— Тысяча моллюсков и одна ржавая селёдка, ты не оправдываешь даже куска вяленого мяса анчоуса, мелкий гадёныш. Почему до сих пор палуба не отдраена, а в трюме вода? И я тебе ещё вчера говорил, чтобы ты убрал куски канатов на баке. А они до сих пор там валяются. Мы хотим взять за тебя большую цену на Ямайке. Опытные рабы там в цене. Кому-то же надо выходить рыбачить на мелководье, пока настоящие мужчины ходят в море! И не всем грабить испанцев, да Филин? О-ХА-ХА!
И боцман, задрав голову вверх, от души захохотал, обнажив все свои двадцать коричневых от табака зубов. Надо сказать, что боцман был колоритной фигурой. Имея рост выше среднего и крупное квадратное тело, с короткими кривыми ногами, цепляющимися за палубу как ноги краба за песок, он безраздельно хозяйничал на палубе и в трюме, гоняя всех пиратов.
Его грубое, изрезанное морщинами и шрамами, лицо старого морского волка, познавшего, наверное, все соблазны в этом мире, всегда выражало недовольство. А водянистые, с зеленоватым отливом, глаза внимательно смотрели за тобой, что бы ты ни делал. Тем не менее, он, как оказалось впоследствии, был гораздо человечнее многих других пиратов.
Из-под его серо-чёрной банданы выбивалась седая прядь волос и указующим перстом торчала в любого его собеседника, с кем он решил поговорить, а точнее, поорать.
— Ну-ка шевелись, Филин, и падре своего зови!
Пожав плечами, я стал отмывать от грязи палубу, где это действительно было нужно, а потом носить куски канатов и складывать их там, где мне указал боцман. Всё бы ничего, но проклятый Жан и здесь меня нашёл. Как раз это случилось тогда, когда я, озабоченный тем, каким образом спрятать один из кусков каната, а потом распустить его, чтобы связать верёвку, стоял возле правого борта и задумчиво смотрел на море.
Этот гад подловил меня и, схватив за ухо, попытался его открутить, тыча мне, при этом, в рёбра своим мелким кулаком, смуглая обезьяна.
— Сволочь, отпусти, — заорал я и попытался выкрутиться у него из рук. Не тут-то было. Этот Жан держал меня крепко, ощущая себя полновластным хозяином моей судьбы. Нет, такой шанс я ему давать не собирался. Хреново, конечно, когда ты, всего лишь, подросток, да ещё и без оружия. Тут всякого можно ожидать от такого рода «братков», а уж в наше время об этом не знает, разве что, глухой и слепой.
Но Жан продолжал наслаждаться муками своей жертвы, выкручивая мне ухо. Рванувшись, я услышал треск разрываемой кожи и ощутил резкую боль в мочке. На плечо закапала струящаяся с уха кровь. Ещё со школы я понял, что те, кто готов унижаться сам, всегда готовы унижать и других, если им дать для этого малейшую возможность.
— Тварь, сука, урод, пид…, - все приличные и неприличные слова слетали с моего языка, как с добрым утром. Но, как ты врага не матери, а если ты его не сильнее, то и поделать ничего не сможешь. Я никогда в жизни не убивал, но вот, видимо, пришло это время. Или я, или он. Ну, так и мне делать уже было нечего, надо было бороться до конца, а они тут хоть перевернутся все, или … мне всё равно.
Добежав до фок-мачты, я, как обезьяна, мигом вскарабкался по ней и завис в её верхней точке, внимательно наблюдая за своим обидчиком. Тот же, привлекая к себе внимание всех пиратов, находившихся в тот момент на палубе, орал мне снизу.
— Ничего, Филин, я приду к тебе сегодня ночью, пощипать тебе пёрышки, и посмотрим, насколько они у тебя мягкие. А твой клюв я сверну тебе набок, а когти обрублю.
И он показал мне широкий нож, которым собирался кромсать мои конечности. Волна просто неконтролируемого гнева накрыла меня с головой. Ах ты, мразь, ты ещё и открыто угрожаешь мне, наслаждаясь своей мнимой властью надо мной. Не хотелось мне до последнего раскрывать свой козырь, но уж, видно, не судьба.
Пока эта мразь расхаживала внизу, распустив свои виртуальные перья, словно петух, я так же быстро, как и взобрался, слетел с мачты, и, достав остро заточенный, в виде шила, обломок ножа, бросился на него сверху, словно филин.
— Эй, — только и успел крикнуть Жан и тут же упал, сбитый с ног моим щуплым телом. Обхватив ногами, я с остервенением стал наносить ему удары своим огрызком ножа. Нож пронзал его лицо, шею и кожу скальпа. Он бешено сопротивлялся, пытаясь достать пистоль или широкий нож. Но я не давал ему на это ни одного шанса, мешая ему руками и ногами.
Мы сплелись в дикой борьбе, лягая друг друга ногами, и пытаясь ударить руками. Но у меня был нож, а у него только сила взрослого мужчины. Пока остальные пираты успели добежать до нас и разнять, путём удара по моей голове рукояткой пистоля, мой враг уже истёк кровью и лишился правого глаза.
Поднявшись, после того, как меня оттащили, он орал, с залитым кровью лицом, ничего не соображая, желая лишь мести, которую не мог совершить из-за своего состояния и потому, что боцман встал на его пути и велел утащить меня в трюмную клетку. Иначе, всё бы закончилось уже тогда. Следом за мной на нижнюю палубу спустили и Жана. В это время распахнулась дверь капитанской каюты и оттуда выбежал Гасконец, сопровождаемый Пьером Пижоном.
— Чёрт побери, что происходит на моём корабле? — и он сходу ворвался в круг пиратов, громко обсуждающих произошедшее, — что случилось с Жаном Перву́? Почему он весь в крови? Кодекс запрещает дуэли на корабле! Или кто-то решил почувствовать на себе килевание?
— Успокойся, капитан, Жан не затеял дуэли, он обматерил мальчишку, а тот набросился на него.
— Послушай, Мартин, ты канонир и лучший пушкарь моего корабля, но давай без вранья. Я знаю, кто такой Перву́ и кто такой этот мальчишка. И не Филин бросился на Жана, а тот на него.
— Капитан, — взревел мастер парусов, которого все называли не иначе, как Марселем, — мы заключали с тобой шасс-парти не за тем, чтобы любого из нас мог искалечить какой-то испанский мальчишка. Мы все заключили договор и полностью ему следуем. Пиратский кодекс гласит, что пиратское братство должно компенсировать любому из нас, пострадавшему в бою, его увечье.
— Деньги счёт любят! А в каком бою пострадал Перву́? И кто будет ему компенсировать утрату глаза, капитан? Если бы это был кто-либо из нас, то его имущество, либо его доля от награбленного, ушла бы на компенсацию. А что есть у этих испанских голодранцев?
— А ничего, — воскликнул боцман и оглушительно расхохотался. Вся толпа пиратов, собравшихся на палубе, сначала поддержала смехом боцмана, а потом яростно загалдела.
— Да что с них взять, наш брат пострадал. Надо на рею их обоих! Повесить! А то и за борт! Смерть! Смерть испанцам!
Но Гасконец и, пока солидарный с ним, квартирмейстер Пьер Пижон не торопились убивать мальчишку, надеясь ещё использовать его знания. Убить человека легко, а вот как потом достать его с того света в случаи нужды?
— А что с Жаном, — громко спросил Пьер Пижон, — где он, ему оказали помощь?
В пылу схватки, а потом быстро закрутившихся событий, все забыли про Жана, которого также увели вниз, как и Филина.
— А? Да? Где он? Его же увели вниз. Ага! — Эти и им подобные восклицания послышались со всех сторон.
— Где кок? Андре?!! — тут же вмешался Гасконец, желая временно отвлечь пиратов от опасного для него разговора.
— Да, а где кок? — начали вторить ему пираты.
— У себя, болваны, где ему ещё быть? — отозвался боцман, разозлённый глупостью товарищей и всеми этими событиями.
— Кока сюда!
— Через пару минут, подслеповато щурясь на ярком солнце, появился с камбуза корабельный кок Андре.
— Перву́ у тебя?
— Да, его привели ко мне!
— Что с ним?
— Много колотых ран, словно клювом птицы нанесённых, но жить будет! Сейчас глаз ему удалю, да прижгу глазницу, и будет как новенький. Гы-гы-гы.
— Да, Андре, делай, как нужно. И открой бочонок с ромом, напои Жана допьяна, чтобы он забыл про боль и про раны. И ему будет легче и тебе, чтобы удалить глаз.
— Да, капитан, я так и сделаю! И кок, всё уяснив для себя, сразу же скрылся на нижнюю палубу, чтобы оказать помощь Жану Перву́.
— А с мальчишкой-то теперь что? — стали спрашивать собравшиеся в большую кучу пираты.
— Хватит орать, — разозлился Гасконец, — сейчас будем решать, выбирайте представителей от команды и пошли в мою каюту, а то устроили здесь ярмарку развлечений, игру в то, кто умрёт первым.
— Эй, кто из вас сейчас марсовый, — вспомнил Гасконец о корабле, — наверх! И следить за горизонтом. Нам не помешает сейчас ещё добыча, а то не на что будет снимать шлюх в портовых тавернах.
Пираты загалдели, громко обмениваясь своим мнением и впечатлениями, и стали быстро выбирать представителей от команды, состоящей из семидесяти восьми человек.
Ожидаемо туда вошёл мастер парусов Марсель, квартирмейстер Пьер Пижон, боцман и канонир Мартин, а также один из молодых матросов, по имени Франсуа, и ещё двое его более взрослых товарищей. Один был марсовый, а другой из абордажной команды, так же, как и Жан Перву́.
Войдя в капитанскую каюту, они расположились кто где. Капитан и главные чины расселись на шлюпе и за столом, остальные жались к стенам, но внимательно, при этом, вслушиваясь, что говорили «офицеры» и так же внимательно следили за ними в шесть пар злых жестоких глаз.
— Я готов обсудить судьбу наших испанских пленников. Кто первым хочет высказаться, валяйте!
Первым, как ни странно, решил взять слово канонир, а не мастер парусов.
— Капитан, когда мы все за этим столом заключали шасс-парти (chasse-partie), то все обязались беспрекословно выполнять твою волю, и выполняли её. Но ты не хочешь сразу наказать мальчишку.
— Подожди, Мартин. Я не говорил, чего я хочу или не хочу. А мальчишку увели ещё до моего появления на палубе, так чего ты от меня хочешь?
Мартин озадаченно замолчал. Действительно, капитан появился уже после того, как мальчишка исчез. Заметив его замешательство, в разговор вступил Марсель.
— Сколько в нашем договоре прописано компенсации за утерянный глаз?
— Сейчас, надо посмотреть. Пижон, возьми ключ и открой мой рундук, там в его крышке заложен договор, достань его и принеси сюда.
И Гасконец передал большой железный ключ, с четырьмя длинными разнонаправленными бородками, своему квартирмейстеру. Тот, взяв ключ, встал из-за стола и направился к стоящему напротив двери большому деревянному рундуку, на крышке которого был выжжен чёрный якорь.
Вставив ключ в скважину замка, он два раза повернул его, отчего в каюте раздалось отчётливое звяканье замкового механизма и, откинув со скрежетом тяжёлую крышку, полез в неё.
Действительно, зажатая деревянной рейкой, в его углу покоилась пергаментная бумага, свернутая в трубку, с большой восковой печатью на ней. Достав её, квартирмейстер захлопнул сундук и, вернувшись обратно, под многочисленными взглядами собравшихся пиратов, выложил договор на стол.
— Из нас есть кто грамотный? Я и…
— И Пьер, — за всех сказал боцман, — ты же знаешь, капитан, у нас нет клерка и навигатора на корабле. В навигации разбираешься только ты, а читать и писать умеете только вы вдвоём с Пьером.
— Знаю, конечно, но и обманывать вас, у меня резона нет. Все слышали, что писалось в этом договоре и все помнят о нём. Читай Пьер всем! И это ещё одна причина, по которой я не хочу убивать пока мальчишку.
Пьер Пижон, сломав печать и развернув бумагу, стал медленно её читать по слогам и постоянно всматриваясь в нечётко написанные буквы, словно боясь, что они сбегут от него, и он их больше не поймает, а их смысл ускользнёт от него.
«А если кто потеряет ногу, або руку, то ему, помимо его доли, присовокупить ещё полторы тысячи реалов, а если потеряет палец или глаз, то пятьсот реалов. А если потеряет оба глаза или обе руки, или ноги, то такой нынче не жилец, и его доля достаётся его семье, дабы она ни в чём не нуждалась, а сам он будет покинут на одиноком острове, если сможет выжить в бою или после своего ранения. Сам же он добровольно сможет отдать свою долю тому, кого сам назначит своим наследником, либо тому, кто будет о нём заботиться всю жизнь и поручится за это. Договор подписан на острове Тортуга 12 декабря тысяча шестьсот семидесятого года в присутствии нижепоименованных лиц».
Дальше пошло перечисление тех, кто подписал этот договор, в числе которых был и Жан Перву́, поставивший за себя крестик, вместо подписи, как и большинство других неграмотных пиратов, не умевших ни читать, ни писать.
— Вот, вот, я о чём и говорю! — радостно воскликнул Марсель, — всё точно, что кок и прописал.
— Ну, тогда нам вообще нет смысла убивать мальчишку! — резонно заметил Пьер.
— В смысле? — вскинулся канонир Мартин.
— Да вы же сами только сейчас орали, что Жану нужны деньги на компенсацию ранения, а кто ему будет платить и за что, если вся команда получила по двести песо, да чуть больше этой доли для тех, кто является «офицерами» корабля.
— Что ты предлагаешь, Пьер? — спросил у него Гасконец.
— Мальчишку нужно продать в рабство, и падре тоже.
— Но мы не сможем их продать на Ямайке!
— Значит, продадим не на Ямайке, а на Ле Тортю. Можно продать его на Испаньоле, или продать в Америку. Есть ещё Кюрасао, наконец. И мы можем обменять их на любой товар, через любого капитана, а компенсацию отдать Жану. Согласны?
— Дело, дело говорит квартирмейстер. Квартирмейстер голова! Загалдели отовсюду пираты, включая и тех, кто стоял, а не сидел за столом. Всех это решение устраивало целиком и полностью.
И тут от стены подал голос матрос Франсуа.
— А что, мы так и не накажем Филина?
— Накажем, — поморщившись, сказал Гасконец, — предлагайте свои варианты.
— Килевание! — заорал Марсель.
— Нет, хождение по рее! — кричал Мартин.
— Подвесить его к нок-рею! — также кричал Франсуа.
— Давайте привяжем его вниз головой к топу грот-мачты и оставим на ночь.
— Оставить его в шлюпке на ночь и дать ему только поварёшку, для вычерпывания воды, — это уже боцман.
— Ну, это несерьёзное наказание, — вскричали сразу двое.
После долгих и продолжительных споров, со смакованием всех подробностей предполагаемого жестокого наказания, остановились на раздельных.
Падре, как пособника и учителя мальчишки, приговорили к сбрасыванию с нок-рея, а мальчишку — к килеванию. На том они хотели разойтись, довольные друг другом. Но пират из абордажной команды решил, что о выполнении этого наказания обоим пленникам надо обязательно объявить сейчас, и в присутствии всей команды. Возражений ни у кого не последовало.
— Мальчишку и падре наверх, — отдал приказ Гасконец.
Глава 11 Килевание
— Падре, он хотел меня убить, а может, и ещё что похуже.
— Что может быть хуже смерти, отрок?
— Хуже смерти может быть бесчестье, отче!
— Но смерть — это последнее испытание и не стоит приближать её к себе!
— Не стоит, падре, но и жить надо человеком, встречая опасность лицом к лицу, а не прятать голову в песок, или поворачиваться к ней задом. Я хочу умереть человеком, падре.
— Ты ещё слишком юн, сын мой.
— Падре, — я осёкся, думая, говорить или нет о том, что я не из этого мира. И что мой мир совсем не похож на этот, а может и наоборот, чересчур похож. Ведь только магия и отличала этот мир от моего собственного. А череда исторических событий была практически идентична нашей истории.
А люди, люди оказались здесь точно такими же, как и в моём мире. Да и возраст у меня уже был давно не подростковым, и насмотрелся, и наслушался я в интернете и по телевизору всякого. Но вот одно дело увидеть все глазами, а другое — прочувствовать на своей собственной шкуре.
— Падре! Благодаря тебе я стал верить в Бога, потому как не верить невозможно. Душе нужен нравственный ориентир, а где его здесь взять, в такой среде. С кого брать пример? Я беру его с вас. Вы верите в Бога по-настоящему, и каждый день молитесь ему, черпая в своей вере силу и стойко перенося тяготы плена. Да, стойко и безропотно переносите вы все эти бесконечные побои, оскорбления, унижения, но я не хочу быть безвольным агнцем Божьим, я хочу отомстить!