Наконец, я отпускаю игний и виновато качаю головой, не в силах даже взглянуть на Наставника. Я знаю, что не справилась, и знаю, что должна была. Наставник говорит дяде о том, что дар у всех просыпается по-разному, вполне возможно, четыре – это слишком рано. Приободренная, я набираюсь смелости, чтобы обернуться. Но лучше я бы этого не делала. Если бы в тот момент снять с дядиного лица слепок, то получилась бы маска полного разочарования.
С тех пор эта сцена повторялась сотни раз, неизменно с тем же результатом. Только с какого-то времени Наставник перестал появляться, и дядя сам следил за моими мучениями. Он всё никак не желал сдаваться.
Когда Серра с Иалоном и детьми – Первыми, как их потом стали называть, – пересекли Штормовые моря и высадились на землю, Серра пробудила самый первый камень и благословила даром камневидения своих детей и внуков, а через них – и всех своих потомков. Каждый в Серре обладал даром камневидения, начиная от простых крестьян и рыбаков и заканчивая Первыми Советниками. Степень одаренности была разной, но дар был у всех.
Но не только это не давало дяде покоя. Его старший брат, мой отец, был гениальным камневидцем, благодаря которому Зеннон сейчас спал в безопасности, а мне, его дочери, было не под силу разбудить даже жалкий игний, уже стертый от частого использования и готовый вспыхнуть от неосторожного прикосновения. Любой в Зенноне справился бы с этим без труда.
Эта пытка прекратилась, только когда мне исполнилось десять – к этому возрасту дар проявлялся абсолютно у всех. Но похоже, единственный дар, который был у меня, – разрушать возложенные на меня надежды.
Всё бы сложилось по-иному, если бы не дядина гордость. Дядя так никому не сообщил, что мой дар не проявился. Он договорился с руководством школы, чтобы меня освободили от занятий камневидением, – он собирался заниматься со мной лично. И ему, Советнику первого ранга, с легкостью это позволили. Все решили, что раз уж такой сильный камневидец берется за меня, значит, талантом я пошла в своего отца. На самом деле, на занятиях дядя всего лишь объяснял мне теорию, чтобы меня не выдало собственное невежество.
Так, с дядиной подачи все стали считать меня подающей надежды камневидицей, и, чтобы поддерживать эту иллюзию, мне пришлось лгать всем и каждому, не только в школе, но даже дома – из всех слуг о моей аномалии знали только Гаэн и его внучка Рози, моя личная горничная. И Нелла, конечно.
Дядя забарабанил пальцами по бумаге, и только теперь я заметила, что это письмо, и сердце неприятно замерло. Дядя посмотрел на миниатюрную статую Зеннона на своем столе. Основатель города в наглухо застегнутой мантии держал в руках раскрытую книгу Закона. Дядя на мгновение прикрыл глаза, словно у него разболелась голова.
– Ректор Академии еще полгода назад с пылом заверял меня, что они ждут не дождутся того дня, когда дочь Эрена Линда окажется в их рядах. А месяц назад сам Первый Советник осведомился, собираешься ли ты поступать в Академию Камневидцев. Естественно, мне пришлось ответить утвердительно.
Ошеломленная, я встретилась с дядей взглядом.
– Но ведь я…
– Да, я знаю, что Академия – последнее место, где тебе следует быть. И всё же у меня не было выхода. Привлекать внимание к твоей…аномалии крайне нежелательно.
Дядя слегка поморщился, словно раскусил кисличную палочку.
– Я проанализировал все имеющиеся варианты и нашел оптимальный. Через неделю состоится помолвка, а через полтора месяца ты выйдешь замуж.
Мне показалось, что дядя вдруг заговорил на древнесеррийском, потому что я не поняла почти ни слова. Какая помолвка? Что значит замуж?
Весь мой гнев вдруг испарился, вместо этого по венам словно потекла ледяная вода. Через неделю? Видимо, меня настигла кара Зеннона – за то, что осмелилась сегодня оскорбить своей ложью его возлюбленную Дею.
Дядя начал сильнее барабанить пальцами по письму, избегая моего взгляда:
– Замужество – твоя единственная возможность скрыть отсутствие дара. Если ты не будешь поступать в Академию, возникнут вопросы. Нежелательные вопросы, на которые будет трудно ответить в удовлетворительной манере. Если же ты выйдешь замуж, всё можно будет списать на нежные девичьи чувства, которые не позволяют оставить новоиспеченного мужа. Оптимально, если к тому времени можно будет намекнуть и на готовящееся пополнение семейства. Ты всецело посвятишь себя семье и детям, и постепенно вопросы у всех отпадут сами собой.
Я сидела, неприлично вытаращив глаза, почти с приоткрытым ртом.
Я не ослышалась? Оптимальный вариант? Дядя шутит?
Только я никогда не слышала, чтобы дядя шутил. Я попыталась хоть что-то сказать, но слова застряли где-то в легких.
Дядя, поправив идеально стоявшую чернильницу, по-своему истолковал мое молчание:
– Понимаю, что всё это скоропалительно. Но дело в том, что найти жениха для тебя было весьма непростым делом, с учетом всех обстоятельств. Только сегодня я наконец получил окончательное согласие касательно одной кандидатуры.
Дядя взял в руки письмо и пробежал взглядом по первой странице. Как завороженная, я уставилась на ровные строчки, выписанные размашистым почерком. Внезапно мне стало нечем дышать.
– Хейрон Бернел. Сын Огаста Бернела, главы торгового дома «Бернел и Родд».
Против воли мои брови взлетели вверх:
– Хейрон? Как…любимого пса Зеннона?
– Очевидно так, – лицо дяди даже не дрогнуло, словно в таком имени не было ничего необычного. – Как бы то ни было, это законопослушная семья, достаточно обеспеченная, хотя их состояние значительно пошатнулось из-за всей этой ситуации…с Тенями, – дядя произнес это так, словно речь шла о досадной ошибке в отчете, а не о бедствии, постигшем Серру. – Молодой человек как раз заканчивает обучение в Академии. Говорят, амбициозен, не желает идти по стопам отца, метит в Советники. При иных обстоятельствах можно было бы рассчитывать на кого-то более соответствующего твоему статусу, но увы, выбирать не приходится.
Дядя что-то еще сказал о матери Хейрона, их собственности, но всё прошло мимо меня. Силой воли я заставила себя снова прислушаться:
– Естественно, мне пришлось дать понять, что ты не унаследовала талант своего отца. Завтра я встречаюсь с Огастом Бернелом и расскажу, как дела обстоят на самом деле. Возможно, после этого он передумает. Но я сомневаюсь. Бернелы никогда не упускают выгодных сделок. Они должны прекрасно понимать, что это их единственный шанс породниться с нашей семьей. Что же касается…
На меня накатила слабость, и я стиснула руки в кулаки, чтобы собрать все силы.
– Нет.
Мой голос был едва громче шепота, но дядя умолк и поднял брови.
– Нет?
– Я не могу.
– Не можешь. Почему? – Голос дяди прозвучал напряженно и холодно, а пальцы вновь принялись отстукивать барабанную дробь по столу.
Почему? Я посмотрела на белую, без единого пятнышка форму дяди. И он меня еще спрашивает… Сколько себя помню, я всегда делала только то, что от меня ожидалось. Никогда не могла сделать свой собственный выбор. Но я надеялась, что, по крайней мере, когда стану совершеннолетней, у меня появится какая-то свобода. А эта помолвка загонит меня в клетку, из которой я никогда не выберусь. Горло словно обхватила удавка, стало трудно дышать.
– Твое сердце занято?
Вопрос дяди застал меня врасплох, и щеки залил румянец. Опустив глаза на стол, несколько раз я открыла и закрыла рот и наконец сказала:
– Нет.
– В таком случае вопрос решен.
Стараясь унять охватившую меня дрожь, я впилась пальцами в браслет на запястье. И предприняла последнюю попытку, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало обвинение:
– Мне придется при всех поклясться на книге Закона, что мое решение выйти замуж добровольное.
Дядя не мог принудить меня к клятвопреступлению.
Неожиданно дядя хмыкнул, – единственный знак того, что мы с ним были связаны неформальными узами. Но в дядиных глазах не было веселья – только мрачная уверенность.
– Я ни к чему не собираюсь тебя принуждать. Как предполагает Закон, твое решение должно быть добровольным. Именно поэтому ты подумаешь над моими словами, а завтра с утра передашь с Гаэном свой ответ – «да» или «нет» будет вполне достаточно.
Отчего-то от его спокойного, уверенного тона меня начало по-настоящему трясти. И, прежде чем я смогла себя остановить, спросила:
– Почему нельзя просто заявить, что мой дар не проявился? Или сказать, что он неожиданно пропал?
И услышала мольбу и отчаяние в своем голосе.
Губы дяди сжались, а взгляд снова обратился к миниатюрной статуе Зеннона.
– Об этом и речи быть не может. Это…небезопасно.
– Небезопасно? – Внутри у меня всё помертвело. – Меня же…меня же за это не изгонят?.. – Мой голос пресекся.
– Твоя аномалия не есть нарушение Закона, никто не подвергнет тебя за нее изгнанию. Но я не хочу, чтобы над моей племянницей ставили опыты!..
Дядя резко замолчал и смял письмо, заставив меня вздрогнуть.
– На сегодня всё. Завтра буду ждать твоего ответа.
Опыты? Какие опыты? Я не осмелилась спросить, что дядя имел в виду, заметив, каким отстраненным стало его лицо, – словно он уже погрузился в обдумывание очередного доклада.
Как можно незаметнее я постаралась выскользнуть из кабинета. Уже у двери меня настиг холодный голос дяди:
– Подумай хорошенько, Вира.
Я не ответила, только вжала в себя плечи и вышла, оставив дядю работать.
Я поднялась наверх, но не вернулась к себе в комнату, а вышла на широкую террасу. На свежий воздух.
В правом углу стояла скамейка, полускрытая кустами самшита и жимолости. Мое самое любимое место, где можно было ото всех спрятаться.
Я прошла туда мимо садков с блестящими черными соляриями, которые, вбирая в себя солнечный свет, казалось, нежились на почти апрельском солнце, словно коты. В подвале у нас был целый резервуар с водой, которую нагревали солярии. Она шла на отопление и в ванные. Воды требовалось много, как и соляриев, поэтому они занимали все свободные солнечные пространства, – большая часть расположилась на плоской крыше, но и здесь, на террасе, их было достаточно.
Убедившись, что на самом деле одна, я отшвырнула от себя туфли, забралась на скамейку с ногами и уткнулась лбом в колени. И наконец расплакалась.
Если бы только мама с отцом были живы. Всё сложилось бы по-другому.
Я вытащила из-под рукава браслет из зеленоватых хризалиев и машинально начала перебирать неровные бусины. Этот браслет – всё, что осталось от мамы. А от отца осталось имя.
Вира – Верная Исполнительная Разумная Аккуратная.
Наверное, в другом городе это могло быть всего лишь странным именем, которое пожелал дать мне отец. Но здесь, в Зенноне, все знали, что это отсылка к клятве камневидцев, которую приносят при поступлении в Академию, к клятве, которую я никогда в жизни не произнесу:
Я клянусь быть верной Закону и Зеннону,
Я клянусь исполнять свой долг перед Академией и городом,
Я клянусь быть разумной и аккуратной…
Если бы кто-то искал в словаре определение иронии, мне бы следовало привести этот пример.
От слез платье на коленях промокло, – так, что Нелле бы не пришлось искать причины ко мне придраться. Но хотя бы мне немного полегчало.
Я подняла лицо к теплому заходящему солнцу. Обычно я любила выбраться сюда, на террасу, – понаблюдать за упорядоченной суетой во дворе, послушать, как тихонько ржут в конюшне кони и проезжают в отдалении по мостовой редкие фаэтоны. И посмотреть на Зеннон.
Но сегодня вид города не принес мне умиротворения.
Терраса выходила на север, и с нее был виден Храм Зеннона с блестящей в солнечном свете покатой крышей и едва ли не такое же высокое здание Совета напротив. Между ними, в самом центре Храмовой площади, возвышался столп, увенчанный миниатюрной моделью корабля, на котором Серра с Иалоном и детьми приплыли к берегам новой земли. За площадью вздымался шпиль Академии Камневидцев.
Но мой взгляд упорно устремлялся туда, куда я обычно избегала смотреть, – вдаль на север, где у границы города темным пятном высилась Башня Изгнания.
Дядя заверил, что меня не могут изгнать из-за моей аномалии. Но почему открывать правду о ней небезопасно? И какие-такие опыты мне в противном случае грозят?
Прозвучал гонг к ужину, и я вздрогнула, но даже не двинулась с места.
Есть ли у меня по-настоящему хоть какой-то выбор?
Сегодня в Садах я уже рискнула, захотела сделать по-своему, и вот что из этого вышло…
Да и если я откажусь от помолвки, то что? Куда я денусь? Зеннон я покинуть не могу.
Сколько времени я провела, рассматривая бесчисленные карты, представляя, что путешествую по Серре, посещаю ее великие города, основанные Первыми: Альвион, Нумм, Аир, Энтану. Но Серры, той Серры, которую нам оставили Первые, больше не было. Выжили Зеннон и Альвион. Остальное – даже острова – поглотили Тени.
Солнце склонилось к западу, растекаясь по небу алыми полосами, и меня наполнила неясная тревога. Скоро должен был загореться световой щит – единственное, что защищало нас от Теней.
Еще маленькой, я как-то спросила Гаэна, который относился ко мне с теплотой, как к собственной внучке Рози: что такое Тени, о которых все так испуганно говорят? Почему мы от них прячемся? Помню, как побледнело морщинистое лицо, когда он ответил:
– Десять лет назад они пришли с севера, из Энтаны. Никто не знает, почему. И никто толком не знает, что они такое. Они приходят с заходом солнца и скрываются с его лучами. Это…сгустки тьмы, которые поглощают людей.
– Как это так? Едят?
– Не знаю, ласточка, – тогда Гаэн меня еще так называл, – можно и так сказать. От человека ничего не остается, только одежда.
От этих слов меня пробрал мороз по коже.
– Разве их никак нельзя победить?
Гаэн печально покачал головой.
– От них спасает только световой щит. Раньше и он был не такой надежной защитой, и временами Тени прорывались внутрь, но, благодаря мастеру Линду, мы можем спать спокойно.
По всему диаметру, насколько хватало глаз, городские стены охватило ровное, холодноватое свечение. Я поняла, что задержала дыхание, и выдохнула.
Зеннон был в безопасности.
Где-то далеко, у восточного побережья, подобный щит должен был загореться вокруг Альвиона. Но как выживал второй оставшийся город Серры, уже давно никто не знает. Если поначалу, даже несмотря на Теней, люди пытались путешествовать между городами, то несколько лет назад, после разразившегося скандала с эрендиллами, Зеннон прервал с Альвионом всякое сообщение. И полностью отгородился от мира.
Теперь его покидают только осужденные на изгнание преступники.
И сегодня один из них вот-вот встретится с Тенями.
Почувствовав, что дрожу, я поскорее надела отброшенные туфли и поспешила в свою комнату, которая встретила меня теплым светом желтоватого люминария – светильника в виде кошки, и запахом ужина, о котором позаботился Гаэн, – я узнала веточку герзании, которую старый дворецкий всегда подкладывал мне к тушеному мясу.
Поев, я достала из комода свадебный портрет своих родителей. Отец, так похожий и непохожий на дядю. И мама с волосами насыщенного медного оттенка, точь-в-точь как у меня, в голубом платье, которое так подчеркивает ее зелено-голубые глаза. Если скажу «да», то через полтора месяца это самое платье будет на мне.
Я часто и подолгу смотрела на родителей, гадала. Двадцать лет разницы. Как они сошлись? Что увидели друг в друге? Глядя на улыбку отца и тихую радость в глазах мамы, я была уверена в одном, – они любили друг друга, всё то недолгое время, что были вместе.
Я спрятала портрет на место и позвонила, чтобы Рози помогла мне подготовиться ко сну.
Их история не моя. Они оставили мне наследие, оставили имя. И я должна соответствовать этому имени. Должна быть разумной, должна быть исполнительной.