Иное имя носит род,
То есть род Корвус и считают…
Но то иных рассказов плод,
Иное нам того важнее,
Кто поддержал в былом поход?
Четыре века, не забылась,
Вражда и гнев, и та печаль,
Обида та ещё хранилась,
Мы помним Рейнов! И вуаль,
Дана вовек врага востока!
За родом Корвус поднял сталь
Далёкий предок девы этой.
О том восток не забывал,
Ещё горит в душе вендеттой,
Ещё отмщения желал!
Но вопреки тому сей герцог,
Любовью дерзкою пылал.
Любил глаза, о этот синий,
Оттенок моря глубины,
О эта кожа, что и иней,
Смущеньем крывшая, спины,
О гордый стан её, и воля,
И даже гордость ей даны.
Черты те тонкие обличья,
И пусть года берут своё,
Но не найти в тебе отличья,
Как десять лет назад её,
Ты повстречавший, эти чувства,
Вовек спасение твоё.
На ложе Эльза восседая,
А на коленях был ваш сын,
С тобою схожесть, и такая,
Судьба из рода всех мужчин,
Глаза от матери снискавший,
Глаза то запада равнин.
О Бьорне слушавший балладу,
О Храбрый Бьорн, что поразил,
Что бросил вызов льду и граду,
Был Armunglord в руках, убил,
Он великана, что посмевший,
Грозить востоку и ступил
Он для того во скал вершины,
Гирдмир там прятался от стрел,
Десятки с ним и те мужчины,
Погибли с честью и средь тел,
Из сил последних Бьорн сражался,
Гирдмира он сразить сумел.
В чертоги герцог заходящий,
И гласом встреченный во миг:
«Отец!» – и дланями объявший,
Твой сын, Алард, и детский лик,
Его сияет и безвольно,
К нему и сам тогда приник.
И Эльза вставшая, приникнет,
Той дланью тонкою к плечу,
И герцог тем тепло постигнет:
«Скрываю многое, молчу,
Но, без сомнения, признаюсь,
Навек остаться здесь хочу».
Но прежде чем сказать сумевший,
Слуга стучавший в эту дверь,
И блюдо, кубок, пар белевший,
То травы сонные. «Доверь,
Нам остальное, – скажет Эльза, -
А ты познай покой теперь».
Испивший после и средь ложа,
Своё пристанище нашёл.
«Его опять бледнее кожа,
Неужто рок отца тяжёл?
Я улыбаюсь, ты сказала,
Я сын достойный», – и обвёл
Атланта спящего сын взором.
«Он прилагает столь сил,
Чтоб не покрыть себя позором,
Но я всё ведаю, следил,
Отец страдает, мы бессильны».
«Покуда ты, Алард, хранил
Надежду тела исцеленья,
И лик тревоги что лишён,
Нам то достаточно, сомненья,
Отбрось, взываю, ведь силён,
Отец твой духом», – герцогиней,
Был сыну дар в ответ вручён.
Но благородно хоть звучавший,
Клокочет страх в её груди,
А ветер северный кричавший,
И гул рождается среди,
Сих окон башни, о взываю,
О Смерть же Бледная, уйди.
«Те земли Nelm я называю,
Где обретает род людской,
То «Колыбель», и я питаю,
Отраду чувства, что земной,
Есть путь стремления, познанья,
И смысл старых слов такой.
Но даже средь её просторов,
Есть место проклятой земли,
Едино мнение, нет споров,
То есть пустыня, и внемли,
Она запретная для рода,
И предки тем её сочли.
На юг коль путь себе избравший,
И от домов уйди людских,
И коль ты месяцы шагавший,
То оказавшись в гранях сих,
Средь бесконечности утонешь,
И средь костей умрёшь чужих».
– «Дороги Nelm». Руберд из Фрайн-Эрлум.
Haal Mirn, railen Ist Mar.
О Haal Mirn, в себе таящий,
Истоки ярости огней,
О ты «Песок», людей разящий,
О бесконечность ты, «Морей»,
Ты заключил в себе понятье,
И смертных ты палач мужей!
И ты «касания» желавший,
И словом railen наречён,
О край ты мёртвый и пылавший,
В объятьях солнца и вручён,
Был нрав жесткости и смерти,
И чувств иных вовек лишён!
А Ist «Граница», что пытался,
Сей край достигнуть и пожрать,
А Mar есть «Время» и казался,
Столь бесконечным, что печать,
Конца есть чуждое явленье,
И то обязанный ты знать.
Хоть даже вечность озирайся,
Пытаясь жизнь здесь отыскать,
Но не найдёшь, как не пытайся,
Песок лишь выжженный, и ждать,
Лишь чуда проклятый, но чудо,
Прав не имеет здесь, дышать
Уж не способный и сгоравший,
И проклинающий судьбу,
Как до тебя десятки, павший,
И завершающий борьбу,
Уж лучше смерть чем си мученья!
Оставь надежду и мольбу.
И лишь потомки кожи чёрной,
Сюда посмевшие войти,
В пустыне сей живут просторной,
Их караваны, но пути,
Избрать не смевшие в глубины,
Оазис дом их, не уйти.
В веках назад теперь вернувшись,
Во час племён, не королей,
До Эры Третьей, где сомкнувшись,
Ряды отважных и людей,
Секреты бронзы где узнавши,
Терзали братьев и зверей.
В веках назад теперь вернувшись,
Где даже письменность не знал,
Годов нет счёта, оглянувшись,
В года забытые, сказал,
Пустыня мёртвая. Но кто-то,
Песков средь выжженных ступал.
И не тропой людской шагавший,
Так далеко им места нет,
И посох он в руках сжимавший,
И даже солнца свыше свет,
Не есть преграда иль мучитель,
Зачем бредущий ты? Ответ
В песках сокрытый и отныне,
Его узреть достойно нам,
Столь далеко во той пустыне,
Что не достичь вовек сынам,
Из рода смертного, есть место,
Что чуждо времени чертам.
Один бархан там остаётся,
Сквозь бесконечности веков,
И ветер стихший, не коснётся,
И не круживший средь песков,
Он словно умерший у грани,
Нет змеев здесь, нет пауков.
Нет жизни всякого явленья,
Лишь солнца жар во небесах,
И пусть сменялись поколенья,
Но обращая время в прах,
Вне перемен застыло место,
Во неизменных сих чертах.
И тот тюремщик, сей мужчина,
К тому бархану путь избрал,
И что за странная картина?
Ведь дверь гранитную являл,
И во темницу ход скрывает,
Он рядом севший, и обнял
Свои колени: «Я вернулся,
К темнице проклятым чертам.
К народу смертному тянулся,
То моя цель, моим глазам,
Открыты жизни их и бремя,
Отец, внимаешь ли словам?»
И за гранита сей преградой,
Один скрывается во тьме:
«Рази меня своей тирадой,
Но всё единое в тюрьме,
Лишённый зрения от мрака,
И помутнение в уме.
Я забываю остальное,
И даже голос твой, мой сын,
Отныне чуждое земное,
Во мраке вечности один,
И лишь слова твои отрада,
И я не помнивший причин.
Зачем я здесь? Не вопрошаю,
Причин не помню, помнишь ты?»
«Прости, отец, как не терзаю,
Но во былое все мосты,
Я есть утративший за вечность,
И все усилия пусты».
«О мой тюремщик, ты внимавший,
И ты есть проклятый как я,
Но дар я помню! Имя давший,
Одна награда мне! Нельзя,
Клянусь, забыть я не посмею,
Награда вечная, твоя.
Kairm ты слово произнёсший,
И я ответивший душой!
То «Раб» в значении, что нёсший,
Невзгоды бремя и покой,
Есть нечто чуждое и это,
Столь ощущаемо здесь мной.
Во четырёх я камня стенах,
Во сих объятьях темноты,
Моя извечна кровь во венах,
И все значения пусты,
Моих деяний и решений,
За гранью вечной сей плиты.
И Каин, имя, и зовущий,
Я узник бремени судьбы,
Вне перемен я жизнь ведущий,
И не являю я борьбы,
Года я только провожавший,
Такие ль все они, рабы?»
«За всех сказать я не посмею,
Но передал ты верно суть.
Кто отрицал саму идею,
И не желающий шагнуть,
Страданья данностью считавший,
И видит в том единый путь.
Но то души есть состоянье,
То есть смирение, оно,
Собой затмит иных сиянье,
И раб глаголет, суждено!
А если так, к чему бороться,
Конец известный и давно.
И, мой отец, тебя оставил,
Средь смертных я шагал племён,
Искать ответ себя заставил.
Коль человек, что прокажён,
Проклятьем смерти увяданья,
Так отчего тогда силён?
С улыбкой он рассвет встречая,
Но продолжает умирать,
То племя смертное, и злая,
Над ним страдания печать,
Так почему они стремились,
Безумьем разума ли звать?
Иль нечто большее скрывалось,
Но не способный я понять?
Ответ был рядом и казалось,
Ещё немного! И объять,
Их жизней суть душой готовый,
О племя, проклятых терять!
Урок, мне кажется, остался,
Что не дано нам уяснить,
Я потому средь них скитался,
Я обречённый вечно жить,
Но жизнь ли это? Иль проклятье,
И суждено мне только быть?»
«Есть Эра Первая, историй,
Вам не услышать никогда,
И только множество теорий,
Ведь столь далёкие года,
Что только мистика осталась,
Стезя историку чужда.
И тем не менее оставшись,
Во сфере мифов, расскажу.
Миг зарождения, отдавшись,
Стезе творенья рубежу,
Исил создавшие, кого же?
И на тебе я взор свожу.
Сказать я больше не посмею,
Религий я не разделял,
Грех первородный, ту идею,
Душой вовек не понимал,
Жрецы кричали, искупленье!
Что искупить, коль не свершал?
От человека сотворенья,
Вторая Эра началась,
Веками длилась, поколенья,
Пера не знавшие, спаслась,
Одна легенда речью устной,
Легендой Сорена звалась.
Во эпизод один, великий,
И без сарказма говорю,
Века то Тёмные и дикий,
Народ прибился к алтарю,
Своей надежды, это Сорен,
Победы Вестник, покорю
Он заявил, невзгоды мира,
И племена за ним пошли,
Пророка видели, кумира,
Во центре Nelm и всей земли,
Там первый град они создали,
Костями в твердь за то легли.
И Инрен-Тарг носивший имя,
Твердыня Ветра, первый он,
Цель оказалась достижима,
Цивилизации заслон,
Где люди первые ликуют,
Но та утопия и сон
Узнали скоро завершенье,
Плодились смертные, увы,
Восстало голода знаменье,
Вражда меж братьями и швы,
Былого мира рвались разом,
И были многие мертвы.
Вожди тогда встречались кругом,
Решенье трудное принять,
Уйти обязаны, недугом,
Наш род отравлен и унять,
Должны сей голод и мученья!
Я уважаю их, стоять
На том отважные решили,
Событье знаем мы Исход,
Земле за стенами грозили,
И север с югом, Небосвод,
И степи запада, мы люди,
Упрямый, доблестный народ.
И Третья Эра начиналась,
И Эрой Бронзы нарекли,
Пера надежда зарождалась,
Явились лорды, короли,
Годов узнали исчисленье,
Мир покорили, мы смогли!
Но как обычно, оказалось,
Не можем всех мы уравнять,
Из духа жадности рождалось,
И меч мы смевшие поднять,
Супротив братьев, то явленье,
Войной решившие назвать».
– «То, что забыто». Талм Тролд
Сорок второй день Урд-Хейс. 1005 год.
Lirel Nirenar.
Замок Скарл-Кролм.
Был замок спешкою охвачен,
Нам отдан выступить приказ!
Покоя дух в сердцах утрачен,
И наблюдал небесный глаз,
Как дети низкого рожденья,
Сбивали ноги, этот раз
Уж даже сотым называя,
Склоняли голову и бег,
Их возвеличен, украшая,
Короной долга, тает снег,
Весна уж близится и скоро,
В зелёном скроет оберег.
А те, кто кровью был возвышен,
Во зале крепости своей,
Стол перед ними, яством пышен,
Здесь представители семей,
Что Небо взявшие в объятья,
Под властью высшего идей.
И был Арториус, являясь,
И во главе он был стола,
И рядом герцог, наклоняясь,
Под грузом долгих лет числа,
Плечо он правое по крови,
То будет Джеран и вела
Стола та длинная дорога,
Где замка был почётный гость,
Но на лице его тревога,
Сомненье, страх и даже злость,
Там восседает Вольф Ущелья,
Ещё здесь трое, чья же кость
Считалась высшею для многих,
А голубая кровь верней,
Семья Небесная, убогих,
Вслед за собой ведёт! Огней,
Любви былой семья не знает,
Здесь дочь и двое сыновей.
Восьми лет отроду, ногою,
До пола младший не достал,
Глазами, чистою звездою,
Ребёнок юный, и взирал,
Он на отца с такой любовью,
И Габриэль ты имя дал.
Вот Кейлин Скарл и дочь твоя,
Мила и голосом, и ликом,
Твоё наследье не судья,
Где скулы острые, что пиком,
Но облик матери приняв,
В покрове бледности великом.