Пыль дрожит над все так же звенящей под ногами землей осязаемой стеной — и в какое-то мгновение, у самого горизонта мне мерещится до острой боли знакомый силуэт башни. И даже потоки магии на ее вершине на удивление похожи на те, что укрывают в Безвременье Цитадель…
- оОо –
Смех — горький, едкий, безумный — удается сдержать с трудом.
Намверлис.
Имя-проклятие. Имя-спасение. Истинное дитя Империи — не нынешней, о которой почти никто не знает, но Древней, той, что простирала свои длани на весь континент — дитя самой глубокой темноты и самой страшной боли.
Такой же, как я. Тень. Воплощающий, но — Думата. Вечный спутник, любимая игрушка Архонта Ио. Один из тех, кто удостоился чести шагнуть на поиски Семи — за пределы мира, за пределы разума, за пределы веры. Один из тех, кто оказался проклят собственной гордыней – ибо гордыня его Хозяина была и его тоже… ведь любой из нас — всего лишь продолжение мыслей и чувств своих творцов. Слишком много идей, до судорог много эмоций, которые нельзя показать никому из вас. Хочется прижать ладонь к выбитому в камне имени, что за века даже для гномов стало синонимом слова «гнусный». Как он оказался здесь? Вообще, как он попал в этот мир – ведь мне казалось, что из Золотого Града вернулись лишь сами Магистры…? Впрочем, это, опять-таки, пропаганда Белого Шпиля. Они не могли знать деталей… да что там, они до сих пор сами не знают, сколько же гордых сынов Империи ушло с Архонтом Ио в тот безумный поход…
— Хоук? Все в порядке? — твой взгляд вновь задумчив. Только не пойми, Создатель, Андрасте, Семеро, кто-нибудь, только не пойми, не осознай всю глубину моей ненависти — и моей жажды…
— Искорка, ну что же тебе опять не сидится на твоей очаровательной заднице ровно? – Белла обмахивается ладошками, поразительно вовремя вклиниваясь в едва не начавшийся привычный уже спор. — Или это ты так напрашиваешься на приключения на нее? Тогда я требую, чтобы мне дали посмотреть!
Плоско, грубо и нагло — но отрезвляет, вырывает из паутины самых невероятных домыслов и идей, что уже затопили мою голову. Оно и к лучшему — несомненно. Последний раз осматриваем странную арену — и прибавляем шаг. Мы обещали вернуться не позже, чем через месяц. По крайней мере, именно на этот срок Авелин гарантировала затишье в Киркволле.
В ущелье, что уходит вглубь отрогов Виммарка, становится все темнее. И прохладнее, что не может не радовать.
— Это… башня? В самом сердце ничто? — ты пораженно распахиваешь глаза, и непонятно откуда взявшаяся тут солнечная искра пробегает по самому краешку твоих радужек, на миг делая их из медово-янтарных прозрачно-золотыми.
Знакомая архитектура — и вид высеченных гномами рун и статуй-Охранителей пробуждает в моей душе, в том, что от нее осталось, жесточайшую боль, смешанную с непередаваемым голодом. Знаю, чувствую, что Фенрис испытывает нечто весьма похожее — но в его отрывочных воспоминаниях больше горя. Больше боли и скорби, в разы больше ненависти.
— Гномы не строили для себя башен, Блонди. Для людей — да, было дело, но не стали бы они украшать статуями Совершенных заказную постройку. И уж тем более не статуями Карридина, Герлона и Туррета, самых… противоречивых из них, — Варрик растеряно прокручивает в ухе колечко серьги, разглядывая три большие и пятерку малых видимых нам скульптур.
— Создатель Наковальни Пустоты, тот, на чьей совести кровавая резня, ради остановки которой и был отдан титул, и первый из гномов, ушедший в Стражи, сражавшийся на Молчаливых Пустошах… Забавно…
— Да ты, Хоук, я погляжу, знаток гномьей истории! — Белль смеется, но в глазах уже знакомое мне выражение. Я идиот. Как я умудрился произнести это вслух?!
— Увлекался в подростковом возрасте, было дело, — Варрик поймет, остальным подробности и не понадобятся.
Ну, по крайней мере, в реакции Волчонка, как и твоей, я не ошибся. Но вот Изабелла беспокоит меня все сильнее… вот же неугомонная. Что ж, у моего беспокойства есть один неоспоримый плюс — оно не дает мне уйти еще глубже в воспоминания и размышления. Быть может, это и к лучшему.
Здесь, за пределами скалистых отрогов, на неожиданно широком пространстве самого ущелья вновь мучительно-солнечно, и снова над головами едва не трескается от жара раскаленное добела небо, на котором даже теряется диск дневного светила. Мы все жмуримся и щуримся — что опасно. Слишком велик риск пропустить очередную атаку, а я даже не сомневаюсь, что она будет.
И снова вперед — к ожидающей нас твердыне. А для меня — навстречу моему собственному прошлому и жгучей до судорог в стиснутых в кулаки пальцах ненависти ко всему, что есть магия и Империум. Ко всему, что есть я.
- оОо –
Подземелья Хартии, по которым мы блуждаем уже трое суток, лабиринт, с каждым новым поворотом становящийся все хаотичнее и безумнее, словно те, кто его строили постепенно сходили с ума — по мере его создания — вызывает ощущение… театральности, что ли. Какой-то вычурной кукольности, даже игрушечности — гротескно-заляпанные кровью стены, слишком большое количество пыли и песка, хотя его не могло сюда нанести — по крайней мере, не столько, слишком картинно торчащие из этого песка кости. Страшилка, будто созданная по фантазиям детей, похожая на те сказки, что ребятня любит травить у костра летними вечерами. Карвер и Бет любили…
Сердце снова болезненно токает, и пальцы стискивают рукояти кинжалов — чуть сильнее, чем пару мгновений назад.
Простите меня. Сам себя я прощать не умею, так хоть вы, оттуда, где вы сейчас — из чертогов ли Семи, от Трона ли Создателя — но простите. Улыбнитесь хоть краем губ. Потому что весь этот поход — сплошное напоминание о вас. О маме. Об отце — пусть я и знал его так мало.
И о Хозяине. Я и сам не пойму, что гложет меня – ненависть… или обида? Нет, несомненно, ярости и отвращения во мне всегда было с избытком, да и пресловутой ненависти хватало… но не горюю ли я по утраченному?
За такие мысли хочется самому себе съездить по голове — может, хоть тогда я перестану путаться в собственных стремлениях… Ладно, плевать, не до того.
Сфера неприятно жжет ладони – и под моим взглядом внутри нее начинает пульсировать в такт биению моего сердца серовато-синее марево с серебристыми сполохами. И, кажется, именно она — то единственное реальное, что есть в этом мире, хотя как раз реальной она не может быть по определению — замороженное в пространстве-времени заклятие, собранное в один сияющий узел. Никому из вас этого не понять — просто потому, что никто из вас не знаком с подобными извращениями так, как с ними знаком я.
И я, кажется, догадываюсь, что это за заклятие…
— Только я слышу барабаны? — ты хмуришься, и я краем глаза замечаю, как переглядываются остальные наши спутники. Фенрис сквозь зубы выдыхает:
— Похоже, твоя кровь какая-то особенная. Я даже не сомневался.
— Вот скажи мне, угрюмый ты наш, это к чему сейчас прозвучало? Ты Блонди не опасаешься, нет? — Изабелла смеется и уворачивается от тычка локтем со стороны Варрика. Глупый эльфенок… тебя ведь почти мгновенно выдают порозовевшие кончики ушей.
Ты фыркаешь и поворачиваешься ко мне, мимолетно касаясь ладонью открытого плеча, словно подтверждая, что я твой — и напоминая об этом всем остальным. Особенно Фенрису. Прости и ты меня, светлый мой, я знаю, что причиняю тебе боль, раз за разом, когда невольно зову тебя его именем. А ты все так же молчишь, прячешь обиду и ревность в своей душе… Я бы предпочел испытать на себе крепость твоих кулаков, чем читать все это в глубине твоих глаз, предпочел бы услышать яростную ругань в свой адрес – но не быть свидетелем такого… смирения.
Забыться. Вот чего сейчас хочется больше всего. Растворить самого себя в упоении битвой, в жаре кровавого танца — с сильным, достойным противником, а не с этой крысообразной шушерой, что стаями набрасывается на нас из-за поворотов. И я уже знаю, как этого добиться — если, конечно, я не ошибся в своих предположениях.
Впрочем, в таких вопросах я редко ошибаюсь…
Обратный путь занимает куда меньше времени – сейчас не приходится отвлекаться на постоянные стычки с гномами и на то, чтобы залатать себя после них, а потому всего через день мы уже стоим на знакомой Арене.
— Ты… уверен, что это хорошая идея? — в голосе Фенриса мелькают нотки узнавания. Да, несомненно, он не мог не видеть Купели. Пусть эта выглядит немного не так, как должна бы — но ведь и посвящена она не одному из Двенадцати, а только Тени. Пусть сильному, невообразимо-одаренному, предельно-близкому к Архонту Ио… но рабу.
Сфера в пальцах сжимается в крохотную искру, ныряя в самое сердце плетения, что связывает Купель с Завесой — и словно лучший клинок из андерфелсской стали распарывает нити заклинания, что рассыпаются брызгами крови — душно-черной, до последней частички пропитанной отравленной магией… и Скверной. Той, самой первой Скверной, что принесли с собой из Черного города Проклятые.
Разрыв Завесы, что пропускает скованную сущность, бьет по чувствам и связанной щитами магии как вымоченный в желчи бронто кнут. Темная фигура на той стороне площади вырастает прямо из-под земли — и мгновенно, как в саван, укутывается в непередаваемую мощь.
Столь знакомо. Столь желанно — я уже успел позабыть, как сладко-горьким разливом скользит по губам этот поток магии самих Семи. Столь отвратительно-ненавистно.
Несколько мгновений — и едва уловимы кивок с его стороны, адресованный мне. Ощутил. Понял. Знает, что мы пришли за его жизнью… или не-смертью, что, вероятно, точнее.
А можно ли и мою жизнь назвать не-смертью?
Да, пожалуй.
Вскинуть клинки, скрещивая их перед грудью и коротко кланяясь — и получить ответный поклон со щитом на отлете и прижатым к искореженному магией нагруднику мечом. Церемониал Теней никто не отменял, а оскорблять столь сильного противника не входит в мои планы. И плевать уже на то, что могут обо мне подумать. Возвратное движение лезвий — и едва уловимые порезы на предплечьях, чуть выше края наручей — так же как и он незаметно чиркает по левой руке острием меча. Первая кровь пролита по собственной воле… и во славу Семи.
И снова этот взгляд Белль. В иной ситуации я бы избавился от столь внимательной личности… но за прошедшие годы она стала для меня больше чем спутницей — боевой подругой, которая всегда прикроет спину, поддержит, без вопросов и сомнений подставит плечо, молча нальет кружку, когда не вовремя одолеет непрошеная волна воспоминаний.
Все они слишком глубоко вросли в меня… как каменные обломки в плоть Намверлиса. И защита — и обуза.
Мы начинаем первое движение нашего танца одновременно. Такие разные. До ужаса похожие. Воплощенный кошмар, сильнейшие Джар-Греды Империума, сошедшиеся в смертельном поединке. Прошлое… и прошлое. Иное — но прошлое.
Сталь поет, рассекая воздух — и со звоном встречается с такой же сталью. Ни капли магии — лишь чистые умения. Пока. Нас — четверо, а это уже несправедливо. Несправедливо, да… Ты уже плетешь ледяную бурю — и Намверлис, усмехаясь безгубым ртом, обнажающим оскал почерневших зубов, вскидывает руки.
И серебряные провалы глаз затекают кипучей чернотой Некромагии.
Его Зов – простой и понятный, отработанный веками службы. Знакомый мне до последней капли вложенной силы. Четыре скелета-лучника — как уравнение сил. Не более, но и не менее. Мы двое — и по четыре спутника-защитника за нашими спинами.
Хриплый вскрик – и новая череда ударов. Атаки становятся все грубее и жестче — и мелодичный звон танцующей стали сменяется грозным набатом стонущего от вложенной в каждый выпад силы металла. Перекат, выпад, отвести меч плоскостью лезвия, беззвучно охнув от усилия, понадобившегося, чтобы удержать вес удара. Отнюдь не человеческого усилия — едва ли не на грани моих способностей. Утешает лишь то, что и он сражается во всю доступную мощь.
Ни единой посторонней мысли — лишь упоение схваткой. И даже слепящее солнце нам не помеха… стой, куда?! Исчезает, растворяясь в мареве Тени, чтобы спустя миг возникнуть в стороне. Ну нет, это слишком грубая игра. Следовать за тобой в азарте боя я не буду — и тем паче, не прибегну к магии.
За моей спиной раздается жалобный стон — мучительно-знакомый. Болезненно бьющий по сознанию. Ты оседаешь на землю, обеими руками вцепившись в пробившую грудь стрелу — и гудение пламени в дальнем краю Арены стихает, словно обрезанное ножом.
— Нет!
Рык рвется с губ неосознанно — звериный, дикий, и магия выходит из-под контроля, всплескиваясь волной. Хранитель ложится на безвольное тело быстрее вдоха — на инстинктах, и только после этого удается обуздать беснующуюся силу. А где-то в самой глубине сознания звенит пронзительно — без Целителя мы продержимся недолго. Потому что Намверлис уже отбросил сковывающие его воспоминания о чести — и дерется как загнанное животное, не гнушаясь выплетать все, на что способен — а потому нас окружает почти десяток Восставших, помахивая отточенными клинками. Варрик, ругаясь на родном наречии, вертится, словно юла, то посылая почти в упор болты, то отбиваясь сильверитовым клинком Бьянки от слишком близко подбирающихся к нему скелетов, Изабелла прикрывает его со спины, но судя по поалевшей тунике она уже ранена, и не сказать, чтобы легко — движения ее в разы медленнее, чем обычно.
Я слишком увлекся — и упустил момент, когда ситуация переломилась не в нашу пользу.
Краем глаза замечаю стремительное движение Фенриса — яркая искра лазури движется почти неразличимо для зрения, смазываясь в сияющую линию, словно комета, и старательно обработанный лириумом руками Сендала — и моими собственными — Летендралис поет свою песню Смерти, упокаивая призванных одного за другим — и все равно это происходит слишком медленно. Всей своей освобожденной из оков воли магией я ощущаю его раны… длинную резаную на спине и глубокую колотую — от стрелы — в правом боку. Пока он упивается битвой — он не ощущает их, но стоит хоть на миг сбиться с ритма стального танца…
Мои клинки, не переставая, наносят и отражают удары — но ни у кого из вас нет возможности вмешаться в мой бой с Тенью, чтобы поддержать меня, вы скованы по рукам и ногам своими собственными схватками. Пот струится по вискам и лбу, заставляя прилипать к ним растрепанные короткие пряди, и волосы лезут в глаза, мешая и отвлекая. В который уже раз жалею, что не откромсал их сегодня утром, когда мелькнула такая мысль.
Свист-свист-свист-удар-р-р, поймать меч на скрещенные кинжалы, чья сталь подозрительно хрупает вместо мелодичного звона. Только бы не сломались! Отбросить оружие подальше… и кубарем покатиться по бурой земле, задохнувшись от боли и набившейся в рот пыли — удар щита пришелся аккурат на многострадальное пятое ребро, еще не до конца сросшееся после последней стычки с Хартией. Отрешиться от режущей боли… сплюнуть кровь — ребро, видимо, все же сломалось окончательно, и осколок зацепил легкое.
Крик Волчонка — низкий и сорванный. И его рана — моя рана. Скелет выдергивает свой заржавленный меч из его живота… и снова магия полыхает без моей прямой воли — на голом инстинкте, защищая Нить от разрыва, удерживая искру жизни в искалеченной плоти.
Изабелла бросается вперед, стараясь отбросить слишком близко подошедших к ней Призванных — глупо, но смело. И, конечно же, обречено на провал — не с ее ранами. Двоих она успевает выбить, но на их место поднимаются новые… и она падает, поймав сразу две стрелы в правый бок, отчего на тунике проступают новые алые пятна — прямо поверх уже подсохших и побуревших. Еще один Хранитель вспыхивает видимым лишь мне зеленоватым сиянием — и я ощущаю, что резервы почти исчерпаны. Варрик глухо матерится, отходя назад, стараясь занять позицию подальше от наступающих врагов…
Хохот Намверлиса режет уши — и в сознании взрывается насмешливое:
«Сдаешься, ТоттФайарта-Шаххан?» — наречие старое, но сложно не понять смысла, даже если толком не знаешь его.
«Я бился с тобой не как Воплощающий, ДуматСафийя-Праэма! Но теперь — буду»
Мой Зов к Пламенеющему тонет в его яростном реве — и передо мной во всем своем великолепии раскидывает крылья огромный призрачный Дракон с серебряной чешуей. Он прекрасен — первая мысль, выныривающая из гулкой пустоты, образовавшейся в сознании. Я и не знал, что Воплощение может быть… таким.