Балда, Боягуз и Калач отличались не только телосложением, но и цветом шерсти – обычный рыжий, тощий болотноцветный и тяжеловесный фиолетовый с подпалинами, соответственно. Будучи низшими демонами, более известными в фольклоре славян как озорные бесы или черти, они представляли собой выходцев из малочисленной касты ремесленников.
Да, они не ковали неразменные монеты, бередившие рассудок скупцов, или иную проклятую мелочевку, сводившую людей в могилы. Зато варили напиток высшего качества и порядка – девяностосемипроцентный самогон, основным ингредиентом которому служила засахаренная людская кровь. Предпочтение, по понятным причинам, отдавалось больным сахарным диабетом II и III степени.
Процессу дьявольского самогоноварения вполне хватало двадцати квадратных метров домика. Здесь же находились загруженные бутылками шкафы, стол с неразложенным пасьянсом и рукомойник с нагревателем. В четырех шагах от входа, вместо печи, стояла ректификационная колонна на пятьдесят литров. Она же – самогонный аппарат, соединенный с дымовой трубой. Колыхались от жара линялые занавески на окнах. На улице пыхтел бензиновый генератор, подавая в домик свет. Из грязного радиоприемника марки «Hyundai» на повторе в сотый раз играла песня «Самогонщики» группы «Сектор Газа».
Черти то и дело пускались в дикий пляс, с рычанием горланя любимую часть припева:
– Мы – гоним! Мы – гоним! Мы – гоним-гоним-гоним! Йау!12
Порядком утомившись клацать копытами по липкому дощатому полу, Балда сделал музыку тише и решил снять пробу. Плеснул розоватое варево в мензурку, взглянул на просвет. Пена отсутствовала. Поверхность гладкая. Легкая мутность и сваренные сгустки крови, точно разлохмаченные остатки вишен, – в пределах нормы.
Балда опростал мензурку и в задумчивости покатал ее содержимое во рту. Проглотил.
– Больше сладости сыпьте, баламошки! От сахара торкать должно!
В поросячьих глазках Калача мелькнула обида.
– Это всё Боягуз, чел. Кариеса он, видите ли, боится!
– Я? – взвизгнул тот. – А кто гундел, что сахарюшки на заднице потом не разлизать, а?
Балда против воли причмокнул, вспомнив собственные «сахарюшки», опомнился и врезал подельникам схваченной со стола деревянной поварешкой. Болотноцветному удар пришелся аккурат в морду, а вот Калача спас рост, и потому поварешка лишь саданула его по груди. Тем не менее оба взвыли с видом оскорбленных трагиков.
– Может, вы хотите, чтобы нашу продукцию забраковал сам винтажный Ираид? – Голос рыжего вожака опустился до змеиного шепота.
Боягуз и Калач в страхе замотали головами: Черного Козла Лесов, устроителя бесовских пиров, боялся каждый. Никого не прельщала перспектива сантиметр за сантиметром покидать собственную шкуру, омывая себя при этом мочой и кровью.
Тревоги нечисти оборвал властный стук, с каким феодалы некогда долбили в двери крепостных, чтобы, апеллируя правом первой брачной ночи, отыметь их женушек.
Окошко домика, выходившее на смрадный овраг, распахнулось, и влетел Черномикон. Дав круг, он метнулся в восточную часть помещения, безошибочно выбрав «красный угол» – наиболее почетное место в русских избах, где обычно стояли иконы, а сам угол воспринимался как алтарь православного храма.
Фолиант-птица взобрался на полку, некогда державшую канонизированные лики святых, и утвердился на ней. Со смешком пустил зеленовато-кремовую струйку из-под хвоста. В сладком предвкушении передернулся. Пахло чумовым алкоголем.
– Смерть в дом, рыла. Мой товар, а вы – купец. Обдурите – вам конец.
Боягуз запрыгал, со злорадством поскрипывая зубами:
– Чертовидец! Чертовидец! Чертовидец!
– Сперва подай плату, рогатый.
Балда отвесил Калачу пинок.
– Конечно, конечно, о лепесток перхоти на короне Бессодержательного! – Рыжий вожак расплылся в подхалимской улыбке.
Зазевавшийся Калач протопал к ректификационной колонне. Набрал в миску для взбивания самогон. Маленькими шажочками приблизился к «красному углу» и с неуклюжим поклоном поставил миску.
Черномикон обвел всех тяжелым взглядом, точно сканируя на предмет вшей, и наконец принялся заглатывать отвратительную плату.
Пока фолиант-птица пил, черти молчали. Они ждали своей очереди, чтобы побаловаться листом с чертовидцем, чуть больше месяца. Желающие поразвлечься с плененным поборником света исчислялись сотнями.
Наконец порядком осоловевший Черномикон поднял голову. С его оранжевого клюва сполз сгусток крови. Не обращая на это внимания, он нырнул головой в собственное пузо и выдернул обычный с виду лист. Снисходительным и нетвердым взмахом швырнул его чертям.
Листок, будто качающаяся колыбелька, спланировал на стол. Черти вытаращились: внутри, словно за пыльным стеклом, расплывался и материализовывался человек. Его сотрясала крупная дрожь. На кривящемся лице застыло выражение обреченности.
Как из рога изобилия, посыпались идеи предстоящего развлечения. Для веселья годилось абсолютно всё: листы Черномикона износа не знали.
– Хочу им дохлую кошку потыкать, чел! – Калач огляделся, будто искомое животное в требуемом состоянии валялось поблизости.
Боягуз просиял:
– Надо косяк скрутить, говорю вам. Возьмем коноплю, маковой соломки, кожу…
– Угомонитесь, ерохвосты, – осадил их Балда. – Сперва батька качество и нежность бумажки проверит.
– «Батька», – фыркнул Боягуз и едва успел присесть. Над головой просвистела поварешка.
Черномикон перепорхнул на подоконник, предоставляя ветерку возможность высушить под перьями пот, выступивший от обильного питья.
– Сутки, – проронил фолиант-птица, обозначая срок аренды. Закашлялся, и черти не сразу поняли, что он так смеется. – Я теперь как сутенер. Завтра вернусь. И не забудьте подмыть после себя мою малышку!
Сказав так, Черномикон вылетел в утреннюю прохладу. Поскрипывавшие в темноте сосны неторопливо поплыли вниз. Его ничто не тревожило. Да и с чего бы? В конце концов, он же отдавал не всего чертовидца. Так что, случись кривозубому вернуть человеческий облик, он бы узнал, каково это – нести бремя неполноценности.
Его смех прокатился по лесу зловещим уханьем.
Черти тем временем сели за картишки. Сыграть в «буру». Победитель получал право первой издевки над молодым человеком. А пока Балда постелил лист на стульчик и под аплодисменты подельников с торжественным видом водрузился на него.
Тестикулы рыжего вожака липковатыми мешочками опустились на Лунослава.
Так начались карточная партия и очередной скверный эпизод в недожизни сотрудника бюро.
Булат вглядывался в тонувшую под колесами гравийку13, озаряемую светом фар. Заслышались характерные подвывания, говорившие о наболевшей неисправности, и он с ласковой улыбкой погладил руль.
– Скоро и тебя на ноги поставим.
УАЗ «Хантер» 2015 года выпуска, который они с Лунославом вскладчину приобрели, уже давно требовал, чтобы ему поменяли барахлившую коробку передач. И желательно на что-нибудь корейское, как в последних моделях 2019 года. Несмотря на машинные стенания, уазик верой и правдой служил им с лета. Тогда же они оборудовали крышу универсальным багажником для Костяной, не влезавшей в салон, а в месте, свободном от креплений, поставили люк.
Булат называл машину болотной ласточкой – за цвет и сходство с оной птицей в части перемещения по земле: обе двигались по ней с неловкостью и будто с неохотой.
В темноте казалось, что уазик едет по ленте чудовищного конвейера, присыпанного зернами гравия. За кромкой леса наблюдались зарницы далеких пожаров, перекликавшихся вспышками с тошнотворным ночным небом. Булат взглянул на приборную панель. Без малого три часа в пути. Позади двести двенадцать километров. И дюжина съеденных «неломак».
Изредка проносились междугородние маршрутные такси и редкие фуры. Ныне по ночам за руль садились только безумцы, утраивавшие тарифы на услуги перевозок. Или же задушенные кредитами рабы банков, остававшиеся для финансовых надзирателей обезличенными цифрами с арестованным имуществом. Но такая мысль Булата совсем не радовала.
В двух километрах от Ильбово за уазиком увязалась стая красноглазых лисиц. Гибкие звери, овеянные аурой потустороннего зла, кричали и рыдали тонкими детскими голосами. Но они быстро ретировались, когда Булат притормозил и, развернувшись, проехался по ним, оставляя на колесах испачканный кровью мех.
В пять тридцать, за час до рассвета, Булат подъехал к дорожному указателю на Дохновичи. Фары высвечивали кусты и жирную осеннюю грязь. До населенного пункта оставалось четыре километра, но карта вела на юго-восток – по тропинке в лесную чащу.
Булат захрустел земляничной «неломакой» и сверил данные навигатора, открытого в телефоне, с каракулями листа Беломикона. Ну да, так и есть. От указателя придется тащиться на своих двоих, постоянно забирая на восток. Ладно хоть, всего-то полкилометра.
Булат заглушил мотор и выскользнул наружу. Встав на подножку, снял Костяную с крыши.
– Налево пойдешь – ведром огребешь. Прямо двинешь – копыта откинешь. Направо попрешься – в Лунослава упрешься. М-да…
Захватив барахливший светодиодный фонарик, китайский «Convoy», он направился по тропинке в лес. Спустя десять минут вышел к почерневшему домику. Не то избушке, не то жертве пожара.
Из жестяной гнутой трубы валили хлопья дыма, мигавшие алыми огоньками. В овраге позади, в пяти метрах от домика, серебрился туман. Тарахтел бензиновый генератор. В предрассветной мгле выступали контуры просевшего сарая. В распахнутых дверях просматривались очертания застывших тел. Валялась корзинка с красной лентой на плетеной ручке.
Лицо Булата потемнело от гнева. В этот момент фонарик погас, и он отшвырнул его.
Подошел к избушке, вперился в низкую дверь, словно это она во всём была виновата, и занес кулак.
Иной раз Лунославу казалось, что его сознание порубили на куски. Взяли мясницкий тесак и покромсали, переработав рассудок на неосязаемые, расщепленные фрагменты. Временами он практически не ощущал даже собственное «я».
И всё же кое-что оставалось твердым и незыблемым – последние воспоминания. Они непотопляемым буем, помеченным старой охрой, покачивались на штормовых волнах безумия.
Вот он с Булатом, верным и несносным товарищем, нагоняет на территории стекольного завода Влекущего – демона, овладевавшего телами, но не речевым аппаратом жертв. Кровавые похождения сей твари даже получили издевательское название; такое же имело и бюро. Канун! Но не в честь кануна Дня всех святых или другого празднества, а как обозначение кануна смерти человека, когда люди совершали ничем не мотивированные самоубийства. Близ таких мертвецов, как правило, всегда отыскивалась идиотская мисочка с остатками необычайно белого риса.
Серый ублюдок ритуально приносил их в жертву, не гнушаясь в том числе и теми, кто в силу малолетства был попросту не способен спланировать и реализовать уход из жизни.
Демон приносил жертвы себе любимому.
Но в зыбкий момент триумфа вмешался Черномикон. Фолиант без особых усилий разделался с ними, будто со скорлупкой упрямой фисташки.
И вот Лунослав уже ощущает черную вспышку, после которой воцаряется беспроглядная темнота. Как песня, интим под которую предназначался только ему.
Тьма пленила его, раскатала и вонзила в бумагу тысячью игл.
Он и демон пали жертвой долбаной книжки. Бумажный союзник с легкостью обернулся змеей, гревшейся под ребрами у самого сердца.
Казалось, нервная система Лунослава проникла в каждую ворсинку зачарованной целлюлозы. Несмотря на то, что его тело постоянно находилось в необъяснимом напряжении, словно в тревожном полусне, навеваемом лаем собак, сам лист обладал завидной прочностью и гибкостью, становясь, когда требовалось, неотличимым от ткани.
Лунослав чувствовал каждое непотребство, творимое с ним. Временами он напоминал сам себе жертву группового изнасилования. И его всё пускали и пускали по чертову кругу.
Кто-то довольствовался им как салфеткой или зубочисткой. Но всегда находились те, кто зрел в нём инструмент, созданный для убийств. Такова цена противостояния бесконечному злу, в чью рожу они с Булатом так бездумно швырнули перчатку14.
Чертовидцы. Смертники. Полноправные участники сражения, начатого еще их предками.
На Лунославе писали смертные приговоры, а потом зачитывали и приводили в исполнение. Женщины, мужчины и даже до последнего не верившие в собственную смерть дети – все становились жертвой слов, начертанных на его новом теле.
Одна бесплотная сущность, пользуясь острым краем бумаги, полтора часа вскрывала горло старику из Аркино, села Комарического района. Резала аккуратно, дотошно – сильными руками двадцатилетнего внука, в чьем разуме она угнездилась. К собственному ужасу, Лунослав ощущал тепло и вкус стариковской крови, будто ее лили прямиком в рот. После такого обезвоживание представлялось истинным благословлением.
Судьба сделала его орудием десятков жестоких расправ.
Но одна особенно врезалась ему в память.
Как-то поздним вечером его затолкали в глотку подростку из Стеклянной Радицы. Бедный паренек направлялся к подружке, чтобы послушать последний альбом группы «Die Antwoord» под названием «House Of Zef». В кармане поскрипывали ультратонкие презервативы «VIZIT». Возможно, рассчитывал на первый в жизни секс – или хотя бы на петтинг. Закупорив собой пищевод и трахею, Лунослав чувствовал, как препятствует дыханию, как в него бьются сопли и слюни, как им давятся, словно шариком застарелого дерьма.
Господи, мама!.. Я задыхаюсь!..
Синюшного подростка в переулке нашла его же подружка, обеспокоенная долгим отсутствием кавалера. Она и правда собиралась подарить ему себя. И она возлегла с ним – такая же мертвая, как и он. Но сперва проказничавший человек из земли дал ей возможность вынуть Лунослава из глотки покойника. Никогда еще на чертовидца не смотрели с таким отвращением и такой болью.
После голем прикончил и ее.
Сейчас Черномикон подкинул Лунослава в лапы трех мелких демонов. Какие нездоровые фантазии, содранные из медицинских карт умалишенных, роятся в их головах? Свернут воронкой и пустят по нему в чье-нибудь ухо яд из желез лягушек-древолазов? Или, может, вобьют колышком в ладонь праведника, чересчур громко вещавшего на углу о конце света? Какой сектор выпадет сегодня? Крутите барабан, господин ведущий.
Лунослав с омерзением почувствовал, как на него уселась волосатая задница. Будто на лицо плюхнулась вспотевшая псина. Но в следующий миг всё стало куда интереснее. Неподалеку возникла донельзя знакомая сила. Уверенная. Самодовольная. А еще – несносно язвительная.
Снаружи стоял Булат.
Во входную дверь с силой забарабанили.
Казалось, неизвестный готов был снести ее с петель, если его настойчивое желание войти немедленно не удовлетворят. Черти встрепенулись, не преминув заглянуть друг другу в карты. Впервые за два месяца, что они обосновались в этих краях, кто-то осмелился приблизиться к домику. Либо храбрец, либо обдолбанный идиот. А может, и всё сразу.
На морде Калача сверкнула догадка:
– Коллекторы?
– Какие еще, к нашим бабушкам, коллекторы? – Балда понизил голос. – Боягуз, поприветствуй визитера.
– Бура! – Болотноцветный черт открыл карты и схватился за покрытую кристалликами кочергу, при помощи которой замешивали кровь с сахаром. Подкрался к двери, затаился. Лапа легла на каленую щеколду и в полнейшей тишине сдвинула ее.
Калач взглянул на карты покинувшего стол товарища: те же три туза, что и у него. Вздохнул. Ну а кто из них не прохиндей?
Боягуз кашлянул, прочищая горло, и на удивление скрипучим голоском, напоминающим глас немощной бабки, произнес:
– Ох, входите же! Входите!
Дверь распахнулась, и показался Булат. Будто отмахнувшись от мухи, он отбил кочергу, а ее владельца приложил головой об дверной косяк. Хрустнуло, и левый рог Боягуза занозой остался торчать в вязкой древесине.