И прочитала еще один стих:
Машины были покрыты маслянистой пылью, которая поблескивала, когда по ней скользил слабый свет лампы. Калит тяжело дышала, спеша по узкому коридору, то и дело уклоняясь от свисающих с потолка черных узловатых шлангов. Нос и горло саднило от металлического привкуса спертого, неподвижного воздуха. Посреди разверстого чрева Корня она чувствовала себя словно в осаде неведомых, безграничных сплетений ужасных тайн. И все же эти неосвещенные, заброшенные коридоры стали ее любимым прибежищем – она прекрасно понимала, что ее выбор продиктован многочисленными самообвинениями.
Корень звал потерянных, а Калит в самом деле была потеряна. Не в бесчисленных извилистых коридорах, не в громадных залах тихих, застывших машин, среди дыр в полу, не прикрытых плитами, среди хаоса металла и шлангов, торчащих из не закрытых панелями стен – нет, за месяцы блужданий она нашла безопасный путь. Все дело в беспомощном, безнадежном замешательстве, охватившем ее дух. Калит – не та, кем ее хотят видеть, и переубедить кого-либо невозможно.
Она родилась в племени на равнине Элан. Там выросла – из ребенка в девушку, из девушки в женщину – и ничем не выделялась, не обладая никаким даром или неожиданным талантом. Замуж вышла совсем юной, через месяц после первой крови. Родила трех детей. Она почти любила мужа и мирилась с его легким разочарованием, когда красота юности сменилась усталостью материнства. И жила, честно сказать, той же жизнью, что прожила ее мать, вполне представляя – без всякого ясновидения – все, что ждет впереди: медленное увядание тела, потерю гибкости, все более глубокие морщины на лице, обвисшие груди и беспощадно слабый мочевой пузырь. Однажды она не сможет ходить, и племя бросит ее умирать в одиночестве, ведь все умирают в одиночестве, так было всегда. Эланы понимают больше, чем оседлые народы Коланса с их могилами и погребальными дарами, со слугами и советниками, которым перерезают горло и укладывают в проходе к склепу – слугами за пределом жизни, слугами в вечности.
Все равно каждый умирает в одиночестве. Простая истина, ее не следует бояться. Духи, прежде чем вынести приговор, ждут, что человек – в одиночестве умирания – сам вынесет приговор себе, прожитой жизни; и если обретет покой, то и духи явят милосердие. Если же бешеной кобылой брыкается больная совесть, духи знают, что делать. Наедине с собой душа не может лгать.
Это жизнь. Совсем не идеальная, немного несчастливая. Из нее можно слепить какое-то подобие достойной жизни, даже если выйдет нечто бесформенное и бессмысленное.
Калит не была ведьмой. У нее не было духа шамана, так что ей не стать наездницей Крапчатого Скакуна. И когда пришел конец ее жизни и жизни ее народа – в то утро ужаса и насилия, – у нее остался только позорный эгоизм: не хотелось умирать, хотелось сбежать от всего.
Это никак не сочтешь достоинством.
Достоинств у нее не было.
Дойдя до центральной спиральной лестницы – со ступеньками слишком низкими, слишком широкими для человеческих ступней, – она начала подъем, дыша все громче, поднимаясь этаж за этажом, прочь от Корня, к нижним палатам Питальни, где воспользовалась подъемной платформой, вознесшей ее по вертикальной шахте мимо бурлящих чанов с грибами, мимо загончиков, набитых ортенами и гришолами, и остановившейся на нижнем уровне Утробы. Здесь Калит накрыла какофония молодняка: шипение и крики боли во время ужасных операций – ведь горькая судьба предопределена; и, немного отдышавшись, она поспешила дальше по этажам ужасного шума, вони отходов и паники, блестящей, как масло, на шкурах извивающихся со всех сторон фигур – фигур, на которые она избегала смотреть, зажав ладонями уши.
От Утробы к Сердцу, где пришлось идти мимо громадных стражников, не обращавших на нее никакого внимания; если зазеваться, они могли просто ненароком раздавить ее. Воины Ве’гат, стоявшие по бокам главной платформы, были вдвое выше ее, а их таинственная броня напоминала о громадных машинах Корня далеко внизу. Из-под богато украшенных решетчатых забрал виднелись только клыкастые пасти, изогнутые в жуткой ухмылке, как будто их чрезвычайно радовало их главное предназначение. Даже больше, чем охотники К’елль или стражники Дж’ан, настоящие воины к’чейн че’маллей пугали Калит до глубины души. Матрона рожала их в огромных количествах.
Следовательно, близится война.
А то, что каждый воин Ве’гат доставляет Матроне ужасную боль, появляясь на свет в потоке крови и вонючей слизи, неважно. Необходимость, как давно усвоила Калит – самый жестокий хозяин.
Ни один воин не остановил ее, когда Калит прошла по платформе; через дыры для когтей в каменном полу струился, обдувая Калит, холодный воздух – прохлада на платформе, видимо, должна была остудить природный страх к’чейн перед появлением платформы, поднимающейся со скрипом и визгом через этажи Сердца к Глазам, Внутренней крепости, Гнезду Асиль и жилищу самой Матроны. Впрочем, Калит поднималась одна, и механизмы работали без особого шума: слышался только свист ветра, который постоянно создавал иллюзию падения, даже когда платформа двигалась вверх; и пот на руках и лбу быстро остывал. Калит уже дрожала, когда платформа притормозила и остановилась на нижнем уровне Глаз.
Стражники Дж’ан стояли у подножия спиральной лестницы, ведущей в Гнездо. Как и воины Ве’гат, они не обращали на Калит внимания – наверняка знали, что она идет по вызову; а даже если и нет, то не видели в ней никакой угрозы для Матроны, которую рождены охранять. Калит была не просто безобидна; она была бесполезна.
Горячий вонючий воздух окутал ее липким плащом, когда она с трудом начала подниматься по ступенькам к владениям Матроны.
На площадке стоял на часах последний стражник. Проживший не менее тысячи лет, Бре’ниган, тощий и высокий – даже выше воинов Ве’гат, покрытый многослойной чешуей в серебристой патине, был похож на привидение в выбеленной солнцем слюде. В разрезах глаз невозможно было разглядеть ни зрачков, ни радужек, а только мутную желтизну и катаркты. Калит подозревала, что стражник слеп; впрочем, двигался Бре’ниган с идеальной точностью и даже с гибким изяществом. Длинный, чуть искривленный меч в медном кольце на бедре стражника – а кольцо наполовину было погружено в кожу – был длиной с саму Калит; клинок казался керамическим, пурпурного оттенка, и только безупречное лезвие отливало серебром.
Калит приветствовала Бре’нигана кивком и, не дождавшись никакой реакции, прошла мимо.
Она надеялась… да нет, молилась; и, подняв взгляд на к’чейн че’маллей, стоящих перед Матроной, увидела, что их только двое, и совсем упала духом. Ее чуть не захлестнуло отчаяние. С трудом удалось унять дыхание в сжавшейся груди.
За че’маллями, огромная на своем помосте, Матрона Гунт’ан Асиль волнами излучала страдание – в этом она ничуть не изменилась, но сейчас Калит ощущала исходящую от громадной королевы какую-то скрытую горечь…
Лишь теперь раздерганная, расстроенная Калит обратила внимание на состояние двух к’чейн че’маллей: на серьезные, полузалеченные раны, на беспорядочную сеть шрамов на боках, шеях и бедрах. Оба выглядели голодными, измученными до крайности, и их боль отозвалась в сердце Калит.
Однако сочувствие длилось недолго. Правда ясна: охотник К’елль Саг’Чурок и Единственная дочь Гунт Мах не справились.
Голос Матроны зазвучал в голове Калит; не речь, а набор непререкаемых указаний и смыслов.
«Дестриант Калит, выбор был ошибочен. Мы разбиты. Я разбита. Ты не можешь исправить, в одиночку не можешь исправить».
Указания и смыслы не сулили добра Калит. Ведь она ощущала за словами сумасшествие Гунт’ан Асиль. Матрона, без сомнений, безумна. Как безумны и поступки, которые она навязывает своим детям и самой Калит. Спорить бесполезно.
Возможно, Гунт’ан Асиль и знала о мнении Калит – о ее убежденности, что Матрона безумна, – но это неважно. Внутри древней королевы не было ничего, кроме боли и пытки отчаянной нужды.
«Дестриант Калит, они должны попробовать снова. Сломанное нужно исправить».
Калит не верилось, что Саг’Чурок и Единственная дочь переживут еще одно испытание.
«Дестриант Калит, ты будешь участвовать в поиске. К’чейн че’малли не смогут распознать».
Наконец, настало то, к чему, как понимала Калит, все шло, несмотря на ее надежды и молитвы.
– Я не могу, – прошептала она.
«Сделаешь. Стражники выбраны. Охотники К’елль Саг’Чурок, Риток, Кор Туран. Убийца Ши’гал Гу’Рулл. Единственная дочь Гунт Мах».
– Не могу, – повторила Калит. – У меня нет… талантов. Я не Дестриант – я не понимаю ничего в том, что нужно Дестрианту. Я не смогу найти Смертного меча, Матрона. И Кованого щита. Прости.
Громадная рептилия шевельнулась; как будто булыжники прокатились по гравию.
«Я выбрала тебя, Дестриант Калит. Мои дети слепы. Это их вина и моя. Мы проиграли все войны. Я последняя Матрона. Враг ищет меня. Враг уничтожит меня. Твой вид процветает в мире – это даже мои дети понимают. Среди вас я найду новых поборников. Мой Дестриант найдет. Мой Дестриант отправляется на рассвете».
Калит промолчала: любой ответ бесполезен. Она поклонилась и пошла, пошатываясь, словно пьяная, прочь из Гнезда.
С ними отправляется убийца Ши’гал. Смысл понятен. Новой неудачи быть не должно. Потерпеть неудачу – расстроить Матрону. Услышать приговор. Три охотника К’елль, Единственная дочь и сама Калит. Если они не справятся… Смертельная ярость убийцы Ши’гал не даст им прожить долго.
Калит знала: придет рассвет, и она отправится в последний поход.
На Пустошь, искать поборников, которых не существует.
И она поняла, что это – наказание для ее души. Она пострадает за свою трусость. Нужно было умереть с остальными. С мужем. С детьми. Не надо было убегать. Теперь придется расплачиваться за эгоизм.
Одно утешает: когда придет возмездие, оно будет быстрым. Она не почувствует, не увидит смертельного удара убийцы Ши’гал.
Матрона никогда не рожала больше трех убийц сразу. Над ними тяготело проклятие: они не могли прийти к согласию. Реши один из них, что Матрону следует уничтожить, двое других, просто по своей природе, воспрепятствуют ему. Так что каждый Ши’гал охранял Матрону от двух других. И отправлять одного из них в поиск было очень рискованно, ведь теперь охранять Матрону будут только двое.
И это лишнее доказательство безумия Матроны. Подвергать себя такой опасности, удаляя при этом Единственную дочь – а только она способна принести потомство, – противоречило всякому здравому смыслу.
Но это значит, что Калит отправляется навстречу собственной смерти. И что ей за дело до этих жутких созданий? Пусть начинается война. Пусть таинственный враг обрушится на Ампелас Укорененный, и на все прочие укорененные города, и вырежет всех к’чейн че’маллей до последнего. Мир не будет по ним скучать.
Кроме того, о вымирании она знала все. Единственное настоящее проклятие – остаться последним из своего рода. Да, ей была понятна такая участь и известна настоящая глубина одиночества – не той жалкой, мелкой, исполненной жалости к себе пародии, которую повсюду демонстрируют люди, а жестокое понимание абсолютного одиночества без возможности все исправить, без надежды на спасение.
Да, каждый умирает в одиночестве. И бывает печаль. Бывают сожаления. Но все это ничто рядом с тем, когда приходит конец роду. Тогда неизбежна правда поражения. Полного, сокрушительного. Это поражение наваливается со всех сторон на последние плечи грузом, который не способна выдержать ни единая душа.
Остатки дара – язык к’чейн че’маллей – мучили Калит. Ее разуму открылось гораздо больше, чем когда-либо в жизни. Знание не было благословением; понимание являлось болезнью, подтачивавшей ее дух. Даже если бы она выколола себе глаза, она видела бы слишком много.
Ощущали шаманы ее племени такую же сокрушающую вину, когда пришло понимание конца? Она вспоминала мрак в их глазах и понимала его, как никогда прежде. Нет, она могла только проклинать смертельное благословение этих к’чейн че’маллей. Проклинать яростно, от всего сердца.
Калит начала спуск. Ей не хватало близости Корня; не хватало дряхлых машин со всех сторон, капель густого масла и спертого, душного воздуха. Мир рушится. Она – последняя из эланов; и у нее осталась одна задача: увидеть уничтожение последней Матроны к’чейн че’маллей. Даст ли это удовлетворение? Если да, то удовлетворение будет неправедное, хоть и все равно соблазнительное.
Для ее племени смерть являлась крылатая, на фоне заходящего солнца, черным разодранным знамением в низком небе. И она сама станет таким ужасным видением, осколком убитой луны. Павшим, как и все, на землю.
Это правда.
Посмотрите на мрак в моих глазах.
Убийца Ши’гал Гу’Рулл стоял на краю Лба, и ветер со свистом обдувал его высокую, тонкую фигуру. Старший среди убийц Ши’гал, за время службы Гнезду Асиль он сражался с семьюдесятью одним Ши’галом и всех победил. Он прожил шестьдесят один век и был вдвое выше взрослого охотника К’елль; ведь в отличие от охотников, которым на роду была написана внезапная смерть по истечении десяти веков, в убийц Ши’гал не был заложен такой порок. Они могли бы в принципе пережить и саму Матрону.
Взращенный для интриг, Гу’Рулл не питал иллюзий в отношении здравого ума Матроны. Ее нелепые представления о божественных структурах веры плохо подходили и ей, и всем к’чейн че’маллям. Матрона искала почитателей и прислужников среди людей, но люди слишком хрупки, слишком слабы, чтобы представлять какую-либо ценность. Женщина Калит – живое тому доказательство, несмотря на дар восприятия, полученный от Гнезда Асиль, дар, который должен был придать уверенность и силу, но превратился в слабом умишке в новый инструмент самообвинения и жалости к себе.
Это восприятие ослабеет за время поиска, ведь быстрая кровь Калит уже сейчас ослабляет дар Асиль, а пополнять его она не может. Дестриант вернется к своему природному уму – весьма скудному по любым меркам. Она и так уже бесполезна, по мнению Гу’Рулла. И в этом бессмысленном походе она станет обузой, лишним грузом.
Лучше убить ее как можно скорее, но, увы, распоряжения Матери Асиль не давали развернуться. Дестрианту надлежит выбрать Смертного меча и Кованого щита из своих сородичей.
Саг’Чурок подробно поведал о первом неудачном выборе. Сплошным недоразумением оказался первый избранный: Красная Маска из оул’данов. И Гу’Рулл не верил, что Дестриант справится лучше. Люди, может, и процветают в своем мире, но просто потому, что плодятся, как дикие ортены. Других талантов у них нет.
Убийца Ши’гал поднял плоскую морду и распахнул узкие ноздри, внюхиваясь в прохладный ночной воздух. Ветер с востока, как всегда, нес запах смерти.
Гу’Рулл заглядывал в печальные воспоминания Дестрианта и потому знал, что искать спасения на востоке, на равнине под названием Элан, бесполезно. Саг’Чурок и Гунт Мах отправлялись на запад, в Оул’дан, и там также потерпели неудачу. На севере – запретное, безжизненное царство льда, суровые моря и жгучий холод.
Значит, идти нужно на юг.
Убийца Ши’гал не осмеливался покидать Ампелас Укорененный восемь веков. За такой короткий промежуток времени вряд ли что-то могло сильно измениться в землях, которые люди называли Пустошь. Тем не менее предварительная разведка имеет смысл.