**
Продолговатые листья оказались приятно-кислыми на вкус; значит, Нээле не ошиблась, именно их как-то принесли на монастырскую кухню. Листья, горячие, нагретые солнцем, покрывали весь пригорок, пристраивайся и пасись, как лошадка или коза. Делать больше нечего было, только ждать — Энори сказал, что выяснит дорогу, по которой пойдет отряд, чтобы вывести девушку прямо к ним. Но ушел и исчез, часа два, наверное, прошло, а он все не возвращался.
Нээле и не радовалась, и не беспокоилась, пастись навроде домашней скотинки было самое то. Напряжение последних нескольких дней перелилось через край и опрокинуло саму лодку. Мертвая женщина больше не могла угрожать, а Энори придет рано или поздно. Можно и поспать на пригорке, под солнышком, вдыхая запах горячих травы и земли. Попробовала было ощутить какое-нибудь предвидение, но внутри было пусто и глухо. Она не стала ни все слышащими корнями травы, ни все видящим ветром — как и была, осталась бесполезным человеческим телом. После нескольких попыток сдалась.
Может, она и впрямь задремала, и чей-то плач невдалеке просто почудился. Не то детский голос, не то звериный. Совсем рядом, только пробраться через кустарник, гущу папоротника и небольшие залежи бурелома. Суконная юбка порвана в нескольких местах, да и на рукаве кофты дыра — разодрала, убегая от тори-ай, — и все равно осторожней пыталась идти, не зацепиться снова за что-нибудь.
Потом птица перед глазами порхнула, на миг туманная полоса встала перед глазами. И вот все как раньше, но шаг за шагом яснее — тропка не та, и даже вовсе не тропка, а лишь небольшая узкая прогалинка, случайно возникшая.
Сердце подсказывало идти туда, но сердце у нее было глупое, она давно поняла. Голова тоже глупая, и не решать бы Нээле ничего, а сидеть на пригорке и ждать. Но потеряно направление, остается идти, куда вроде бы тянет, а то больно уж неуютно стоять в этих зарослях. Страха так и не испытала; солнце, хоть загороженное ветвями, все же угадывалось, да и высоко еще было. Пошла примерно туда, куда раньше указал Энори — как раз прогалинка удобная туда смотрит.
Если верно поняла, воины Сосновой в той стороне… а неверно — бояться нечего, полдень, а Энори ее следа уж точно не потеряет.
**
Никого не осталось, но А-Юй смог ускользнуть. Он умел становиться тенью среди теней, лягушкой на болотной кочке, булыжником в каменной кладке. Он мог бы пойти к шаману в ученики, большая честь — но не захотел. Вэй-Ши ценил его, но именно поэтому не с собой взял, а позволил вести часть своего отряда. И они хорошо шли, запутали следы, и знали — если остальные и сгинут, люди рядом с А-Юем доберутся до севера. А там — почему бы и нет? — и до своего войска.
Но потом карта пропала, и А-Юй был уверен, что видел в ночи знакомый силуэт. Мельком, но хватило ему. Сперва исчез проводник, а потом и карта пропала, и некому было ее похитить, кроме него, тоже тени. Просто враг убил бы хоть одного из рухэй. А этот забрал обратно свой дар — и после этого отряд заблудился. Хоть и помнил А-Юй карту, не стало толку от той памяти, будто рисунок другим подменили. И пришлось уже оставлять следы — пару раз набредали то на стоянку охотников, то на деревню.
Теперь А-Юй лежал среди папоротников, вдыхая острый запах стеблей и сырой земли, и ждал, пока искавшие его пройдут мимо. Пока спасло то, что его хотели не просто убить, а непременно взять живым — он был единственным уцелевшим, и мог многое рассказать. Его уже поймали недавно. Только веревки оказались непрочными, а может, помогли амулеты, которыми он под кожаной курткой был увешан, как елка шишками. Он сбежал, и теперь его искали. Он видел железные бляхи на их доспехах, слышал звяканье металла и чужую речь. Давно рассвело, но деревья здесь клонилось одно к другому, не давая лучам проникать вниз свободно. Солдаты были везде, но не замечали моховую кочку, лягушку, обломок опавшего ствола, которыми стал А-Юй.
А потом невдалеке возникла другая фигура, и А-Юй на миг позавидовал — этот даже не прятался. Он спокойно стоял почти что среди солдат, и те не замечали его. Но он, видно, все-таки всемогущим не был — скрывшись от взора солдат, сам не заметил лежащего. Тогда А-Юй понял, что ошибался — главным было не вернуться домой, главным было убить. Он чуть приподнялся — прицелиться было нетрудно — и метнул дротик.
…И никогда не узнал, что попал, и удаче своей был обязан испытанной зависти и радости осознания — гнев или ненависть выдали бы его. Попал, но не спасся.
Через пару мгновений он был уже не просто мертв, его не существовало и в мире духов, а тело от чужого толчка скатилось в овражек, на дне которого еле текла небольшая, зеленая от ряски речушка.
Тот, в кого А-Юй бросил дротик, с трудом прошел шагов десять, зажимая рану, чтобы не оставить следов крови; он упал в полускрытую в папоротниках в старую яму-ловушку: там не нашли бы проходившие мимо солдаты.
А они так и не услышали, не поняли ничего, только пара человек прислушались — вроде хрустнули ветки.
Сегодня удача сопутствовала охотнику: он почти сразу подстрелил пару горлиц. Отходить далеко от хижины было боязно, с тех пор, как слухи пошли, что в этих местах хозяйничают чужаки. Ладно бы просто хозяйничают — убивают. И он сам видел чужие следы и кое-как затушенное костровище. Немало народу, человек десять, пожалуй…
Он бы охотился дальше, но до слуха донеслись крики и лязг железа, и он поспешил вернуться, запереть дверь на засов, словно маленькая охотничья хижина могла защитить. Часа два, не меньше прошло с того времени, как услышал звуки схватки; тогда только решил наведаться и посмотреть.
До места он не дошел, увидев немного крови на листах папоротника, рассеянные брызги, словно кто кистью встряхнул. Листья примяты не были, разве что разорвана росшая меж них паутина. Он знал — там, внизу, была старая ловушка, вырытая еще другим охотником. И сейчас в этой яме кто-то лежал.
Он сперва понадеялся — зверь, но нет, то был человек. Одного взгляды было довольно, чтобы понять, с такими ранами не живут. Но этот еще почему-то дышал.
— Жаль-то тебя как, молодой ведь совсем, — пробормотал охотник, свесившись в яму. И за свою шкуру было страшно — а ну как здесь целая банда поблизости? Что за звуки сражения были недавно? Но не оставлять же здесь, хотя, может, и разумней было бы дождаться его смерти и прямо тут могилу устроить. И все-таки жалко… не по-человечески это, сидеть рядом и просто ждать.
Поэтому спустился в яму и достал раненого — тело того оказалось неожиданно легким, словно вместе с жизнью его покидал и вес. Крови было не слишком много, но, когда с усилием вытащил дротик, она хлынула, заливая и одежду охотника. Тот ощутил досаду — поблизости нет ручья, а когда засохнет, поди еще отстирай. Перевернул человека на спину, гадая, стоит ли пытаться хоть из мха и его же рубашки повязку соорудить, или уже бессмысленно.
Когда распахнулись глаза, неподвижные, как у слепых, он успел удивиться и даже обрадоваться, хотя чему бы, все равно ведь не выживет. Зеленоватому свету на лбу раненого тоже успел удивиться, и это было последнее его чувство.
…Пальцы опустились на глаза, закрывая их, навсегда изгоняя из них увиденное страшное. Затем несколько веток папоротника легло на тело охотника, не скрывая его: лишь знак внимания, уважения к умершему.
Тень брела от ствола к стволу, с трудом, опираясь на них, но невесть как среди папоротников и подлеска ухитряясь выбирать место, где можно пройти. То место, где не так давно шел погибший охотник. Низкая косоватая хижина показалась среди деревьев; тень приблизилась, сорвала с дверного косяка защитный знак, сплетенный из заговоренных ниток и корешков, и исчезла внутри; дверь осталась полуприкрытой. Брошенный наземь защитный знак был почти неразличим среди лесного сора, лишь немного красного блестело на нем, но кровь быстро высыхала.
Удержать жизнь в теле было сложнее, чем воду в дрожащих ладонях. Тело испытывало не боль, а невозможность существовать. Эта оболочка все же являлась слишком человеческой, чтобы легко перенести такие ранения. Тогда, со стрелой, было легче. Не возникало сомнений, как поступить.
Все существо стремилось в одном направлении, как дождь падает с неба на землю, как солнце с востока движется к западу. Там были силы и скорое исцеление. Он уже пользовался этим средством, и сейчас вынужден был идти против себя самого. Не сделать то, что было естественным, как дыхание для людей — если и попытаешься не дышать, потеряешь сознание и все равно сделаешь вдох.
Ему сейчас нельзя — и необходимо — было прикоснуться к маленькой жизни, которой он в свое время так много отдал. И этим убить. Не было смысла себя обманывать — сейчас Тайрену такого касания не перенесет.
Вокруг была ночь, очень много ночи, и путеводная нить сквозь нее.
«Я… не… могу…»
Где эта крылатая тварь, когда она так нужна?!
Сил на гнев неожиданно хватило, но после их не осталось вовсе. Тогда он поблагодарил случай за то, что окон здесь нет, а охранный знак валяется у порога — сейчас не пройти мимо даже такой безделицы, а потом… удержится как-нибудь, раз сумел до сих пор.
Глава 16
Крепость Кэраи увидел в самый подходящий час, когда солнце еще не поднялось высоко и в упор освещало ее стены, отчего они казались и вправду белыми. Словно огромный лебедь, подстреленный кем-то из небожителей, упал среди горных склонов, раскинув крылья, и так окаменел, контуры тела стали грубее, чем при жизни птицы, но не потеряли изящества.
— Вот что я точно изменил бы в собственном прошлом — хотелось бы чаще видеть ее, — сказал он Ариму, придержав коня. — Помнил ведь, что она очень красива, но совсем позабыл, насколько.
Сейчас и впрямь оказалось можно остановиться, полюбоваться ровными светлыми стенами, чуть тронутыми золотом, разноцветными флагами на них, соснами и кедрами, как игольчатой рамой.
Ночное письмо оказалось не ловушкой, а благом, а подозрительный помощник хозяина — человеком Аэмара. Тритоны и тут отличились — сумели раньше прочих узнать, по какой дороге поедет Кэраи, и передали весточку от верных людей. Здесь, в Тай-эн-Таала сейчас собрались многие, не желавшие новой власти.
Несколько солдат с усилием открыли тяжелые ворота, вереница всадников въехала на каменный двор.
Первым заметил молодого человека, которого, пожалуй, сейчас хотел увидеть больше других. Заметно повзрослевший, по-солдатски одетый, кажется, вымахавший еще выше прежнего, тот давно не выглядел таким радостным. А может, просто не было у них таких встреч, где уместна радость.
Он по-прежнему открыто и чуть застенчиво улыбался, когда они встретились во второй раз, уже в комнатах, отведенных гостю. Вошел, остановился на пороге, едва не касаясь притолоки головой, черный в солнечных лучах.
— Значит, это по твоей вине Аэмара спасли мне жизнь, — сказал Кэраи; его лицо оставалось серьезным, но сам чувствовал, как ответная улыбка рвется наружу из глаз.
— Они умнее и меня, и Майэрин, хотя насчет нее не уверен, — ответил Рииши, подчиняясь приглашению войти и сесть напротив. — Эти юркие водяные твари чуют выгоду и там, где ее вроде бы искать бесполезно.
— Ты доверяешь им?
— Не знаю, что и сказать.
…Когда из залитого дождем городка вывезли его спутников и его самого, раненого, почти загнанного, он договорился со своими людьми о встрече в условленном месте, а сам подчинился воле провожатых. Его вновь доставили в уютный, утопающий в зелени домик, где ждала Майэрин, едва не упавшая в обморок, увидев кровь на повязке. А ее дядюшка, пока рану вновь перевязывали, неспешно беседовал с ним, пытаясь то ли выведать дальнейшие планы, то ли внушить свои. Несмотря на присущую всему тритоньему роду увертливость, чем-то Рииши нравился этот человек. Не только спасением жизни — да Рииши так и не понял, кто именно его спас, он или другие члены многочисленного семейства. Они все действовали заодно, связь между ними была немыслимо быстрой, словно у каждого Аэмара в голубятне жило под сотню птиц, натренированных летать ко всем родичам и верным Дома.
Хозяин неторопливо отхлебывал легкое вино, угощал гостя и объяснял, что думают Аэмара о происходящем.
«Мы всегда были сильны, как клан, и возможно — заметьте, я ничего не утверждаю — Нэйта причастны к смерти Тори или Кайто, хотя прямых оснований так считать нет. Поэтому разумней, не ввязываясь в прямое противостояние, оказывать по мелочам поддержку их противникам»
«Мою жизнь вы считаете мелочью?» — усмехнулся тогда, и сразу поправился: «Я не о себе-человеке, разумеется. Так высоко я себя не ценю». Но Дом Нара мелочью не был, и собеседник знал это…
Несмотря на пропитанную какими-то мазями повязку, плечо болело, и рука плохо двигалась; не хотел быть обязанным родне Аэмара, но все же хорошо, что его разыскали. Стоит подумать, как блуждали бы сейчас под ливнем, в сером холодном рассвете… и это в лучшем случае. Чтобы добраться до верных Дому Нара, пришлось бы потрудиться.
Рииши слушал вполуха, отвечал — порой невпопад, а сам лихорадочно пытался сообразить, что делать дальше. Один раз он уже уехал отсюда, чтобы его спасали, как неразумного малыша.
Начало лета, а за окном в сумерках колыхались темные ветви и казалось — они в сухих листьях, как поздней осенью.
Две дороги, одна хуже другой. Здесь оставаться, притихнуть, надеясь, что больше не тронут и что союзники тоже стерпят, не поднимутся. Или направиться в Тай-эн-Таала, как говорил Шимара… туда незаметно могут добраться многие, но будет ли толк от сидения за стенами? Будет, наверное — по слухам, война близится к концу, Тагари вернется, и ему не помешают свежие силы и верные люди. В крепости этой Рииши был пару раз, навсегда запомнил солоноватый, будто морской, запах окрестных ущелий, и высокие стены из светло-серого камня…
Ах, да, есть и третий путь — пойти и договориться с Суро. Но это совсем несерьезно.
Майэрин пришла к нему поздно вечером, постучала еле слышно и робко заглянула в дверь, пряча лампу за широким рукавом домашнего одеяния. Наверное, думала, Рииши может уже спать. Он и впрямь задремал — полусидя в кровати, с картой отрогов гор Эннэ в руках.
— Что-то случилось? — в первый миг испугался.
— Я поговорить, — тихо сказала она. — Ты опять что-то задумаешь и уедешь. Но я твоя жена и имею право хотя бы заранее это услышать.
— Садись, не стой на пороге, — поманил ее к себе и она пошла, тоже почему-то испуганно. Пока шла, ненужно уже прикрывая светильник рукавом, подумал о том, что так и не понял еще, кто она ему. Своя, чужая? Близкое существо или девушка, случайно получившая имя его Дома? Сейчас она, похоже, в самом деле союзница, но близким человеком не становятся в одночасье.
Лампу так и не выпустила, поставила на колени. В бледно-оранжевом свете исчезали все резкие черточки, лицо казалось округлым и почти красивым. И еще — сейчас она походила на Кайто, никогда раньше не замечал в ней сходства с братом, Майэрин полностью уродилась в мать.
— Что ты знаешь? Меня согласны отсюда выпустить?
— Наверное, только… ты уже уехал однажды, — слова прозвучали виновато и нерешительно. — Может, предоставишь моей родне что-то сделать? Спрятать тебя Аэмара сумеют…
— Теперь твоя родня — не только они…
Ее рука дрогнула, едва не опрокинув лампу.
— Не стану отсиживаться за чужими спинами, как дитя малое. Я поеду в Ожерелье, ту крепость, помнишь?
— Это слишком опасно.
— Теперь мне везде опасно. И тем, кто волей долга или случая оказался на моей стороне, — сказал он угрюмо, разглядывая покрытые лаком половицы, будто хотел что-то вычитать в них. — Нам надо держаться вместе. Где мы все расположимся, в одном из загородных домов, или в лесу станем лагерем? Если и впрямь Тай-эн-Таала сумеет нас приютить… по счастью, до нее в Ожерелье ближе всего от Осорэи.
— Почему ты ему веришь, Шимаре? Очевидно ведь — это ловушка, — позабыв о робости, горячилась Майэрин, и лицо шло пятнами, различимыми даже при лампе — пунцовыми от гнева, белыми от страха.
— Крыло Лебедя и в самом деле верная крепость, я о многих там знаю.