сандалии. Сына опознала не сразу.
— Заходите, господа легионеры! — сперва пригласила она. — Самые красивые и опытные девочки ждут вас!
— Здравствуй, мам! — поприветствовал ее Гай Публий Минуций.
Цецилия долго разглядывала сына, будто сомнительную монету, которую ей пытается втюхать плутоватый клиент, после чего произнесла удивленно:
— Тебя еще не убили, паршивец?!
— Как видишь, нет! — весело ответил он. — Твои уроки выживания пригодились!
— Денег не дам, не надейся! — сразу предупредила она.
— Не беспокойся, у меня есть деньги, — произнес Гай. — Нам с другом надо пожить несколько дней, пока решим свои дела.
— Хорошо, занимайте дальнюю комнату, — разрешали Цецилия. — Мерзавка, которая работала в ней, сбежала с варваром. Как только найду ей замену, сразу выгоню вас.
— И на том спасибо! — беззаботно ответил сын и, жестом пригласив меня следовать за ним, зашел в бордель.
В полутемной прихожей на длинной лавке сидели три невзрачные девицы лет пятнадцати-шестнадцати в туниках из тонкой, полупрозрачной, белой, льняной ткани, ниже сисек перехваченных красной лентой, завязанной на спине на бант. Все три в светло-русых париках и босые. Проституткам запрещено носить обувь. Полумрак скрывал их недостатки. Судя по простецким лицам, сбежали из деревни в город за красивой жизнью. Наверное, надеются подзаработать на покупку своей земли и вернуться. Здесь они в хороший день получают больше, чем в деревне за месяц. Только вот проституция — путь в одну сторону, редко кому удается выгрести против течения. Они слышали разговор сына с матерью, поняли, что мы не клиенты, поэтому продолжили болтать, не обращая на нас внимание. Обсуждали цены на зерно, которые полезли вверх из-за засухи на Аппенинском полуострове. Можно вывезти девушку из деревни, но нельзя вывезти деревню из девушки. Напротив их лавки были четыре входа в комнаты, завешенные прямоугольными отрезами темной плотной материи. Слева от проституток был вход в еще одно помещение с закрытой деревянной дверью, наверное, рабочий кабинет и спальня бандерши.
— А ну, встали, крошки! — шутливо гаркнул на них Гай Публий Минуций.
Девушки быстро поднялись, пряча за искусственными улыбками оторопь: всё-таки сын хозяйки, мало ли что?!
— Посмотрим, чем вы богаты, — произнес он и, по очереди оттянув у девушек ворот туники, заглянул и оценил сиськи. — Ты мне нравишься! — сказал он средней, шлепнув ее по заднице, после чего обратился ко мне: — Какую из оставшихся возьмешь? Я заплачу.
Я показал на крайнюю слева, которая, услышав про оплату, заулыбалась искренне.
— Сейчас мы положим вещи и вернемся, — сказал мой друг.
В этот момент в прихожую ввалилась Цецилия и заорала с порога:
— Ты чего тут раскомандовался?! Они на работе!
— Я их нанимаю, — сообщил сын и протянул ей сестерций: — Возьми и заткнись!
— Так бы сразу и сказал, — подобревшим тоном произнесла мать, спрятала серебряную монету в кожаный кошель, висевший под передником, и ушла на улицу ловить клиентов.
В дальней комнате — узкой прямоугольной коморке метра два с половиной на два, в которую свет попадал из полутемной прихожей — помешалась лишь кровать и табуретка с перевернутыми вверх дном тазиком и кувшином для подмывания.
— Не патрицианские вилла, конечно, но все равно лучше нашей камеры у Антидия, — сделал вывод Гай, швырнув свои вещи на кровать.
С ним трудно было не согласиться. Я положил свою ношу рядом с его, после чего мы пошли расслабляться.
Комната, в которой меня принимали, ничем не отличалась от соседней, разве что на выступе стены горел глиняный светильник, заправленный оливковым маслом. Проститутка встала на кровати в коленно-локтевую позу, рассчитанную не изголодавшегося солдата: подходи и властвуй! Подтянув к банту подол туники, оголила выпуклые ягодицы и промежность, выбритую и выкрашенную в красный цвет. В этой позе девушка была так похожа на краснозадую мартышку, что я с трудом сдержал смех. Почувствовав, что у меня пропало желание, обернулась и посмотрела испуганно. Наверное, боялась, что останется без заработка, а то и по морде схлопочет от клиента, а потом и от бандерши.
— Разденься и ляг на спину, — предложил я. — Или у вас так не принято?
— Как скажешь, но вообще-то не разрешено раздеваться, — покорно согласилась она, снимая парик, а потом развязав бант и стянув через голову тунику.
Кем не разрешено, законом или хозяйкой, она не уточнила. Волосы у девушки были, скорее всего, темно-каштановыми, но при тусклом свете казались черными. Тело с узкими плечами и выпирающими ключицами, ребрами и тазовыми костями. Складывалось впечатление, что какие-никакие запасы жира у нее были только в ягодицах.
— Как тебя зовут? — спросил я, раздевшись и ложась рядом с ней.
— Полла, — тихо ответила проститутка.
Под вскрики и стоны, которые издавал Гай Публий Минуций в соседней комнате, отделенной от нашей тонкой стеной из сырцового кирпича, я принялся неспешно и со знанием дела ласкать девушку, которая сперва напряглась, непривычная, видимо, к такому обращению, а потом расслабилась, поплыла за мной. Заведя ее до такого состояния, что тихо скулила от нетерпения, аккуратно вошел в Поллу, мокрую и горячую. Стонала и вскрикивала она громче Гая. Поначалу с удивлением, что может получать столько удовольствия, потом бездумно, подчиняясь эмоциям. Кончила раньше меня, продолжая содрогаться всем телом и скрести ногтями мою спину, даже после того, как я удовлетворился и затих. Когда я лег рядом на спину, перевернулась на бок, прижалась ко мне и, тихо то ли хихикая, то ли всхлипывая, принялась целовать мое плечо, а потом тыльную сторону ладони. Подозреваю, что испортил ей профессиональную карму. Проститутка должна быть фригидной, иначе перестанет работать.
— Что ты с ней делал, что она так орала?! — удивился Гай Публий Минуций, когда я вернулся в предоставленную нам комнату, где на выступе стены уже чадил глиняный светильник.
— То же, что и остальные, только лучше, — ответил я.
— Мать сказала, что с такими способностями ты не пропадешь в Риме! — поделился он.
— Если останусь здесь, — сказал я.
Отвык от многолюдья и суеты больших городов. Мне бы гавань потише, где не надо толкаться локтями с утра до вечера.
13
Я стою на узкой кривой улочке, сбегающей по склону холма Эсквилина к Римскому форуму. Впереди проход перекрыт столпившимися зеваками, которые наблюдают, как отец дерется с дочерью. Поскольку глава семейства жидковат, а девица довольно крупная, несмотря на свои лет тринадцать-четырнадцать, представление обещает быть продолжительным. Никто не вмешивается, потому что отец вправе делать со своими детьми, что хочет, даже убить. Родившегося ребенка отец может признать или не признать и умертвить или продать кому угодно. Так повелось с основателей города Ромула и Рема, отец которых бог Марс не признал сыновей, разрешил бросить их в Тибр. Из реплик зевак я понял, что дочка не захотела выходить замуж за того, кого ей нашли родители, загуляла с другим. Как ни странно, женщины были на стороне отца, требовали жестоко наказать ослушницу родительской воли, а мужчины поддерживали дочь, предлагали оторвать у родителя то, чем он ее породил, видимо, опасаясь, что тем же и убьет.
Оказался я в этом месте случайно. У меня хорошая пространственная ориентация и память на местность, но в Риме это помогает слабо. Каждый день я умудряюсь заблудиться на узких кривых улочках без названий и номеров домов, похожих одна на другую не только внешне, но и вонью, как бы выходящей из стен и брусчатки. Выручает то, что все дороги ведут на форумы, как римляне называют рыночные площади. Вот и сейчас я пытаюсь спуститься на самый главный из них — Римский. На этом форуме в храме Сатурна находится городская сокровищница, в храме Юноны чеканят деньги, а возле базилик Порция, Семпрония и Эмилия постоянно проходят собрания горожан или судебные процессы. Сутяжничество — главное римское хобби, которое позже переймут пиндосы и доведут до абсурда. Желающий обратить на себя внимание юноша из приличной римской семьи должен найти известного государственного деятеля и засудить его за что угодно, чтобы самому стать чиновником и потенциальной жертвой. Главным доказательством вины или невиновности являются ораторские способности: кто красивее выскажется, тот и победит в суде. Послушал я несколько судебных процессов. Должен признать, что умение красиво болтать римляне довели до уровня искусства.