Я расправил плечи, царственно складывая свои могучие лапы друг на друга, таким образом демонстрируя, что согласен с ним. Да и в конце концов, мне всегда было приятно слышать комплименты в адрес своей скромной персоны. Очень поднимает самооценку, знаете ли (хотя не то чтобы у меня с ней были проблемы).
— Облик, конечно, благородный, не спорю, — кивнул я, — да только с этой гривой ни черта не видно. И чешется постоянно. — Я потряс головой в доказательство собственным словам, и на мою величественную морду упало несколько закрывающих взор локонов.
Птолемей посмеялся, отложил свои записи в сторону и протянул ко мне свою руку. Я дернулся так, словно боялся обжечься и взглянул на него с недовольством и недоумением одновременно.
— Ты чего творишь? — спросил я.
— Хотел почесать тебя, — пожал плечами Птолемей, все-таки убрав руку обратно.
— Я мог бы тебе это позволить, если бы ты приказал мне. — Я еще раз гордо махнул головой, чтобы стряхнуть мешающие пряди с глаз и лучше его видеть. Мне показалось, что мои слова не будут звучать достаточно внушительно, если при этом моя грива будет взъерошенной, как у чучела. — А так прошу не распускать руки. Мы, джинны, не очень это жалуем.
Птолемей хмыкнул и вернулся к своим записям.
***
После путешествия в Иное Место Птолемей долго не мог очнуться. Он пробыл там несколько часов по земному времени, и это отразилось на его физическом теле. Он почти час лежал в своем пентакле, все еще сжимая в безвольных руках железный анкх, не в силах подняться. Я не знал, что конкретно произойдет с ним, когда его дух покинет тело, но подозревал, что ничего хорошего. И вот, доказательство. Впрочем, Птолемей, наверное, и сам понимал это, и пошел на риск сознательно. И что-то мне подсказывало, что он ни о чем не жалел.
Когда ему все-таки удалось кое-как совладать со своими конечностями, я помог ему подняться на ноги и довел до стоящего подле его стола кресла. Птолемей тяжело опустился в него, положив руки на подлокотники и закрыв глаза. Дыхание его было тяжелым и обрывистым, но постепенно оно выравнивалось. Я уселся перед ним и взглянул на своего хозяина. Волосы почти полностью поседели, от его темных, почти черных локонов осталось лишь несколько тусклых прядей. Вокруг глаз залегли глубокие морщины, которые, как я был уверен, не сгладятся со временем. Смуглая кожа будто бы посерела и выглядела так, словно ее только что сняли с мертвеца. Его руки стали еще более тонкими и костлявыми, чем были до этого. Ноги выглядели, как две сухие тросточки: казалось, если он на них наступит — они тут же сломаются. И тем не менее на его изможденном лице сияла слабая, но самая счастливая улыбка, которую я когда-либо у него видел.
— Я сделал это, Рехит? — первые его слова за все то время, что он вновь на Земле. Я видел, что даже шевелить губами ему было трудно.
— Сделал, — кивнул я. — И заслужил тем самым мое доверие. — Я без капли иронии поклонился ему. Птолемей устало усмехнулся. — А еще это. — Я подошел поближе и склонил перед ним свою львиную голову.
Птолемей застыл в нерешительности и уставился на меня с немым вопросом в карих глазах, которые несмотря ни на что, блестели также ярко, как и всегда.
— Можно-можно, — успокоил я его. — Ты ведь всегда хотел это сделать. Валяй.
Птолемей с большим усилием поднял свою правую руку и потянулся ко мне. Я, видя, как тяжело ему дается даже это незамысловатое действие, подвинулся вперед и сам подставил гриву под его ладонь. Его поглаживания были робкими и несмелыми, было такое впечатление, словно он все еще боялся причинить мне неудобства. Возможно, так, но я скорее склонялся к тому, что ему сейчас просто тяжело, и у него еле хватало сил на такие простые манипуляции. Наконец он ласково почесал меня за ухом (я понял, почему питомцам это так нравится), а после вновь уложил свою руку на подлокотник кресла. Выглядел он еще более уставшим, чем прежде, но и более счастливым, стоит заметить.
— Спасибо тебе, Рехит, — прошептал он, и я действительно услышал в его голосе искреннюю благодарность.
***
Я в обличье чибиса сидел на стопке бумаг перед Птолемеем и угрюмо смотрел на то, как он аккуратным почерком что-то выписывает на листе пергамента. Прошло уже несколько недель с того дня, как он вернулся из Иного Места, а он все продолжал красочно описывать свое путешествие на желтых свитках, не жалея чернил. За это время он так и не сумел оправиться от произошедшего: Птолемей едва стоял на ногах, а сил у него еле хватало на то, чтобы держать перо. И тем не менее, он пребывал в хорошем расположении духа и продолжал работать. Правда, это самое расположение духа я ему частенько портил вопреки своей веселой натуре. Вот и сейчас я был настроен на новый серьезный разговор.
— Я думаю, тебе стоит уехать из Александрии, — твердо произнесла птица.
Птолемей даже не взглянул на меня, продолжая выводить греческим языком красивые каракули на бумаге.
— Мы уже обсуждали это, Рехит, — поставив очередную точку, ответил он. — Я не уеду.
— Но это глупо! — взвыл я. До меня все никак не доходило, почему он продолжал отрицать очевидное. — Почему нет? Потому что здесь твоя драгоценная библиотека? Да этих библиотек в мире пруд пруди! Выбирай — не хочу! Ты видел, какая в Праге? А вот я видел. И скажу тебе, она повеличественней твоей раз так в пять. — Птолемей тяжело вздохнул и все-таки отложил свои записи. — Или дело в гордости?
Юноша покачал головой.
— Тогда в чем же? — не унимался я.
— Здесь мой дом, Рехит, — ответил принц. — Я люблю этот город, люблю его виды и запахи. Если мне суждено погибнуть, я хочу, чтобы это произошло здесь. Тем более, — быстро продолжил Птолемей, заметив, что я хочу возразить, — я не желаю всю свою жизнь бежать и прятаться. У меня на это как минимум не хватит сил. — На этих словах он выронил из пальцев перо и серьезно посмотрел на меня. — Так что нет, я не покину Александрию. А теперь помоги мне подняться. Я хочу сходить на рынок.
Птолемей, оперевшись руками на стол, попытался встать, но у него не получилось и он обессиленно плюхнулся назад в кресло. Я же остервенело спрыгнул со своей стопки, опрокинув несколько листов, и приземлился прямо на свиток, над которым уже минут двадцать корпел мой хозяин. Тот уставился на меня недовольно.
— Да послушай же ты меня хоть бесов раз! — Я притопнул своей птичьей лапкой и возбужденно взмахнул крыльями. — Твой дражайший кузен сейчас только и ждет возможности от тебя избавиться! На твою жизнь покушались трижды за последние пять месяцев. И каждый раз тебе просто везло, что я был рядом, чтобы спасти твою шкуру! Так было, потому что каждый раз убийцы приходили к тебе домой и им приходилось играть по нашим правилам. Но если ты шагнешь в толпу, спасти тебя будет не так просто. Враги могут напасть когда угодно и откуда угодно. А ты собрался на рынок! — Я закончил свою тираду громким негодующим криком.
Птолемей только нахмурился.
— Да, собрался. Я устал. Мне нужен свежий воздух.
Я просто не мог в это поверить. Он ведь так умен, и когда дело касается духов, о них он всегда волнуется в первую очередь, а вот чтоб позаботиться о своей безопасности — так нет же! Идем на рынок, светить своим царским профилем у двоюродного братца на виду!
— Да какой к чертям свежий воздух, если тебя в любой момент могут убить?! — заорал я.
Тут, видимо, его терпение закончилось. Птолемей был зол. Он, несмотря на свою физическую беспомощность, вдруг словно бы сделался выше, чем был на самом деле, его глаза опасно блеснули, глядя на меня. Еще никогда прежде мне не удавалось вывести его из себя, сколько бы я не старался.
— Бартимеус! — Мое имя прозвучало, как гром среди ясного неба. Птолемей почти никогда не называл меня так. Он произносил мое истинное имя до этого лишь тогда, когда призывал меня на Землю, и то, что он вновь обратился ко мне так в состоянии гнева ничего хорошего значить не могло. Оттого мою сущность невольно пробрало неприятной дрожью. Я сложил ощетинившиеся перья и отступил назад, признавая свое поражение. После этого Птолемей заговорил спокойней. — Хватит. Помоги мне встать.
Я спрыгнул со стола и, обернувшись львом, позволил Птолемею облокотиться на свою спину. Так я вёл его до самого паланкина, который после этого нес на своих плечах.
***
Бесы, фолиоты, джинны и африты — двадцать штук этих злобных тварей сейчас рвали и метали за стенами ветхого храма, который служил нам с Птолемеем укрытием, и пытались всеми возможными способами пробраться внутрь. Стены шатались под их Взрывами и Судорогами, потолок сотрясался от многочисленных тяжелых ударов. Все говорило о том, что долго вся эта конструкция под таким давлением не протянет. Даже моя Печать еле сдерживала тот ужас, который пытался прорвался сюда снаружи, и каждую секунду грозилась сломаться, оставив нас на произвол судьбы. Впрочем, чего это я? Мы уже оставлены на произвол судьбы, а судьба к нам сегодня не очень благосклонна.
Я стоял над истекающим кровью Птолемеем, и судорожно пытался придумать, как защитить своего хозяина, когда барьер наконец лопнет. Его из всего произошедшего, похоже, больше всего волновал потерянный во время облавы на рынке свиток.
— Я не завершил свой рассказ, — прошептал он. — В моих комнатах не осталось ничего, кроме фрагментов.
Не будь ситуация столь печальна и безысходна, я бы картинно закатил глаза. На кону его жизнь, а он за свои записочки волнуется! Но в этом был весь Птолемей и поделать я с этим ничего не мог. Мне давно пришлось принять его приоритеты. Поэтому сейчас я постарался говорить проникновенно и спокойно.
— Птолемей, это не важно.
— Важно, Бартимеус! — Он был при смерти, но его глаза сверкали все так же ярко, как и во время наших старых споров на одну и ту же избитую вдоль и поперек тему. Даже в таком состоянии Птолемей был готов отстаивать свои позиции.
Вокруг раздавался чудовищный грохот, стены ломились от наваливающейся на них мощи, а я продолжал препираться со своим ослабевающим с каждый секундой хозяином, не желая слышать его возражений. Мне казалось, что я сосредотачиваю больше внимания на его тяжелых вдохах, чем на произносимых им словах.
— Я отсюда выбраться не могу, но ты-то можешь! — Птолемей протянул окровавленную руку ко мне и провёл пальцами по грязной гриве, испачканной в вытекающей из меня сущности в том месте, где мне оторвало крыло.
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, к чему он клонит. Он хочет отослать меня, а сам героически погибнуть от рук духов, за права и свободу которых он так долго сражался в одиночку. Ну уж нет! Никаких подобных геройств в мою смену! Я попытался возразить, но Птолемей меня не слушал.
— Формально, я твой хозяин, не забывай, — напомнил мне он. — Я говорю, что ты можешь уйти. — Я отрицательно мотнул головой, и его брови свелись к переносице. — Я говорю, что ты уйдешь! — Он старался, чтобы его голос звучал громко и властно, но на деле он был тихим и хриплым. Птолемей выплюнул на пол лужицу заполнившей рот крови.
Вместо ответа я вышел на середину зала и испустил вызывающий рев, стараясь припугнуть мечущихся снаружи демонов, а заодно и дать хозяину понять мою позицию. Мой впечатляющий протест ни капли не поколебил железную волю Птолемея Александрийского. Мальчик лишь криво усмехнулся и сел на дрожащих локтях. Я вновь склонился над ним.
— Прислони-ка меня вон к той стенке, — попросил он. Заметив, как я с сомнением покосился на его окровавленное тело, он решил меня поторопить. — Давай, давай! Неужели ты хочешь, чтобы я умер лежа?
Я подумал про себя, что в нем, слабом, истекающим кровью четырнадцатилетнем мальчишке было больше царственности, чем во всех Птолемеях в его роду вместе взятых. Чести ему прибавляло и то, что моего хозяина никогда не интересовал престол. Он жаждал знаний и только их. И сейчас он медленно умирал на моих руках вопреки первому и во имя второго. Скрепя сердце, лев сделал, как было приказано. Когда я усадил его подле стены, я заметил, как принц с большим усилием подавил в себе болезненный стон. Я обернулся назад.
Дверь, еле сдерживаемая моей Печатью, разгорелась докрасна от посылаемых в неё Взрывов. Еще немного и она разлетится на мелкие кусочки вместе с прогибающимеся внутрь стенами. Я приготовился к тому, что сейчас мне придется отбивать сразу по дюжине атак за раз, еще и стараясь не подпустить никого из этих тварей к Птолемею. Я прикинул, что так я продержусь не больше пяти минут. Я тряхнул головой, стараясь отогнать от себя эту мысль. С таким настроем в бой вступать нельзя.
Я расслышал, как Птолемей что-то прошептал мне сзади. Не отрывая взгляда от готовящейся взорваться двери, я ответил:
— Даже и не проси. Никуда я не уйду.
— Я и не стану просить, Бартимеус, — хрипло откликнулся мой хозяин.
Не понравилось мне то, как он это произнес. Когда я обернулся к нему, я успел лишь заметить, как Птолемей болезненно улыбнулся мне и поднял вверх правую ладонь. Я вскинул лапы в попытке его остановить.
— Не надо!..
Он щелкнул пальцами и произнес слова Отсылания. В тот же миг дверь взорвалась дождем расплавленного металла, и три высокие фигуры ворвались в храм. Я почувствовал, как мою сущность все настойчивей дергают мелкие крючки, против моей воли стараясь утащить меня из этого места. Мир стал размываться перед моим взором, и я успел заметить лишь то, как Птолемей мягко кивает мне, а его губы беззвучно произносят: «Прощай, друг мой». Его голова неестественно тяжело привалилась к стенке, а после я обнаружил себя движущимся вперед среди бесконечных потоков Иного Места…
«Кто это?» — раздался в моей голове очень усталый и тем не менее заинтересованный голос Ната. Он как раз смотрел в спину уходящей Китти и, видимо, чтобы попытаться отвлечься от боли в боку, решил подслушать, о чем я думал. Хозяин. Все такие.
«А?» — Я как всегда блестал своим красноречием.
«Тот мальчик, обличие которого ты всегда принимаешь, — пояснил Натаниэль. — Он был твоим хозяином?».
«Ну да, был, — недовольно признал я. Посвящать Ната в подробности моих отношений с Птолемеем я не планировал и сейчас проклинал себя за то, что позволил себе отвлечься, а мальчишке — подсмотреть мои воспоминания. — А тебя не учили, что подслушивать чужие мысли очень неприлично?».
«Кто бы говорил», — хмыкнул у меня в голове голос хозяина. Он перевел взгляд на в данный момент громящего аппарат для сладкой ваты Ноуду. Я тоже сосредоточил внимание на нем.
«И чего ты вдруг о нем задумался?» — вновь проскользнула в его сознании мысль, адресованная мне, когда он поудобнее перехватил в руках посох Глэдстоуна.
«У меня просто от того, что мы с тобой собираемся сделать, вся жизнь перед глазами проносится, ничего особенного, — отмахнулся я. — У тебя, вон, у самого также».
Это было правдой. Я как раз наблюдал обрывки из его воспоминаний, в основном — из детства. Большинство из них были мне незнакомы, но после стали появляться фрагменты вроде улыбающегося лица миссис Андервуд, какой-то женщины, сидящей в саду с мольбертом, обозлившейся шестнадцатилетней Китти. Я даже пару раз уловил среди этих обрывков себя — в обличьях Птолемея и горгульи. Меня даже охватила ностальгия по старым добрым временам.
Но время, отведенное нам на то, чтобы попрощаться со своими жизнями, почти исчерпалось. Нам наконец удалось привлечь внимание Ноуды и сейчас он с диким ревом приближался к нам. Натаниэль начал читать заклинание.
«Бартимеус…», — эта мысль не громче шелеста листьев пронеслась у меня в сознании.
«Да?».
«Ты был мне хорошим…».
Другом.
«Ты был мне хорошим слугой».
Я не знал, что ему ответить на такое заявление. Уж слишком громким оно было. Разумеется, я уловил эту его короткую осечку, которую он, скорее всего, из гордости поспешил исправить. Я ощущал странное чувство дежавю и все никак не мог придумать вразумительного ответа.
«Нат…».
Заклинание Отсылания разнеслось в моем сознании громче самого чудовищного взрыва — оглушающе и страшно. Я изо всех сил сопротивлялся, стараясь удержаться за этот мир, пытаясь докричаться до Ната словами о том, какой же он болван.