Вода ударялась о стены набережной, заставляя их темнеть.
Он чувствовал за своей спиной шум листвы, зовущей его в свои объятия, но не двигался.
«Прочь!» – пронеслось в голове.
Сегодня ему это было не нужно.
Сегодня он был спокоен и по-настоящему умиротворен. К легкой тревоге, что гнездилась где-то под ребрами, он уже привык. Но теперь она не возьмет над ним верх. Теперь она стала слабее. Пусть даже только на этот вечер. Но он утолил ее жажду, и снова может наслаждаться жизнью.
«А жизнь ли это?» – подумал он и тут же сам себе усмехнулся.
В его родном городе он точно бы не смог жить так, на широкую ногу, как он это называл.
Он развернулся и зашагал дальше, разбрызгивая воду носами своих ботинок.
Нет, сегодня все было хорошо.
Он сбежал по каменным ступенькам, оглянулся по сторонам на «зебре» и перебежал через дорогу, ругая власти за недостаток светофоров.
Взбежав на тротуар, он снова оглянулся на лес. Тот закончился, под прямым углом убегая вглубь улицы. И тянулся вперед еще на несколько километров. В заборе, окаймляющем его, зияла дыра.
«Варвары, – подумал он. – Неужели так сложно пройти квартал до ворот?»
Он презрительно сплюнул себе под ноги и зашагал дальше.
– Шеф! Ну, наконец-то!
Голос ударил его по ушам, стоило ему открыть дверь. А яркий свет, заливающий небольшой офис с дюжиной подпирающих друг друга столов, ослепил, заставляя щуриться.
Привычным движением он снял шляпу и повесил ее на торчащий из стены крюк.
– Что у вас тут? – пробасил он на ходу и направился в свой кабинет.
– У нас убийство в северном Гроссвилле, шеф, – затараторил молодой парень в форме, которая была ему явно велика.
Тот бросился за ним по коридору и остановился в дверях.
Не обращая внимания на нервозность в голосе подчиненного, он уселся за свой стол и закинул на него ноги. Вода, стекающая на лежащие ровными стопками на столе бумаги, была прозрачной.
– Говори, – спокойно сказал он, заглушая учащающееся сердцебиение.
– Нам сообщили, – снова затараторил новенький. – Убийство. В Гроссвилле. В северном Гроссвилле.
Он потер рукой глаза, пытаясь собрать в кулак всю свою волю, чтобы не повысить тон. И, только когда заговорил, понял, что ему этого и не хотелось. Сегодня он был счастлив.
– Кто сообщил… Что за убийство… – лениво протянул он.
Этот город отличался от того, из которого он уехал, только ему перевалило за двадцать. Здесь убийства случались чуть не каждый день. Он к этому привык.
Но, наблюдая за дрожащим в нетерпении юнцом, он невольно вспомнил себя в его годы.
– Шеф! Шеф!
В кабинет влетел полицейский, отбросив к стене новенького.
– Дункан, – улыбнулся он. – Ты тоже про убийство?
Дункан, темнокожий рослый парень с татуировкой на массивной шее, оглянулся на дрожащего новенького и снова посмотрел на шефа.
– Да, – сказал он. Его глаза были широко распахнуты, и он все втягивал носом воздух, так шумно и раздражающе, что шеф на какой-то миг забыл, почему взял его на работу.
«Потому что он раскрывает дела», – напомнил он себе.
– Шеф, нужно ехать, – серьезно сказал Дункан. – Убийство в северном Гроссвилле. Собираются зеваки.
– Ладно, – ответил он, хлопнув ладонью по столу. – Говори.
Они вдвоем обошли испугано глядящего на них юнца и зашагали по коридору. Шеф шел впереди, но Дункан не отставал от него ни на шаг.
– Убита проститутка, – говорил Дункан.
– Опять? – устало спросил шеф и посмотрел в пол. Его промокшие насквозь ботинки все еще оставляли за собой влажную дорожку. – Их убивают постоянно, – отмахнулся он.
– Шеф, мне позвонила Килли.
– Твой информатор?
– Именно. Она говорит, там кровавая баня. Похоже на работу нашего маньяка.
Шеф остановился и повернулся к напарнику.
– Тот Мясник? – спросил он, подняв брови. И тут же хмыкнул. – Мясник из Оушенсайда работает только в Оушенсайде. Кто бы там ни был – это не он. И не наша забота. Пусть местные копы с ним разбираются.
– Но, шеф! – снова заговорил Дункан нагоняя его. – Это его почерк. Неужели отдадим его этим простофилям? Они же там ничего не найдут!
Шеф подошел к кофеварке, клацнул кнопкой включения и повернулся к Дункану.
– Шеф, я точно вам говорю: это он. Что мешает нам просто взглянуть?
Шеф недовольно поджал губы, уронил на стол только выуженную из завалов в шкафу чашку и направился к выходу.
– Ладно, – сказал он. – Посмотрим, что сегодня дают.
Не останавливаясь, он сорвал с крюка шляпу, а после бросил ее на заднее сидение полицейского джипа.
Джип выехал на дорогу, и шеф крутанул руль, сворачивая вправо, его взгляд выхватил в темноте сосредоточенное лицо Дункана, вена у его виска пульсировала.
– Сегодня мы что-нибудь найдем, – сказал Дункан. – Я чувствую. Мы найдем.
Шеф покачал головой и глубже вдавил в пол педаль газа. Джип мчался вдоль деревьев, пролетающих в окне все быстрее. Шум реки остался только в ощущениях.
– Сомневаюсь, дружище, – сказал шеф. – Если это он… Он слишком хорош. Он не оставляет следов.
– Однажды он ошибется, – уверено сказал Дункан.
Шеф посмотрел на него. Носатый профиль теперь казался единственной постоянной на фоне улетающих вдаль деревьев. Дункан шумно втянул носом воздух и прокашлялся.
Шеф откинулся на спинку, его руки покоились на руле, взгляд был сосредоточен на дороге. Машина будто заглатывала капотом почерневший от дождя асфальт, проглатывала одну за другой белые разделительные полосы. Но никак не могла насытиться. Он надавил на педаль еще сильнее.
Колеса завизжали, оставив на подъездной дорожке две черные полосы.
Дункан выскочил из машины прежде, чем шеф успел отстегнуть ремень безопасности.
Шеф еще раз устало вздохнул, откинулся назад, потянувшись за шляпой, и спустя минуту уже шел по подъездной дорожке, отмахиваясь от снующих кругом зевак и набежавших репортеров. Он нацепил на голову шляпу и нагнулся, пролезая под желтой ограждающей лентой.
Он знал, что этим вечером покоя ему не будет. Теперь он мысленно возвращался к почти безлюдной набережной и каплям дождя на своих пальцах. Пожалуй, ради этих моментов он и жил.
Но, переступив порог низенького дома, он прогнал прочь блаженные мысли, его лицо вмиг сделалось сосредоточенным, и нос не морщился от смрадного запаха. Он обежал взглядом неубранную комнату, выхватывая в ней каждую деталь, вдыхал пропитанный вонью воздух, разделяя его на запахи. Теперь он снова был полицейским. Не человеком, умиротворенно бредущим по тихой мостовой.
В гостиной уже работали люди, не меньше пяти. Тот, что был с фотоаппаратом, шикнул на него, прогоняя в сторону, но, стоило шефу на него глянуть, как фотограф тут же потупился, пролепетал, что еще не снял другую часть комнаты и убежал туда. Эксперты в перчатках искали улики, которых, как знал шеф, они не найдут. Высокий человек в сером костюме вертелся вокруг изуродованного трупа женщины, что-то рассказывая своему напарнику и указывая пальцем на раны. Напарник быстро бегал пальцами по кнопкам раскрытого перед ним старенького ноутбука, стоящего на столе напротив. На экране мерцали, сменяясь, таблицы и программы, которых шеф не понимал, но он точно знал, что под этими таблицами окажется скучный морской пейзаж. Он ненавидел пейзажи. Скучные люди почему-то всегда ставят именно их на рабочий стол своих компьютеров. Человек был сосредоточен на своей работе, но кивал после каждой реплики напарника. А тот переступал с ноги на ногу, исследуя словно окаменевшее тело.
Легкое зеленое платье обвисло лоскутами, открывая обнаженную грудь, ноги были неестественно разбросаны по дивану, будто больше не имели никакого отношения к туловищу. Красные волосы висли сосульками, закрывая лицо. Они были настолько пропитаны кровью, что не верилось, что прежде женщина была блондинкой. Она завалилась набок, под углом неровно стоящего дивана, и кровь из раны под горлом заливала зеленую ткань обивки.
– Есть что-нибудь? – без интереса спросил шеф подошедшего к нему Дункана. Тот только переговорил с одним из людей в белых перчатках. Дункан отрешенно покачал головой.
– Я же сказал тебе. Пойдем отсюда. Они сами отдадут нам дело, когда зайдут в тупик.
Шеф развернулся и направился к двери, Дункан последовал за ним.
Уже в дверях шеф развернулся, снова посмотрев на нарисованную им картину, смахивая с нее лишние здесь фигуры в костюмах, оставляя только замерший пейзаж. Не такой скучный, как море на обоях рабочего стола. Женщина смотрела в пол. Зеленый диван под ней был залит ее красной кровью.
– Она была включена последние несколько часов, – донеслось до него откуда-то издалека, и фигуры в черных костюмах снова проявились на его пейзаже. Шеф поморщился, отвернулся и открыл дверь. Но что-то словно толкнуло его в грудь, и он остановился, круто развернувшись.
Человек, что копался в неведомых ему программах на ноутбуке, теперь стоял рядом со столом и махал кому-то из экспертов, подзывая к себе.
– Веб-камера! – крикнул он через всю гостиную, тыча пальцем в ноутбук. – Она была включена!
Шеф моргнул, и пейзаж растворился. Перед ним возник новый. Волны, заливающие песчаный пляж. Теперь он видел его будто яснее, чем в первый раз. Так четко, что мог разглядеть крохотные камни в воде, которых он прежде не заметил, наполовину торчащую из воды корягу, на которую не обратил внимания в первый раз, и крохотную горящую зеленую лампочку на черной полоске пластика над скучным пейзажем.
========== Повелитель букв ==========
Только войдя в лифт, я поднесла к носу телефон, лихорадочно листая вкладки открытых программ, и поправила на голове съехавшие наушники. Где-то наверху уже заскрипел трос, и сердце тут же рухнуло куда-то вниз, против направления поднимающейся вверх кабины.
Трос заскрежетал, и кабина забилась стенками об узкий тоннель, чуть дергаясь, будто трос был готов вот-вот оборваться.
Каждый день я прохожу через этот аттракцион, каждый день снова выходя из него на площадку своего этажа. И каждый день, когда я нахожусь внутри, меня не покидает чувство, что в следующую секунду я полечу вниз.
Я звонила в управляющую компанию несколько раз, несколько раз они присылали монтера. Каждый раз он говорил, что лифт исправен.
Но почему же, черт подери, он так громыхает…
Лифт остановился, задрожав, а я напряглась всем телом, сосредоточенно вглядываясь в узкую щель между сомкнутыми дверьми.
Лифт застрял, он никогда не откроется.
Целая вечность прошла, прежде чем двери распахнулись.
Я вылетела на площадку девятого этажа, и напряжение, только было охватившее все мое тело, растворилось, развеялось, будто было лишь шуткой.
Я потянулась к рюкзаку за ключами, краем глаза выхватив мерцание экрана айфона, и с удивлением обнаружила, что палец все еще мечется вправо-влево, листая вкладки. Словно в насмешку, нужная вкладка с музыкой выскочила, когда мне удалось нащупать в кармане рюкзака холодную позвякивающую связку с брелком в виде черепа.
Я решила, проворачивая ключ в замке, что, в конце концов, никто мне не виноват, что я не позаботилась о том, чтобы включить плейлист прежде, чем вошла в эту «цитадель смерти».
Музыка способна творить чудеса.
«Сплин» одурманивает, разжигая до предела любое чувство, что затаилось внутри. Впрочем, только если это чувство хоть сколько-то связано с любым видом безысходности. «My Chemical Romance» заставляет бежать вперед, так, что даже время оказывается позади. «Placebo» настолько «плацебо», что излечивает душу без лекарств, хотя прежде и протаскивает тебя через все круги ада. Тарья, все еще неотделимая от старого «ансамбля», способна выбросить тебя на самую дальнюю планету галактики, стоит закрыть глаза.
И все они, их много, куда больше, делают самое важное дело — заглушают скрежет троса.
Я захлопнула за собой дверь, скинула ботинки и положила айфон на полку. Не Тарья виновата, что я не успела найти нужную вкладку и снова прошла через этот ужас.
А я сама до сих пор не понимаю, чего я боюсь больше: того, что кабина упадет вниз и раздавит меня своим весом; того, что, беспомощная, окажусь взаперти; или того, что паника, нерациональная, первобытная, окажется страшнее всего предыдущего.
Пожалуй, больше всего на свете я боюсь самого страха.
В квартире как всегда было тихо и темно, пока я не прошла по коридору, щелкая всеми выключателями, но меня не покидало чувство, что здесь есть кто-то еще, кто-то, кого я здесь точно не ждала.
Кто-то, кого здесь просто не могло быть.
Я застыла перед приоткрытой дверью спальни. Из прорези на меня смотрела тьма, и свет за моей спиной от нее не спасал.
Но ведь нет ничего проще: каждый вечер я так же захожу и включаю свет в коридоре, после — на углу, где тот поворачивает влево, на ходу клацаю выключателем, разжигающим свет в открытой двери ванной комнаты, и добираюсь до кухни. А уже потом иду в спальню, где свет так же загорается, только моя нога переступает порог. Рука сама находит выступ в стене, на автомате.
Но я замерла, не решаясь двинуться с места. Чувствовала: за дверью меня ждут.
Сначала, против моей воли… само подсознание подсунуло мне отгадку: на крючке в прихожей я бросила свой рюкзак. В нем не было ничего, кроме затертых страниц книги о страшном клоуне Пеннивайзе, так отчаянно тянущих его своим весом вниз. Но подсознание ошиблось, я знала, что это не мистер Кинг держит меня на пороге внушенным мне страхом.
Прежде, когда я вздрагивала, встретив на страницах Пеннивайза, страх отступал, стоило слуху уловить хлопок. Звук закрывшейся книги изгонял его из нарисованной гением мнимой реальности. Флэгг разлетался по воздуху пеплом, а Энни Уилкс сгустком слизи расползалась по стене… стоило книге захлопнуться в моих руках.
Пусть и безотчетные, мои страхи всегда оставались привязанными к реальности.
Но я чувствовала: то, что ждет меня там, в спальне, сродни эфемерности злобного клоуна.
Страхи реальные, пусть и не совсем оправданные, душат оттого, что реальностью могут стать. Никогда прежде я не сталкивалась со страхом мнимым, ненастоящим.
Я оглянулась назад, туда, где на крючке висел Пеннивайз. Черный кожаный рюкзак не шевелился.
«Это не-на-сто-я-щее», — с уверенностью сказала я себе и толкнула дверь.
Я заметила контур прорисовывающейся на фоне раскрытого окна фигуры прежде, чем рука дотянулась до выключателя.
Человек, которого не могло быть в квартире, ключи от которой есть только у меня, вальяжно развалился на моей кровати.
Мои пальцы нащупали гладкую клавишу выключателя, и зажегся свет.
Он лежал, согнув одну ногу в колене, и с улыбкой смотрел на меня. Его черные волосы разметались по плечам, такие же курчавые, какими я всегда их представляла. Локон упал ему на лоб, и он сдул его, чуть прищурившись, с усмешкой.
— Том… — выдохнула я, даже не замечая, как осела на пол перед ним.
Том еще шире улыбнулся, оттолкнулся локтем от матраца и поднялся, опустив ноги в грязных истертых кроссовках на чистый пол.
— Ты про меня забыла, — не то спросил, не то заключил он. И что-то в его лице переменилось от этих слов.
— Нет… — замотала головой я будто в тумане, но это движение в миг, не отличающийся от вечности, сделалось таким отчаянным, что в шее что-то хрустнуло, и я поняла, что солоноватый привкус — слезы, заливающие мое лицо. — Я не забыла! Я не забыла, Том! — уже кричала я.
— Да ну? — спокойно сказал он. Улыбку как смахнуло с его лица, и теперь он смотрел на меня так испытующе и пронзительно, что слезы перестали литься, а тело сковал страх. И этот страх оказался хуже возможного заключения в упавшем лифте. Хуже крепко держащей за ворот руки в белой перчатке. Этот страх был страхом предательства. Моего предательства.
— Я заключен в мнимой Зете! — выплюнул он, и его лицо в мгновение перекосило от гнева. — Я пытаюсь, но снова и снова я оказываюсь в Зете! Или в джунглях. Или на дне океана. На чертовом космическом корабле!