Остальные полицейские члены нашей утренней тусовки оторвались от своих страшных дел, и обернулись на наш диалог. Эти двое были куда более обычными полицейскими, чем мой красавец. Им бы я точно не позавидовал. Вон по тому пожилому пенсия плачет. Он, когда с коленей приподнимался, рожу скорчил, как мистер Артрит из рекламы. Такой не то, что злоумышленника не догонит, такой себя потеряет в городском парке. К нему остальных приставили, чтобы не падал. А тот, что с ним рядом, вообще Винни-Пух. Ниже меня, зато круглей. Он на колени присесть возле трупа вообще не может – покатится, разметая улики. А тут через сто метров дорога под горку, и до самого пруда с лебедями.
Еще в картине мира присутствовали медики, числом три, включая водителя. Водитель традиционно стоял у машины, курил. Если бы я писал картину «Равнодушие», попросил бы его позировать. Но он бы не согласился, потому что нет у меня таких денег, чтобы заплатить за столь яркую фактуру. Ни у кого в нашем городе таких денег нет, потому и ошивается дядька в «скорой». Посоветовать ему, что ли, в столицу сбежать? Там продюсеров больше.
Оставшиеся два медика копошились, как червячки, возле пострадавшей. Что-то у нее было с шеей, или с головой. Поскольку я медик в еще меньшей степени, чем полицейский, то вообще не понимал, что они делают. Известно же, что вы не видите того, чего не знаете. Так древние индейцы не увидели кораблей Колумба, и прощелкали свою территорию в результате. Сидят сейчас в резервациях, бедолаги.
Красавец подошел ко мне, протянул руку. Больше всего он, все-таки, напоминал белокурую бестию, настоящего арийца из кино про войну, и это меня огорчило. Наверное, мое огорчение как-то отобразилось на физиономии.
– Ну-ну, все в порядке, – снова ариец меня не понял, и слава Богу опять, – Хотя, какое-там в порядке… Вот, женщину оглушили, мерзавцы. Шла себе, шла…
Да вы, батенька, лирик. Небось, барышень пачками охмуряете. Интересно, что такие цитируют, перед тем, как предложить прокатиться? Уж точно не «Майн кампф».
– Оглушили? – переспросил я, потому что странная надежда во мне пискнула.
– Толкнули, – поправился полицейский, – Но она жива, не волнуйтесь, просто плохо ей. Наверное, вам неохота смотреть…
Это прозвучало, как «жаль, что вы не любите этот сорт пива так же сильно, как мы его любим».
– Могу посмотреть, если надо, – смалодушничал я, потому что не могу не уступить власти.
Наяву я ей уступаю, а потом мысленно на нее гажу, таким же образом стараясь поступать вслух в компании подобных мне граждан. Короче говоря, я типичный русский интеллигент.
– Вот и прекрасно, – как он это сказал, ему просто жить стало легче, я сразу почувствовал, – Вот, посмотрите, прошу вас. Вдруг опознаете, мало ли что.
Не уверен, что по их протоколу все происходило правильно. И будь я преступник, не стал бы я так быстро спешить на место преступления, разве что ключи от дома позабыв рядом с трупом. Но выбирать было не из чего, я же мужик. Мы, мужики, сначала лишаем себя выбора, а потом мужественно боремся с неприятностями.
Приблизившись, я изобразил готовность обыскать лежавшую, если надо, в карманах пошарить, чулки проверить – мало ли что. Но этого не понадобилось. Красавчик пригласил меня обойти тело, на которое я, на самом деле, еще не смотрел толком. Он провел рукой в воздухе, изображая траекторию, по которой мне следовало идти вокруг тела – я и пошел. Эта огненная линия в воздухе приковала меня к себе, как паровоз к рельсам, я на сантиметр не отклонился. Обошел, глянул на поводыря – я остановлюсь? Тот показал – да, вы на месте. Открывайте глаза.
Мои были открыты, но я их поднял от асфальта, и глянул на лежавшую в коечке даму.
Это была не бомжиха. Это была Багира, моя подружка. На самом деле она была даже не Багира, она была Рита Петрова. Петрова… проще некуда. Разве что будь она Иванова. Но самое прикольное, что Багиру я немножко любил, и это было ее классное отличие от Ленни.
– Ой, – сказал я, – Ритка, ты?
Очень плохо стало внутри, очень. Но хорошо, что в такие минуты не думаешь, что сказать, как выразить чувства. Я просто прыгнул внутрь ее тела, ощутил боль в голове, пару ссадин на ножках, полный неуют в животе. Еще заметил, что коечка неудобная, узкая и холодная. Возле ушка липко и жарко, громко тикает пульс: бам, бам. И то слышно, то не слышно. Когда не слышно, тогда страшно, и хочется повернуть голову так, чтобы вновь стало слышно. Черная прядь волос неуютно прилипла к тикающему уху, кончики щекочут мочку. А потом начинает вдруг жечь, и это совсем непривычное ощущение, потому что не бывает в жизни ситуаций, когда жжет в ухе: на ухо не выльешь горячий чай, ухом не приложишься к сковородке, пепел сигареты не стряхнут тебе в ухо. Значит, ухо горит внутри, там грозная магма пытается извергнуть себя в мир. Что с тобой, Багира?
Не думаю, что Багира узнала меня по голосу. Но голову ее как раз поворачивали в другое положение, как настольную лампу. Медик делал это осторожненько, словно доставал из гербария пересохшие листики. Пальцы его, как пинцеты. Дыхание, как кислород из подушки. Взгляд, как фонарь над операционным столом. В свете этого фонаря даже мне стало понятно, что Багира в надежных руках.
– Вы ее знаете, – сказал ариец.
Я кивнул. Это здорово, что в его словах не звучал вопрос. Ясно же, что знаю, раз узнал.
– Это Рита Петрова, – сказал я, – Моя…
Моя кто?
– Знакомая, – подсказал ариец, не выдержав паузы.
Я снова кивнул, на этот раз ощущая внутри предательство. Я его часто ощущаю, когда дело касается женщин. Только с Ленни никогда не ощущал. Ариец тоже понял, что Рита не просто знакомая. Это у нас, мужиков, на уровне подсознания распознается. Чтобы он не стал думать обо мне плохо – как я о себе, стоя рядом с ним – я решил поправиться.
– Скажем так, не просто знакомая, – сказал я загадочно, нажав на «не просто».
Это смотрелось коряво, но лучше, чем никак. Ариец кивнул, принимая мои слова, будто глотая. А может и впрямь проглотил, кто их знает, полицейских этих.
Глотнуть-то он глотнул, но я все равно чувствовал себя виновато. Простит ли он меня, если я расскажу ему о своем грандиозном плане – найти себе женщину, в которой ничегошеньки не будет от мамы? Простит, потому что дураков настоящие мужики прощают. Он же такой, он про маму вообще не поймет, он психологию не читал, разве что криминальную.
Я подошел к Багире и присел на корточки.
– Эй, – сказал немолодой медик.
– Он ее знает, – отозвался ариец.
– И что? – насмешливо спросил медик, – Она сейчас встанет и побежит?
Ариец ничего не ответил, зато нагло сел со мной рядом. Я понял, что он на работе. А я просто живу. И я имею право быть собой, и он его имеет. Ну и пусть имеет.
Полагалось спросить, что с Багирой. Просто сказать эти слова – «что с ней», и дальше все пойдет по-накатанному. Я было раскрыл рот, но Бог подал знак – Багира открыла глаза.
Она была не то, чтобы красавицей, но я сделал ее такой. Я многих сделал красавицами, пользуясь исключительно русским языком: я дал Багире понять, что она красивая. Я говорил ей, что в ней много женщины. Что она такая, как мне нужна, даже рост у нее такой. Что мне хорошо, когда она рядом. У нее черные волосы, не крашеные, а натурель в стиле «кошачь». Этот стиль мы с ней сами придумали, оторвав кусок от «кошачьих». Она и впрямь была Багира. Я не сказал ей, что в оригинале у Киплинга Багира – мужчина. Мне не был нужен мужчина, я долбаный натурал.
Багира открыла глаза. Они были теплые, окруженные потекшей краской. Кажется, это называется глупейшим словом «тушь». Вроде как деревенский лапоть пошел в пожарные, а команду «туши!» произнести не могёт.
– Витя, – сказала Багира, изрядно удивившись сквозь боль, – привет. Это ты?
И улыбнулась. Увидев меня, она словно воды попила, настолько ей полегчало. Всё хорошее, что я ей говорил, она возвращала глазами. Кстати, именно я сделал ее глаза теплыми. Это случилось, когда она как-то раз попросила: «поцелуй меня». Я поцеловал, и ее глаза навсегда потеплели. Наверное, я колдун.
– Привет, Багира, – сказал я, – Это я.
– Привет.
– Если я возьму тебя за руку, будет легче? – спросил я.
– Легче, – сказала она.
Я взял ее за руку. Попробовал понять по теплу, что случилось. Мы, люди, часто тупим, не вовремя стараясь заглянуть в то, что было. Я не исключение.
Рука ее была теплая, потому что случилось не страшное. Багира шевельнула пальчиками. Они были маленькие, как у всех женщин, что мне нравились. А у мамы были большие? Не помню, надо же.
– Тебе сказать, что все будет хорошо? – улыбнулся я.
– Ну скажи-и, – улыбнулась она в ответ.
– Все будет хорошо, – сообщил я Багире.
Она хихикнула, но глазки закрыла, потому что где-то ей все-таки было больно.
– Где больно? – спросил я.
Она открыла глаза. Тушь снова начала таять и растворяться, маскируя чувства. Когда она выздоровеет, скажу ей, что с потекшими глазами она была тоже красивая.
– В голове, – сказала Багира, – Меня толкнули, Витя. Ударили сзади, сказали… крикнули, что я… на букву «бэ».
Мне не понравилось, как она это все говорит. Не в том смысле, что врет. А в том, что почему-то… почему-то мне все равно не верится. Словно она что-то другое хотела сказать, но передумала.
– Ага, – сказал ариец, неинтеллигентно подслушивавший наше живое общение. Пусть подслушивает, он на работе.
Ему стало ясно, что я не убийца. Сразу став старше всех, он приподнялся, оперся на колени и выпрямился. Сейчас он вообще отойдет думать, и перестанет нам с Багирой мешать. Я поднял глаза – разочарование читалось на лице моего симпатичного арийского друга. А ты что думал, дружок, что вот так сразу и дело раскрыл? Что я пришел девку додушить? Фиг тебе, бро, еще намучаешься с «висяком».
– Ну какая я «бэ», Витя? – спросила Багира.
– Никакая, – ответил я машинально.
Она снова хихикнула.
Рядом зашуршал ботинками полицейский красавец, передислоцируясь на другую сторону коечки. Там он снова присел, сочинив в голове продолжение требуемых процедур.
– Если вам лучше, расскажите еще раз, – попросил он, – Конечно, если можете.
Молодец. Будто она много уже ему рассказала. Как я понял, она молчала, пока медики приводили ее в хоть какой-нибудь вид. На правах «знакомого» я поправил на ней платье, слегка укрыв не очень теплые ноги. Они у нее, кстати, были вообще не очень. Коротковаты, на мой взгляд. О Боже… Ладно, это я себе тоже прощу.
Багира попробовала повернуть к нему голову, но это явно была ненужная попытка. Теперь получалось, что она лежала лицом вверх. Встретившись со мной глазами, она улыбнулась, наверняка подумав о том же, о чем и я. Видеть ее в таком положении было для меня привычно. А я, нахал этакий, как-то подсознательно дал ей понять глазами, что понимаю, о чем она думает.
– Не могу, – сказала Багира, слабенько хихикнув. Она вообще у меня хихикчатая.
– Больно? – посочувствовал полицейский.
– Поза не располагает, – объяснила Багира, и отвернулась от него. Чтобы не хихикать.
Тогда полицейский посмотрел на меня.
– Отправляем в больницу, – мне показалось, что он чуть ли не попросил меня утвердить его решение.
– Хорошо, – сказал я, потому что это было мое любимое слово.
Получив одобрение столько близкого пострадавшей человека, как «знакомого», полицейский встал и отдал команду:
– Увозим, Иван Георгиевич.
– Увозим, – согласился немолодой медик Иван Георгиевич, – Скоро действие закончится, а здесь колоть еще раз я не буду. Потерпи, красавица, в больницу поедем. Потерпишь? Ну и умница.
Багира не успела ему ответить, что потерпит, да он и не ждал. Но она все-таки кивнула «ага, потерплю», потому что эти слова уже родились внутри, и требовали свободы.
– Витя, ты поедешь со мной? – вдруг спросила Багира.
Я растерялся. С одной стороны, мне хотелось поехать. С другой тоже хотелось. Но была еще какая-то третья сторона, неприглядная, робкая. В конце концов, мы просто с ней погуливали одно время, а сейчас уже не встречались. У нее был, я знаю, какой-то Леня, или Толя, а я «отошел от дел». И я не уверен, что мне хотелось бы возвращаться к пройденному этапу.
Медик Иван Георгиевич все понял, как мне показалось. У них на «скоряке» все психологи. Он понял про меня, и сказал:
– Нельзя. Мы не такси. У нас всё септическое.
– Я тоже септический, – автоматом ответил я, потому что Стругацкие всплывают в башке сами, без запроса.
Эка они меня оба сегодня разложили, эти психологи – врач с ментом. На уголовном жаргоне врач будет «лепила». Еще раз: эка они меня сегодня на пару – лепила с ментом. Ха-ха. Иногда я сбегаю внутрь, а там сидит быдло, наслушавшееся в свое время дерьма. Было время, когда мне казалось, что настоящий мужик должен слушать и пить дерьмо. Оно еще не сдохло полностью, это быдло, и я отсиживаюсь за его широкой спиной. Минуты отсидки наступают внезапно, ибо внутреннее быдло не дремлет.
Багира поняла мою септичность, как готовность поехать с ней. Она чуть ли не порозовела, елки зеленые! Но вмешался наш друг полицейский.
– А вы не против, – обратился он к Багире, – если мы попросим Виктора проехать с нами? Заполним бумажечки кое-какие… А потом приедем к вам, после обеда. Иван Георгиевич сделает вам…
Тут он глянул на Ивана Георгиевича, ища подсказки, но Иван Георгиевич не откликнулся на порыв полицейской души.
– Иван Георгиевич ничего не сделает, – информировал он органы власти, – Сдаст в приемный, и дальше поедет, наверняка.
Похоже, полицейского такой ответ удовлетворил. Мы с Багирой переглянулись.
– Конечно, едь, Витя, – сказала Багира, – Мне врачи помогут.
– Тут без вариантов, – сказал еще один медик, подходя к нам, – Только врачи и помогут. А посторонних катать не положено.
Медики уже принялись ее поднимать, и мне пришлось отодвинуться.
– Я приеду, – сказал я, и она кивнула.
Бесцеремонные силачи принялись грузить коечку с Риткой в машину. Все это время девушка смотрела на меня одного, показывая мимикой, что все будет хорошо, что мне не следует волноваться, что так правильно – надо же и полиции помочь.
А я стоял, тупо махал ладошкой в сторону «скорой», и думал, что это Ленни толкнула Багиру. Потому что она видела нас с Багирой в городе, сцена была. Единственный раз был, когда Ленни меня застукала – и как раз с Багирой.
Ленни
Когда Ленни была рядом, я ее не так сильно боялся. Знал, что из шкафа она точно не вылезет. Ленни была старше на десять лет, начинала местами морщиться, и по праздникам носила вуаль. То, что она Ленни, в честь фрау Лени Риффеншталь, моя Ленни не знала. Это было для внутреннего употребления. Причем, это было уже второе ее погоняло. Раньше она была «Лара», но ей это не шло.
Кажется, киношная Лара Крофт грабила могилы? Я сам ограбил могилу, когда свою Лару-Ленни надыбал, так получилось. А ведь маменька предупреждала!
Баба должна быть моложе. Всосите это сейчас, раз с молоком матери не всосали.
Это я нынче такой умный. Вот если бы мне было под полтинник, и меня интересовали женщины от сорока и до меня… Жаль, я поздновато догадался, что для меня женская красота – это всё. Я баболюб, и любобаб.
А тогда я какое-то время выступал шоколадным провайдером для дамы постарше годков на дцать, таская её по знаменитым сиреченским кафешкам. Психологи говорят, что даму мы выбираем под маму. Что в моей даме было от мамы? Разве что возраст.
Заботиться обо мне, как мама, она не хотела. Пирожок предлагала лишь тот, которого нет в меню приличной кафешки. Об этой части жизненного меню мы еще побеседуем. Дружила она тоже плохо, подгребая под себя всё – от денег до остатков свободы. Настоящих друзей в реале разогнал я сам, потому что стеснялся Ленни. Даже отфотошопленная до блеска костей, Ленни не раззадорила бы и дядю Вадима, моего соседа по подъезду. Тот, наивный простофиля, вообразил себе, что ухаживает за Марией Александровной, тридцатипятилетней врачихой. Мария Александровна была объективно хороша, но даже пяти лет разницы для меня, уже познавшего яд возрастной любви, было более чем достаточно для того, чтобы ничего не было даже в мыслях.