Страшный сон отброшен тенью. Стою посреди вымысла, вдыхая полынь, где сказанное, кем-то пуганное? Возьму и сорвусь на галоп в небеса. Обратно ввысь к истокам и свободе, безрассудно, слепо не разбирая пути. Растекусь ручьями талыми по родной стороне, кровно породнюсь с дождями, снегами, молниями. Почему же взгляд снова камнем уходит в грешную землю в эту чёртову пустошь, почему? Ведь там видны звёзды, и только порыв ветра, запросто сделает тебя звёздной пылью вечно пребывающей в пустоте.
Ты тяготишься, желая быть солью земли. Пролить кровь, смешать с глиной. Вылепить нового человека богоборца, наполнить пустое нутро яростью молний, пусть дух его вырвется на волю вместе с криком младенца и завоюет без остатка этот мир. Тысячи пустых голов, в которых прах оживает. Жалкие идеи, ничтожные мысли, запрет на ленивые рассуждения. Шепот молитв церковных крыс и кладбищенских мышей. Молитва о еде, молитва дня. Не смей вообще о чем-то думать! Тебе сказали, ты повтори!
Пустота, горечь полыни, ветер пахнущий теплом животных. Скоро тишина закончится. Время тревожное разорвет паутину последних золотых дней, взбунтуются люди, отринут покой проникнутся насилием, станут вопить приматами. Окаянные дни, улицы, залитые человеческой кровью, грозные всадники в их руках пепел и огонь. Стирается грань между явью и сном, потусторонний кошмар обретает плоть, становится реальностью.
Безумие против бездушия, в каждом человеке разлад, борьба, декаданс. Скоротечность времени, люди не заканчиваются, люди гибнут, ты бежишь, открещиваясь от происходящего безумия, отрицаешь остатки разума. Далее бездушие, тьма кромешная.
Я всматриваюсь в эти лица, я ищу лица в дыму и пожарах, обнаруживая лишь копоть и сажу, человек выродился, его обуял бес. Дикие танцы, горящие чучела святых и мучеников, душевно больные зачарованы пламенем, упиваются вином и горят на потеху. Чертям раздолье и простор, любая дичь за истину сойдет. Хочется курить, лениво поплевывая свысока, но мир усердно пытаются поставить на колени, прогнуть под дикость и варварство этой чумы. Как же мы безнадежно больны, как глупы и доверчивы. Верим в рай на краю пропасти.
Чиз-з-з-з! Мусорщик, лишенный улыбки, над ним вечное свинцовое небо, монохром пустых глаз. Кожа схожая на старый папирус размокла вчерашней газетой, его худой долговязый силуэт исчезает в темноте норы. Лужи цвета ртути вздрогнули от порыва ветра, отчетливо послышался вой. Чиз-з-з-з!
Мучительное перерождение, запах нечистот и мокрой шерсти. Свидетели твоей жизни, только крысы. Этим миром трудно дышать, в нем тяжело существовать. Вся жизнь это голод, он ежедневно съедает тебя, бьёт своим извечным превосходством, и нет выхода, зреешь словно гнойник.
Бог? Где та крохотная замочная скважина в царствие твое? Лазейка, а не тернистый путь нищих, больных, обездоленных, наглых мерзавцев, святош, кастрированных котов и прочей ярморочной публики. Люди, чьих лиц не помню, говорят, что не справедливо от рожденья быть обречённым на вечный голод. Тратить жизнь на поиски пропитания в отравленном мире и так день за днём. Молчишь, чтобы не выдать присутствия. Мёртвыми глазами, изучая пищу. Сытость лишает день пустоты, следовательно, отодвигает на второй план смерть и скучную вечность.
Болезнь, давняя, жуткая, идущая от сотворения мира, ест нутро, пробуждая тебя. Заново рождён или воскрес? Любимец фортуны, а может святой поедающий трупы? Когда мертвечина приестся до тошноты и проснется упырь. Мир окончательно и бесповоротно изменится, именно твой мир.
Возникнут голоса отовсюду, это заговорит кровь живых. Ты будешь пьянеть, и входить во вкус увлекающей охоты. Живые люди, теплая кровь, мечты, легкое состояние пьянящей эйфории. Голод пройден и оставлен во вчерашнем дне, а прошлое забыто, этого никогда не было. Есть сейчас и это до одури прекрасно. Теряется нить, источается время, ты оказываешься там, где не хотел быть.
Голод на сотни лет вперед. Охота, это поиск слабого звука зазевавшейся помойной крысы. Чья кровь горькая отупляет и не пьянит рассудка. Видишь себя в лужах, проваливаясь в чуждое отражение плывущих туч. Дождь размягчает плоть, делая из тела доступный кусок отсыревшего хлеба с ожиданием вечно голодных воробьёв. Времени нет.
Что же было когда-то? Забыто, не вспомнить. Но что-то же было, несмотря на стертые имена и лица. Мусорщик молчалив, монолог не его амплуа. Беспамятство, индульгенция сегодняшнего оправданного бытия. Были люди привычные, едва знакомые, которые любили, жили и строили. Храмы наших мечтаний, держащие шпилями, куполами небо, чтоб не рухнуло. Могучие атланты из веры и камня хранящие греховность заблуждений дня и скрытность таинств ночи.
Любовь веселила, счастье дарила, человек обретал надежду, и смело смотрел вдаль своих дней. Он верил, не умножая скорби. Дни убывали, тени росли, крепли ветры, в которых холод и лед. Зима, эпоха ценою в тысячу лет дымной чумы. Прожорливого существа любящего сумрак и сырость тумана. Память вязла в этом болоте, человек забывал имя свое, терял лицо и после, отчаявшись, предлагал душу.
Путь в небо пролегает через бездну. Глупые глашатаи разнесли очередную идею по миру, словно чуму. Проклятое золото, это солнце их пасмурного дня. Мир подыхает, его конец ощутимо близок, их вера проста в исполнении, рубить головы. Много вина, много опия, черти ошалеют от прихода божественных откровений. Выползут из нор своих, оденутся в пурпур и золото. Много народа задёшево купят и поведут за собой на погибель. Пьяные мы не вдумчивые.
Век не пропьешь и в водке не утопишь. Наступит трезвость, и возрождать придется загубленный мир. Сумасбродство, кровь, глупость, все конечно во времени, дальше за тучами, можно разглядеть солнце.
Люди устанут быть дураками и под чужую дудку плясать. Неизвестный подарит красоту, в которой есть зерно возрожденья, мыслей вольных, искусство любить. Время наполнится поэзией, философской беседою, ненавязчивой легкостью прожитого дня.
Новые герои легкие на подъем, еще не пролившие тех рек крови, их враги еще не стали злодеями. Мир укутан в фабулу невинного авантюрного романа наполненного плащами, шпагами. Там женщины не меркантильны, они героини влюбленные в жизнь, там вечная молодость, пока не пожелтеют страницы и не выцветут буквы. Старость в мире том предана забвению.
А мусорщик, не обитал на свалке, да и мусорщиком он вовсе не был. Величайший романтик, чудовище достойное сострадания. Ценитель поневоле крови, привлекательных, желанных, невинных, белокурых пастушек, обитавших на склонах альпийских лугов и фривольных трудов.
Очередное чудо на цыпочках приблизилось, никто не разгадал его и не обрадовался, рассмеявшись детским смехом. Вокруг великая тьма первозданная, от сих до сих необъятная, местами страшная, порою загадочная. Моя одинокая фигурка замерла в индейской пироге, вселенная тиха, мерцают звезды, берега нет. Я погружаюсь в эту тишину, придумывая плеск сонной воды, закрываю глаза, чтоб открыть их вновь. Вхожу в дверь, теряя краски. Тусклый свет лампы, черно-белое пространство.
Бледная стюардесса в золотой парче, плавно покачиваясь, приблизилась, волнение её бёдер утихло. В вас есть огонь для сигареты? Ее глаза пропащие, манящие, они притягивают, словно наживка в капкан. Щелчок хлопушки, голос распинается за кадровым текстом.
- Людям не нужен груз, каких либо мыслей, им необходимо счастье. Понимаешь? Элементарное счастье в оболочке. Простое счастье. Ощутимое счастье. Эстетически красивое счастье. Тёплое, местами огонь, с бархатными глазами. Счастье, чтоб видеть, слышать, завидовать, дышать и этим жить -
- Они не могут без этого долго прожить. Умные мысли великих мужей, чего они стоят? Вот ты прочитал, забыл и остался с пустой головой. Им до задницы мудрость преумножающая скорбь в любом случае. Скольких одухотворенных счастливцев, я видел выходящими из борделя. Никто из оных задумчив не был! -
Рыжий уродец с обрубленным носом сорвал с лица улыбку. Где мой оскал? Я гений зла или трепло из балагана?! Какая мать вашу тупая овца посмела подсунуть эту низкопробную дрянь? Шевелитесь уроды! И грянет музыка! Оживает пространство, в нем поселилось нечто, что способно говорить и мыслить.
Вначале под ногами закипел дневной асфальт, а после безыдейные добры молодцы, принялись за извечную борьбу протеста. Начались погромы. Против всех, первичен лишь я, как исключение. Их руки мускулистые громили шаткую бедность мраморных хижин рабов капитала. Оплаченная вседозволенность приводит к большим приобретениям. Успей оплатить первым.
Пролетают фанерами карточные цари с королями, кровь народа заливает глаза. Чавкают ненасытные гильотины, штыки дырявят плоть. Крематорий настоящего пожирает бога и веру. И проклятия летят в стену горохом, но позади этого времени, только пепел.
Лаконичные стяги зондер команд, атрибутика, свастика, богоизбранность, вот они чеканят шаг, приноравливаются к человекоубийству. Уже иные, уже вкусившие кровь и готовые к новым свершениям. Пастыри. Я видел помойное естество телевизионных холопов, полнота их холодильников оплачена невинной кровью. Их мир полон дерьма.
Вот самый натуральный продукт, дерьмо! Я каждый день торгую дерьмом и знаю, как выглядит счастье! Свет? Где ослепительный свет!? Рыжеволосый уродец исчез в том месте, где в скором времени должен вспыхнуть свет. Были слышны его ругань и команды, топот многочисленных ног и вдруг все стихло.
После заурчала живая динамо машина, и светом забрызгало глаза, в этих хаотичных, прерывистых вспышках грядущего, вырос город виселиц и небоскрёбов. Отважные слепые смельчаки там управляли дирижаблями, упоротые герои небесных просторов. Таксисты-апостолы знали каждый уголок обетованных улиц, бранились, плевали на раскаленный асфальт. Толпы облагороженных чёрным оптимизмом разинув рты, развесив уши, внимали гимнам канализаций и тем, кто там обитал. Ведь знают жизнь и пахнут ею.
- Братья и сёстры! Уважаемые и дражайшие, дамы и господа! Соотечественники! Народ, слушай мою искреннюю правду! Я вас люблю, мои тучные стада. Я обожаю вас! Нам предстоят великие свершения! О день грядущий, который будет вам дарован мною, как он прекрасен! Поверьте мне, там все с лихвой, помногу, даром! Мешает нам один пустяк. Убавить грязных ртов у края пирога. Они не ко двору, не дано, им жить со вкусом. Сейчас война, убийства, геноцид, всех их в Тартар. Героев мы конечно же восславим! Карлик взмахнул рукой и в небо взмыли миллионы мыльных пузырей. Ловите славы миг своей герои! -
Стюардесса, сбросив парчу, крестом себя осенила, а в душе ни души, чернота и рожи кривые. Эй, вольные люди, я дарю вам свободу! Бросайте труды и дела, айда свободными быть! Гляньте, оцените наготу богини, что позабыла небо и сошла для вас, тут сучить ногами! Стюардесса не на шутку раскраснелась, возносясь на пьедестал заводилы всенародной. Качнулся народ, заинтересовался, становясь толпою.
Свято всё, что творим средь бела дня, к вечеру забудем, наша память так невинно коротка! Праздник, карнавал, свобода! Все мы в нем сгорим дотла! Эй, деваха, продолжай сучить ногами, продавай за грош себя! Море рук и канкан на сцене, ножки девки молодой чудо хороши. Новая любовь с каменных подмостков, заражает вожделеющих умы. Покатывается со смеху рыжий уродец, тычет пальцем в оглупевшие рожи. Разве люди они? Уже нет!
Теперь нужен козел, сакральная жертва, желательно безымянная, но с характерным запахом. Чтоб богиня наша, не казалась бабою потешной, глупою и одноразовой.
Смотри на мудрость народа в действии, уродец шмыгнул в толпу. Да вот же этот сукин сын, держи его, держи! У, морда для плевка и кулака! Это он! вот те крест! Изверг, тиран и кровопивец, голубку нашу продавший толпе.