*
========== Глава 1 - Гора, её голос и кот ==========
Солнце ползло к закату. Ярко-красному предвестнику дождя. Исполинский рыцарь в чёрных, почти поглощающих свет доспехах вытянулся по струнке. Рыцарь увидел княгиню, дорогую, бесценную Анариетту. Рыцарь затаил дыхание. Это правда, княгиня выкроила время на их встречу. Рыцарь не мог в это поверить.
Как только Анна-Генриетта в свите сановников подошла, нет, подплыла к чёрному рыцарю, он присел на колено. Низко звякнул мрачный доспех.
— Здравствуйте, Серафим фон д’Амеди, — медовый голос опередил придворного, открывшего было рот для представления собравшихся.
Анна-Генриетта будто ждала ответа, но его не следовало.
— Ах да. Встаньте, откройте лицо, — властно, но мягко.
Рыцарь встал. Гигантская тень нависла над фигурками придворных. Такими же жёлтыми, как фигура ферзя среди них. Они всегда одевались в цвет, в тон, в настроение княгини, — сегодня её настроение блестело золотыми нитками в винном закате. Тёмного рыцаря с золотой княгиней разделяло несколько метров, но её свет отражался в его доспехах, как не отражалось солнце.
Рыцарь снял шлем — качнулась иссиня-чёрная кисточка. Шлем показался пушинкой в латной варежке. Серафим аккуратно приставила его к боку набрюшника. Всё равно металл издал гулкий звон, как звонит в отдалении последний бой церковного колокола.
Слегка вьющиеся волосы смоляного цвета упали вдоль гладкого лица. Лица, которое часто принимают за лицо неоперившегося юноши, видя его под откинутым забралом. На самом деле оно принадлежит женщине. Женщине, которая прошлым вечером сбрила с верхней губы щетину, чтобы ненароком не смутить дорогую, бесценную Анариетту. Анариетта, впрочем, заметила характерную царапину над уголком рта — смущения не проявила.
— Я получила Ваше письмо, Серафим фон д’Амеди. Обычно я не отвечаю на письма лично, но на это решила выкроить время. Минуту, не больше.
Серафим слегка поклонилась одной головой, скрыв за волосами искры страха в синих, темнее ночного неба глазах.
— Во-первых, примите мои соболезнования. Во-вторых, я одобряю Ваше отбытие из Туссента. Держите лицо, прославляйте наш край и свой цех, возвращайтесь целой и готовой к новым рыцарским подвигам. Да благословит Вас любовь, которой Вы служите.
Она выждала еще один поклон, ниже, тяжелее. Разогнувшись, рыцарь смотрела на графиню, не стирая с лица благодарности и восхищения.
— До свидания, Серафим фон д’Амеди. До Вашего скорого возвращения.
Золотой ферзь сдвинулась с доски, за ней потекли пешки. Они направились дальше, в дворцовые сады. Там княгиню ждало теплое вино, нильфгаардская знать и длинная ночь, полная в равном отношении искренних и притворных улыбок. Чёрная ладья осталась стоять у беседки, устало улыбаясь, потягивая губами колющую ранку. Её ждала ночь ещё длиннее, ночь в мучительных попытках заснуть. Выспаться перед походом.
***
День, как и обещало солнце, был прохладным. Светлое небо то и дело накрывали дождевые облака хоть и тяжёлые, но прозрачные, совсем не настойчивые. Они то наплывали на солнце, то разбредались по своим облачным делам, а накрапывающий периодически дождик горел в тёплых лучах. Этот день нес Туссенту свежесть, но не забирал ни меры его красок и света.
Капли мочили траву, а дорог не размывали, наполняя только крохотные лужицы, которые успевали просохнуть к следующему дождю. Пушистое копыто ударило по воде. Вороной конь, мощный, под стать своему наезднику, зафырчал взволнованно.
Серафим похлопала лошадь по шее, по кольчуге. Сложнее всего ей было сохранять молчание с Дху Тоораен, этим впечатлительным конём. Ему было не объяснить, почему хозяйка в одночасье затихла. Не хвалит больше добрым словом, не рассказывает секретов. Не может разделить с ним радость от дождя, увиденного впервые за многие месяцы. Теперь только гладит, чешет, жмёт шенкелями. Молчит.
Грохот копыт отвлекает Серафим от сожалений. Она замедляет Дху, открывает забрало, оборачивается. По дороге несётся рыцарь в полосатом, золото-лаймовом доспехе. На пегой лошадке в лёгкой броне. Лошадь не знакома Серафим, но рыцаря не узнать ещё издали сложно. Гуарин Жанлука Мерино скочет в её сторону, вот-вот загоняя коня. Конечно, зная Гуарина, и в голову не может прийти, что он способен запалить лошадь, но со стороны это выглядит так.
— Серафим! — радостно кричит рыцарь, чуть не выскакивая из седла. Запыхавшись так, будто это он нёсся с рыцарем на горбу, а не кобыла.
Они тормозят, не влетая в Дху исключительно благодаря мастерству наездника. Чёрный конь нервно ржёт, разрывает тяжёлыми копытами землю. Серафим натягивает поводья. Вопросительно смотрит на Гуарина. Тот тяжело дышит.
— Всё, уважаемая. Не отделаетесь от, уф, моего долга.
Серафим роняет голову на грудь в трагичном жесте. Забрало, подыгрывая ей, с клёкотом закрывается.
— Да, да, вы не смогли бы избежать меня, уважаемая Серафим, уф, даже сбеги вы в самые дальние дали Северных Королевств!
Гуарин стряхивает пот со лба и приглаживает рыжие усы, верно думая, что они растрепались. Его шлем закреплён на седельной сумке (как всегда — он редко его надевает).
Серафим поднимает забрало. Указывает на коньячно-белую стройную лошадь.
— Верно заметили, это Туфо, моя новая сослуживица. Я облил кровью сердце, но решился оставить Гром на время этого путешествия, — Гуарин не заметил, как нахмурилась Серафим на последнем слове. — Не переживайте, уважаемая, она остаётся в добрых руках де Горгонов и будет ждать нашего возвращения в их лучших конюшнях. Уф. Тяжеловата она все-таки для северных дорог, подумал я. Надеюсь, не станет ещё тяжелее без моего строгого, несомненно любящего надзора…
Гуарин хотел было продолжить болтовню о лошадях, как заметил жестикуляцию Серафим — она скованно махала ладонями.
— Что такое? Ах, вы ещё не поняли, уважаемая Серафим. Я еду с вами.
Серафим отрицательно покачала головой.
— Не надо, не надо! А то я расценю ваши жесты как попытки оскорбить мое рыцарское достоинство. Решу, что вы хотите помешать исполнению моего священного долга. Я же и на дуэль могу вызвать!
Серафим громко выдохнула носом.
— Верно вы дышите, Серафим. Не время дуэлей. Время вотворения в жизнь наших рыцарских обязанностей. Я дал клятву помочь каждому знакомому и незнакомому рыцарю на этой земле, Серафим, и то, что вы уходите с неё, не значит, что вы перестаёте быть рыцарем.
Гуарин погладил свою лошадь, убедился, что она перевела дух, и тихо направил вперёд. Серафим ничего не оставалось, как продолжить путь в его компании.
— Признаюсь, долго я поджидал, право, как какой-то разбойник, когда мне представится честь скрасить вам службу, — Гуарин бросил взгляд на чёрные доспехи рыцаря-коллеги. Траурные доспехи. — Мои соболезнования, — осторожно произнес он, внимательно следя за Серафим. Туфо чуть отставала от Дху, а Серафим опустила забрало, но Гуарину казалось, он заметит, если рыцаря что-то смутит. Кажется, не смутило. — Ни в коем случае не хочу облегчить вашу ношу. Но считаю, как человек, а не как рыцарь, что компания не будет лишней в долгом путешествии.
Серафим повернулась, открыла забрало, чтобы поднять густую бровь, и снова его закрыть.
— Вот именно. Ваши губы зашиты клятвой, поди объясни нордлингам, что это значит. Считайте, я буду вашим голосом, уважаемая Серафим. Первое время. А там… Знаете, порой я шёл подсобить иному рыцарю с разбойничьей ганзой, а оказывался свидетелем на свадьбе. Там, на празднике и было моё предназначение. Не на поле боя. Кто знает, как судьба распорядится мною в вашей доброй компании.
Так два рыцаря начали путь прочь из винного края. На севере их ждал Каэд Мырквид, а дальше… Грибные дожди в лучах мягкого солнца провожали их, куда бы они не направились.
***
Ливень буравил крыши хат, оставлял в грязи глубокие борозды тяжелыми каплями. Минута на улице — и любой, даже самый хорошо одетый путник, вымокал до нитки. Люди прятались под крышами, занимались домашними делами. Топили печи, жгли свечи, готовили харчи.
Корчма в такие дни наполнялась жизнью: ненадолго зашедшие засиживались, а оказавшиеся рядом, не думавшие заходить, забегали, брали тёплого кваса, оставались на кашу. Незнакомцы знакомились, соседи поминали друг за другом грехи, мирились. Пился мёд, кидались кости, игрались карты.
Дверь корчмы медленно отворилась. Явно не от ветра, мощный поток которого тут же принялся заносить в комнату дождь. Сидевшие близко ко входу заворчали, требуя вползать быстрее. Вошедший будто этого не слышал.
Мягкими шагами, слишком тихими для разодранных в клочья, вымокших насквозь сапог, новоприбывший ступил в помещение. Кто-то из гостей не выдержал, вскочил и захлопнул дверь. Надулся перед путником, всячески демонстрируя недовольство его медлительностью. Путник стянул с головы тряпку капюшона. Недовольный осел на скамейку, и ругательства его сами собой проглотились.
Новоприбывшим был ведьмак, но это замечалось в последнюю очередь. В первую крало внимание его лицо… Морда… Харя… Как ни назови, осталось от неё мало чего.
Гигантский шрам вспахал лицо ведьмака, не тронув только уголок рта и правый кошачий глаз. Левый ему заменял протез, прикрытый натянутой кожей. Шрам выкорчевал нос, разодрал губы, обнажил зубы: почти ровный ряд нижней челюсти и верхний — хаотичное месиво в воспаленных дёснах.
Бледную кожу покрывали разводы вен. Местами почти чёрные, они сгрудились под глазами, на висках, добавляя мутанту мертвизны, будто без этого он походил на живого человека.
Только потом, вдоволь скривившись на это диво, люди замечали всё остальное: кошачий глаз, отсутствие уха, нескольких пальцев на правой руке, меч и арбалет за спиной, хромоту, кислый запашок. Блёклый медальон с ощетинившейся мордой кота на груди.
Ведьмак огляделся. Большинство гостей тут же попрятало носы в тарелки. Были и те, кто остался буравить его взглядом с интересом, с отвращением. Ведьмаку было точно всё равно. Светящийся в тусклом свете глаз выцепил нужные фигуры в самом углу корчмы. Двинулся в их сторону, игнорируя шёпот.
Одна из фигур, что поменьше, была из тех, кто пялился на гостя бесстыдно. На лице этого рыжего не было ни отвращения, ни удивления. Вдруг что-то мелькнуло — будто радостная идея. Осознание. Он вскочил, звеня доспехами в зеленую полоску. Тёмная фигура напротив него оторвалась от изучения карт на руках. Почему-то она сидела в шлеме.
— В’едьмак! — выпалил полосатый рыцарь. — Слёзно извиняюсь, не пр’изнал вас издаалека.
Странный, непостоянный акцент. Нильфгаардский? Рыцарь протянул ведьмаку ладонь. Ведьмак принял. Мужчина затряс рукопожатие, сдавливая почти до боли. Отцепился. Теперь он весь грязный и мокрый. Это развеселило ведьмака: его лицо скривилось, задрожало. Рыцарь не сразу понял, что оскал, пережавший ведьмачью морду, был улыбкой. Улыбнулся в ответ, сам не зная, чему.
— Я Гуарин Жанлука Мерино, Рыцарь Птичьего Союза. А это… — он указал ладонью на чёрную гору. — Серафим фон д’Амеди, рыцарь Рассветаа-на-Воде.
Чернота поднялась со скамьи. Загрохотала тяжёлая броня. Нависла над ведьмаком как волна нависает над неудачливым рыбацким судёнышком. Ведьмак заулыбался, задрав голову. Чёрный рыцарь поднял забрало, чтобы поздороваться. Совсем молодой парень (может, эльф?) с подростковыми черными усами, с уставшими глазами кивнул ведьмаку.
Ведьмак, напоминавший в окружении рыцарей задохлого кота, задвигал губами. Звука не последовало. Хрип. Он мокро прокашлялся.
— Марек Яр, — представился наконец, с боем выдрав из горла голос. Добрую половину букв он шипел или зажёвывал.
— Присаживайт’есь, уважааемый Марек Яр, — пригласил как там его звали, садясь за стол.
Чёрный сел рядом с полосатым так грузно, что задрожали половицы. Ведьмак рухнул на его место, мокро хлюпнув. Оценил брошенные рыцарем с рук карты. Рыжий тут же смёл их в сторону.
— Корчмарь, дорогоой! Горячей каши и м’ёду на троих!
— Я на мели, — прошелестел ведьмак.
Чёрный рыцарь достал монету, явно припасённую недалеко. Ведьмак не узнал валюту. Рыцарь подкинул её и словил — довольно ловко для руки в железной варежке. Заглянул в ладонь синхронно с рыжим.
— Не обижайт’е рыцаря, — сказал рыжий без капли сожаления. — Я плачу.
Марек осклабился.
— Я по объявлению… — протянул он.
Запустил дрожащие пальцы в куртку, прямо через рваную дыру на груди. Нащупал что-то во внутреннем кармане и выложил на стол комок мокрого пергамента. Под определённым углом в нем ещё можно было различить аккуратные ровные буквы с почти неприлично детализированными заглавными.
— Конеечно! Мы ищем в’едьмака, но… Уважаемый Марек Яр, вы выглядит’е… Извините, потрёпано. Не хотите сначала отдохнуть?
— Уже отдыхаю, — ведьмак оскалился ещё шире, до боли в стянутых щеках. — Мёда бы…
— Вот вам мёд, — пробасил корчмарь, ставя на стол поднос.
Ведьмак говорил о совсем другом мёде.
Серафим выгнулась, всматриваясь за спину корчмаря. Она искала глазами его дочь, разносившую еду прежде. Девочка испугалась подходить к их столу в этот раз.
Ведьмак прохрипел что-то нечленораздельное при виде полной с горкой миски, и его глаз засиял чистой радостью. Яр принюхался к запаху и шипению шкварок, масла, жира… Каши из настоящего ячменя.
— Ваше здоровье, — не забыл он про рыцарей, поднимая в их сторону деревянную миску.
Не дождавшись ответа, ведьмак накинулся на еду. Он не ел уже несколько дней, а горячего… Неделю? Одну ли? Гуарин с Серафим переглянулись. Немногим позже они доверят ведьмаку и свои тарелки на опустошение.
— Хорошо… — прошуршал он, дожёвывая (жевать он начал только на второй миске) последнюю ложку рыцарской порции.
После стакана мёда лицо его как будто больше посерело и натянулось на череп, но выглядел он довольным.
— Каажется, вы давно сытно не ’ели, в’едьмак Марек? — осторожно начал Гуарин, только что став невольным свидетелем капли, вылившейся из кривых зубов ведьмака. Она съехала по вспоротым губам и упала на стол.
— Так давно, что не помню, когда, — подтвердил ведьмак, облизывая голые дёсны.
Он замер, продолжая ощупывать их языком. Полез в куртку, которую снял несколько минут назад якобы по совету рыжего. Из её изрезанных лохмотьев достал крошечную жестяную банку. Как только повернулась крышка, пыль порошка поднялась в воздух.
— В’едьмак, уважаемый! Кто я, конечно, такой, чтобы осуждать, ноо в людном мест’е…
Ведьмак подцепил содержимое мизинцем. Втёр в десну. Гуарин занервничал. Серафим, на плечо которой он начал растекаться, толкнула его. До рыцарей донёсся острый запах трав. Выдохнули — не фисштех. Марек закончил растирать песок по зубам и взглянул на сидящих напротив. Мелитэле судья, глазом, полным ехидства. Он, конечно, видел все изменения на лицах этих смешных, игрушечных рыцарей. Знал, о чём они подумали. Получается, подыграл.
— Пророк Лебеда, чего же Вы так пуга’ете! — чуть не вскрикнув возмутился полосатый. — Я тоо посмел на мгновение подумать, что это… фис’штех, — последнее слово он произнёс шепотом и в нос.
— Бывает, — промурчал ведьмак почти ласково.
— Что это такое, позвольт’е спросить? — добавил рыцарь после того, как Серафим похлопала его по плечу и указала на железную коробочку с поднятыми бровями.
— Паста для дёсен, — охотно пояснил Марек. — Они у меня, как видите, того этого. Наружу растут.
Гуарин серьёзно кивнул, и они с Серафим ещё раз облегченно вздохнули. Марек вдруг спросил:
— А этот что, немой?
Кивнул подбородком на Серафим.
— Нет, Серафим фон д’Амеди несёт обет молчаания.
— Как друид?
Гуарин обменялся взглядом с Серафим и по её едва сведённым бровям понял — подробностям не время.
— Да, тоолько как рыцарь.
Марек потянулся, издал не то горлом, не то животом хриплое урчание, зевнул. Он всё ещё был облезлым, мокрым и чумазым, но теперь выглядел чуть счастливее. Тепло, набитость брюха и забавные рыцари его разморили.
— …Вам всё ещё нужен ведьмак?.. — спросил он пространно, рассматривая блестящим глазом чудны́е доспехи напротив: полосатый и невероятно чёрный, оба чертовски дорогие. Хозяин полосатого заулыбался.