— Сегодня будет большой пир! — высказался один из охотников. — Завалили самого вожака! Йодас знает, сколько он бегал и путал следы.
— Теперь стаю будет легче выследить, — отозвался, кто-то еще, — они без — всего лишь тупое стадо.
Нас с батюшкой демонстративно не замечали. Да и кто будет обращать внимание на двух простолюдинов, одиноко стоящих в сторонке. А путешествовали мы именно, как простолюдины — под видом обычного лекаря и его дочки. Вещи, как отец и обещал, оставили на одном из постоялых дворов, щедро заплатив хозяину, за сохранность. Оставалось уповать на, что нас действительно не вздернут.
Лорд Сарф замер, казалось, он чего-то ждет. Я проследила за его взглядом, он внимательно смотрел в сторону молодого охотника, завалившего ногу на бок оленя. Он с восхищением и интересом осматривал тушу животного, дергал его за рога, прикидывая, как голова хранителя леса будет смотреться в его родовом замке.
— Я бы на вашем месте был бы поосторожнее, — тихо и почти скромно молвил батюшка, обращаясь к лорду, — все же это вожак стаи, так легко его не убить.
— Вы хотите сказать, что я недостаточно ловок, чтобы завалить такую тушу? — в свите молодого лорда восхищенно заохали. Оказывается, здесь даже дамы присутствовали, в шляпах с перьями и расшитых золотом плащах. Воистину, не понятна мне была эта тяга к играм в смерть. Охота для меня всегда была, чем-то вынужденно-необходимым, что служило источником пропитания. Но никак не способом получения удовольствия. Лес был благороден и щедр, если человек входил к нему с целью добыть пищу. Однако, есть ли смысл в том, чтобы загонять несчастное животное собаками, забить до смерти стрелами, просто, чтобы почувствовать удовлетворение…
Желчь подползла к горлу, во рту сгустилась горькая слюна.
— В прошлый раз, — продолжал довольно рассказывать лорд, — я завалил огромного вепря! Настоящее чудовище. Мы три дня пировали по этому поводу!
Какое невероятно интересное время препровождения! Убивать, а потом праздновать. Неужели и заняться-то больше нечем?
— И все же, милорд! — опять обратился к молодому охотнику сухопарый старик, неизвестно как, затесавшийся в это общество молодых и разгоряченных аристократов. — Будьте осторожны.
Тайком он дал знак трем крупным мужчинам, видимо, ловчим, чтобы те занялись тушей животного. Но те не успели даже приблизиться, когда олень в последней предсмертной агонии, мотнул головой и внимательно посмотрел на своего убийцу. В этот момент в свите раздались восклицания и окрик, однако молодой лорд не успел опомниться даже, как умирающий вожак оленьей стаи, вскочил на ноги и, разрывая шелковый гамбезон, насадил на ветвистые рога тело охотника.
3.5
Кто-то истошно завопил. Во вздувшиеся бока зверя вонзилось несколько копий. Один из телохранителей не растерялся, выхватил из ножен охотничий кинжал и одним метким ударом рассек артерию животного. Олень сел, ноги его подломились, и он рухнул, испустив последний вздох. Хлынула кровь, заливая снег вокруг. Кто-то из дам рухнул в обморок прямо на лошади, а кто-то просто ограничился обыкновенной рвотой.
Меня стало шатать, но рука лорда Сарфа держала стальной хваткой, не давая упасть и окончательно окунуться в спасительное забытье. Отец прямо вместе со мной направился к раненому лорду, которого к тому времени, сняли с оленьих рогов.
Месть хранителя леса свершилась. Никто нарочно не выслеживает и не убивает вожака оленьей стаи, даже волки — чтут закон леса и его обитателей. И, сильно сомневаюсь в том, что местная знать об этом не знала. Господа изволили поразвлечься. Думаю, такое представление они запомнят надолго.
— Прошу прощения! — скромно, до зубового скрежета, промолвил батюшка, обращаясь к тому самому сухопарому старику — Баркусу. — Я лекарь Раске из Дейделиса, позвольте мне осмотреть молодого лорда.
— У него разорвана брюшина, — произнес Баркус, — не знаю, что еще в этой ситуации можно сделать. Разве что, сотворить чудо!
— Чудо, что он не пострадал раньше. Раненое животное нужно добивать. Но, поверьте, — а лорд Сарф умеет быть душевным человеком, если захочет, — я изучал даже некоторые эльфийские методики. А моя дочь — Людвика, — тут он многозначительно посмотрел на меня, — прошла даже обучение в Храме Пречистой Живы.
— Вы серьезно?! — не дав мне опомниться, на меня посмотрели так, будто бы на моей голове прямо сейчас выросли такие же рога, как у почившего оленя.
— Так чего ждет эта девица? — воскликнула одна из леди. — Пусть немедленно займется исцелением лорда Савра! Его отец озолотит девчонку!
Похоже, все люди считали, что для служительницы Живы нет ничего невозможного, что касалось жизни и смерти. А сама целительница в погоне за наградой сию секунду вдохнет жизнь в умирающего.
Я посмотрела в глаза отцу. Взгляд желтых глаз мне все сказал. Не то, чтобы я обиделась. Нет. Но не ужели он вправду считает меня виноватой в случившемся, в том, что я не принесла ему кинжал? Не дала успокоить мучения живого существа, прервав его жизнь? И теперь мне надо исправлять свою ошибку. Что ж на душе так пронзительно грустно? Отец, и он во мне разочарован. Мне не нужно, чтобы меня отгородили опекой от всех бед света. Только иногда очень хотелось бы услышать хоть одно слово поддержки, все-таки он мой папа.
Затолкав все чувство вины подальше, я молча опустилась перед лордом Савром — наследником Саурасской провинции нашего королевства. Брюшина и правда повреждена, но спасти еще можно было. Увидела все внутренние и внешние повреждения — много их, а часть силы я отдала оленю. Теперь понятно, почему батюшка злился, но ведь не остановил, почему-то.
— Не бойся, — шепнул он мне и положил руку на плечо, — я поддержу.
Ну да, одной мне не справиться. Молодой лорд Савр дышал тяжело и отрывисто, изо рта шла кровавая пена, а в глазах сильная жажда жить — человеческий организм, мне был куда понятнее животного. Я набрала побольше воздуха в легкие, склонилась над умирающим и, подавив тошноту и спазм в желудке, дотронулась своими губами до чужих окровавленных губ.
— Да как она… — где-то в отдалении уже услышала возмущенный девичий возглас. Чье-то мнение мне было сильно безразлично. Больше всего я боялась оскандалиться обычной рвотой. Хотя, девицы будут только рады.
Почувствовала, как закрываются раны внутри, восстанавливается кровоток в теле, как наливается жизнью ослабевшее тело, как тепло возвращается в, едва охолодевшие, губы.
Меня же силы стали покидать, как вода из опрокинутого кувшина, в ушах зазвенело так, что местный охотничий рог, в сравнении, показался соловьиной трелью. Еще чуть-чуть и…
Тепло в меня проникло прямо с того плеча, до которого дотронулся отец. А он совсем не такой уж и бесчувственный — стихия силы пламени — благородная стихия. Сила стала понемногу в меня возвращаться. Разлепила отяжелевшие веки и столкнулась с зелеными глазами, уставившимися на меня с… благоговением. И тут пришло осознание того, что по-прежнему мои губы находятся на губах лорда Савра. Только хотела вскочить, как крепкие мужские руки меня прижали к себе, а я обессиленно свалилась в пропасть забытья.
Самая действенная манера для излечения внутренних повреждений, и… самая глупая, как по мне. Целоваться с Сарвом было последним, что пришло бы мне в голову даже в час смертельной опасности. Теперь, поди и докажи, что злого умыла не было. Мне подумалось, что губы придется оттирать песком до конца жизни. Сил не осталось даже на слезы.
Вспомнился тот самый первый раз и шепот Майло прямо в душу: «Глупая моя девочка…»
Глупая — это точно. Будь я немного умнее, забыла бы о Вардасе, но вот только сам он никак не желал забываться.
Глава 4
Глава 4.1
Голова шла кругом от очередной порции гадости, которую в нее влили насильно. От нее еще и крутило живот так, что внутренности просились наружу.
Но остатки рассудка еще не покинули сознание. Поэтому желание, чтобы все это поскорее закончилось, огненным клеймом прожгло все ее мысли.
За что все это ей? Нет, не тот вопрос, она себе задала. Зачем она здесь?
За что, было и так понятно — не особенно была приучена к труду, да и прикладывать ручки самой желания не было.
Избалована была родителями до ужаса — одна единственная цацка в семье, именно цацка, по-другому и не назовешь. Родители были купцами, не абы какими — зажиточными. Все у них было, а вот детей не было.
И случилось, как в той сказке про избалованных королевен и ненасытных драконов, что нянька рассказывала на ночь глядя, чтобы Людя крепко засыпала. Только малая была не такая дура. Заснешь вот так, а новой сказки не услышишь.
Так вот, что же было в сказке? Память стала подводить.
Там у короля с королевою тоже не было детей, и тогда королева приказала изловить невиданную птицу, что прилетала в королевский сад и там на деревьях сидела.
Птицу, ведомо, никто не изловил, а вот хвост ей оттеребили знатно. Раз, наевшись тех перьев, королевна понесла.
Матушка Людина вряд ли за птицей гонялась с батюшкой на пару — не в том положении люди были, так и соседи засмеять могут — но вот к знахарке одной матушка таки сходила.
И, ладно бы, будь это вайдилута из своих. Так нет же, отперлась, заверни глаза, за самые болота, за леса — не лень же ей было.
Та знахарка из темных была. Скорее всего. Это теперь понимала Людя, а тогда понимать ей не было надобности — после, проведенного обряда матушка ею, как раз-таки, обременилась.
И никому не было дела — темный был обряд или какого-то еще цвета. Дите родилось здоровое — счастью родителей предела не было.
Так и жила Людвика Огбите — в непомерной любви и заботе. Имела свои покои с детства, нянек, что бежали по первому зову, игрушек в достатке, убранства самые красивые.
Наверное, в такой жизни даже не помышляешь, что может статься что-то худое. А оно вышло так, что вспомнить было жутко, мурашки бегали по коже и дурные сны еще долго преследовали Людю.
Как-то, в одной из поездок, на родителей напали, обокрали, а самих убили. Люде тогда лет пятнадцать было, когда эту дурную весть ей донесли. Но тьма в ней проснулась не в тот момент, а позже.
На похороны собрались все скорбящие родственники. Только вот скорбели они больше о том, что все наследство достанется недалекой пигалице.
А уж как-дом-то обнесли, отдельное воспоминание — подчистили даже Людины покои и снесли любимую игрушку — резную кукольную колыбельку с каланской росписью.
Девушка мечтала, чтобы все они поскорее убрались из дому, боялась в любую минуту сорваться.
Вся их неприязнь к ней легла тяжким бременем на воспоминания. Никто после произошедшего добрым словом с ней не обмолвился, все делили между собой родительский достаток.
А потом появился он. Ночной кошмар. Какой-то там батюшкин то ли сводный брат, то ли сводный сват. Явился не один, а с бумажками и душеприказчиками — мол, батюшка Людин о ней заботиться кровному свату завещал.
Родственники убрались восвояси, прихватив себе все то, до чего дотянулись руки. Вот тогда-то и осознала Людя, каково это на целом веку одной остаться.
После первого побега, ее заперли в собственных покоях. Няньки превратились в надсмотрщиц, а «добросердешный» опекун решил в женихи податься.
И, нет бы, поискал среди соседских девиц себе суженую, куда там. Оказалось, что наследница всего сама Людвика, до золотников так просто не добраться.
Вот и удумал сват-брат на ней ожениться. Тут и шестнадцать лет вот-вот должно ей исполниться.
А чтоб «невеста» не брыкалась да не отнекивалась, повадился к ней по ночам в покои ломиться. Няньки-надсмотрщицы ему в помощь ключи от двери специально отдали. С тех пор совсем жизни не стало.
Людя, правда, тоже не из робкого десятка. На гадости тоже была мастерица — то ужей наловит и в кастрюлю подкинет, то мышей да крыс дорогому родственнику в сапоги засунет.
Однажды додумалась — и козьего помета в перину жениху напихала. Крику было, что окна ходуном ходили.
Только няньки-надсмотрщицы сдали ее с потрохами, а жених, не особо церемонясь, вознамерился выдрать лозиной собственноручно.
Тогда-то от страха, боли, обиды, тьма впервые и проявилась. Людя тот момент запомнила слабо, но женишок напугался до полусмерти, а главное, со страху к невесте больше по ночам не хаживал и бдительность свою ослабил.
Вот тогда и решилась Людя, набравшись храбрости, подкупила одну из дворовых девок гребнем коралловым и лентами кагантскими — все богатство, что от матушки с батюшкой осталось в личном пользовании — и сбежала.
Слышала, что за верст двадцать от родного селения, Обитель имеется, куда всех нуждающихся сирот принимают, вот и направилась туда.
4.2
Как добиралась — вспоминать и то страшно. Каждый раз боялась, что настигнет «жених», развернет обратно, и, тогда уж точно, выбора ей не оставит.
Но таки достигла Людвика заветной цели — в полуобморочном состоянии донесли ноги до той самой Обители…
— Как она? — за дверью камеры послышался, теперь уже, легко узнаваемый голос. — Опять переборщили с пылью!
Раздраженный. Нетерпеливый. Недовольный голос палача, которому преподнесли жертву в бесчувственном состоянии.
— Ну-ка посмотри на меня, — приказ был не жесткий, но Людя не смела ослушаться. С трудом разлепила тяжелые опухшие веки.
А ведь перед ней была женщина. Вот, что не давало покоя — как это может творить женщина.
— Тьма еще не до конца овладела ею, — констатировала женщина в плаще и, открывающем лишь тонкие черные губы, капюшоне, — девчонка сопротивляется. Сильная…
Людя знала ее. Точно где-то видела, только не могла вспомнить, где и когда именно.
Будто бы тот участок памяти, в котором хранилась данное воспоминание, находился под замком, а вскрыть его не получалось — Людя не могла подобрать ключика.
И только резкая боль, которая возникала каждый раз, когда девушка пыталась зацепиться крючками мыслей за ускользающую догадку, не давала прикоснуться к этому воспоминанию.
— Если сильная, это хорошо, — произнес мужской незнакомый голос, — тебе такая как раз подойдет.
— Еще как! — воодушевилась женщина, ее потемневшие, будто искусанные губы, сложились в подобие улыбки. — Столько нерастраченной темной силы… а эта дуреха даже пользоваться, как следует, ею не умеет.
Женская рука с тонкими нервными пальцами ласково перебирала Людины волосы.
— Но волосы стали менять цвет, а это значит повелительница ее благословила, — неприятное хихиканье.
Женщина вызывала отвращение, то ли запахом мертвечины, который исходил от нее, то ли странным голосом, что будто бы доносился из самой могилы.
Вообще, ее раздражала и пробуждала омерзение каждая мелочь: камера — холодная и сырая, словно затопленный склеп, люди, которые на людей слабо похожи, их хозяйка и вовсе от человеческого существа была далека, если в этом ее теле и теплилась жизнь, это было больше похоже на существование оживленной куклы.
— Что с ней делать дальше? — мужской голос подручного, еще принадлежит человеку, хотя каждый вздох и сопровождался костным скрежетом зубов.
— Пока ничего, — хозяйка подземелий встала и направилась к выходу.
Нет, определенно, Людя ее знала. Видела, даже. Просто не в таком обличье, в каком эта женщина была сейчас — длинные седые волосы, выпадавшие из капюшона, тощие длинные пальцы с нестриженными ногтями и лицо — маска смерти.
— Всматриваешься? — обратилась хозяйка подземелий к измученной девушке, когда заметила, что жертва не отводит от нее взгляда. — Что ж — смотри.
Женщина подошла к факелу, который находился в руках сообщника.
— Хозяйка, может не стоит…
— От чего бы не удовлетворить любопытство? — насмешка пополам с ненавистью в мертвом голосе. — Пусть смотрит внимательнее — какую цену мне пришлось заплатить за чужое счастье. Теперь пришло время расплаты, моя дорогая. Увы, сила, что в тебе есть, мне очень понадобится.
Хозяйка усмехнулась покрытыми струпьями губами, осклабив желтые зубы. Тут, будто сильный удар сломил ее пополам, она застонала, схватившись за полы плаща на груди.