- Да если у тебя получится оттуда что-то выудить, что ты сделаешь, детка? – насмешливо хмыкнул Ай, когда я поделилась с ним соображениями. – Дух ясно обрисовал тебе все перспективки. Так что…
- О, замолчи! Как-нибудь без мёртвых разберусь!
- Вот сейчас обидно было, - надулся Ай.
Я отмахнулась от него и, разогрев порцию плова в железной миске на кирпиче, открыла дневник.
Почерк у Криса соответствовал возрасту — по-детски круглые буквы прыгали на строчках, точно букашки под дихлофосом. Тут и там встречались чисто детские перлы вроде «Мама была красивая, умная и кричащая», что делало чтение особо занимательным. Времени на то, чтобы осилить всё, ушло немного. Крис не занудствовал, расписывался только на тех моментах, которые вызывали у него эмоции, и делал это с размахом и накалом Стивена Кинга.
«В субботу мы пошли в торговый центр. Там я встретил парня. Он разговаривал с какой-то девушкой. Когда он говорил, его рот широко и сладко разъезжался в стороны. Мне показалось, что он лопнет и покажутся клыки. Вместо глаз словно стояли ромашки с мёдом. Они были такими огромными, что настоящих глаз не было видно совсем. Девушка радовалась и хихикала. Я подбросил ему книжку. Джозеф засёк и сразу сдал. Родители долго извинялись перед парнем, а он смотрел на меня глазами-ромашками, истекал мёдом и скалился. Никто, кроме меня, ничего не видел…»
Да, в этом исполнении история с подброшенной книжкой выглядела трындец как крипово. И чем дальше – тем больше в жизни Криса было таких моментов. Ложь искажала лица людей до такой степени, что эльтёнышу чудился дичайший сюрреализм, от которого любой другой давно и прочно поехал бы крышей. И человечество ещё спрашивает, почему эльты никак не ассимилируются и уходят в сиды, подальше от людей. У меня вот больше нет вопросов.
Кстати, насчёт меня. Я ни разу не видела такой дичи, хотя ложь определяю сразу. Это из-за моей непонятной природы или же разделение на бардов и филидов значит больше, чем просто роли?
А страсти у Криса всё нарастали. На страницах появились зарисовки: парень с ромашками вместо глаз и жуткой акульей улыбкой, видимо, тот самый, женщина с зеркалом вместо лица и паучьими лапками на ладонях, в которой я узнала одну из соседок Стоунов и Стенли, бизнес-леди, старик с птичьими перьями на щеках и клювом вместо носа. Их было много, и не всегда Крис их подписывал. После прозрения у них в доме несколько раз появлялся Аунфлай. Он подарил Крису дорогой нож для бумаги и объяснял, что такое тот видит и почему этого не нужно бояться. Насколько я поняла, Мерфин вообще часто посещал Стенли, просто конкретно в эту тетрадь их другие встречи не попали – её Крис начал вести с выпадением первого клыка.
Рисовал он, кстати, не по-детски замечательно, почти профессионально. Особенно мне запало в душу изображение ужина Стенли и Стоунов – его Крис сделал на отдельном развороте чуть дальше основных записей. Эмили, голову которой выели черви, и Энтони с циферблатом на лице заворожённо слушали мистера Стенли, а тот шевелил раздвоенным змеиным языком и дружелюбно скалил истекающие ядом острые клыки. Тётушка Ким с пучеглазой золотой рыбкой вместо головы протягивала Джозефу кувшин с лимонадом и невероятно походила на русалку из советского мультика. Казалось, ещё чуть-чуть – и она распахнет пухлые губы в страстном крике: «Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королем!» Скучающий Джозеф на первый взгляд выглядел обычным, но присмотревшись, я разобрала, что из его волос вместо ушей торчали локаторы. Нормальными на рисунке были только я и Крис. Ну не прелесть ли?
Сразу после ужина стояла запись «Я еду в Фогруф!» и шло изображение Мерфина с Аем во всём их потустороннем блеске.
Дальше шла страница восторженных воплей об эльтах, их науках и келпи и до самого злополучного равноденствия никаких развёрнутых записей больше не было – только рисунки и невнятные записки, в том числе и обо мне, больном и несчастном иномирном подростке. Особняком стояли рисунки с профессорами и особенно - с Корионом. Крис во всех подробностях и даже с какой-то любовью пририсовывал ему огромные фасеточные глаза, из которых лилось что-то подозрительно похожее на кровь. Иронично и тонко, как по мне. Профессор действительно засекал опасность не хуже мухи, но в упор не видел меня. Крис таких подробностей не знал и закономерно подозревал алхимика во лжи. Рядышком с рисунком он приклеил вырезку из статьи о преступлении и написал: «Не врёт, не делает плохого, спас учеников. С точки зрения Безликих он чист. Что тогда мы видим?» Дальше следовали ещё несколько записей о Фогруфе, о контрольных, панический вопль о подрыве, обо мне – несчастной жертве, горестный плач о прекрасной леди Аунфлай, возвращение домой на осенние каникулы, новый семестр, зимние каникулы…
- Ну что? – с любопытством спросил Ай, когда я начала перелистывать страницы заново.
- На зимних каникулах Крис понял, что его близкие врут не только другим людям, но и ему, но не понял почему, - хмуро ответила я. – И очень переживал по этому поводу. Строил всякие догадки и выводы. Вот, послушай: «Я понимаю, люди врут, чтобы извлечь выгоду, или когда нужно спрятать правду. Например, когда Джозеф соврал родителям, что готовился к контрольной у друга, а сам был на вечеринке. Но он сдал контрольную на «отлично», и никто не узнал. Все остались довольны. Но я не понимаю, почему мама говорит ребёнку, что укол – это не больно. Укол же будет прямо сейчас. Ребенок всё равно узнает и очень обидится. Потом он не доверится. Почему человеческие мамы так делают? Я не понимаю. И мистер Аунфлай тоже. Вот Элиза никогда не врала, что будет не больно. Она говорила, как нужно делать так, чтобы не было больно».
- Как удивительно. Тринадцатилетний эльт писал о природе лжи, а не о Сопротивлении! Кто бы мог подумать? – ехидно пропел Ай.
Я захлопнула дневник и засунула его обратно в сумку.
- Просто нужно его прочитать медленнее и между строк.
- Ещё погрей страницы, - хихикал Ай. – Вдруг Крис молоком писал?
Ей-богу, я бы его стукнула, будь он жив. А дневник определённо нужно прочитать ещё раз, только попозже, когда весь этот поток эльтского пубертата уляжется в голове. Сейчас же… Сейчас нужно рискнуть с баром и попросить расчёт.
Я с тяжёлым вздохом залезла в палатку - одеваться и собираться. Думать о Корионе волшебную превращательную думу не стала. Всё-таки Вадимом у меня больше шансов унести ноги в случае чего. Да и… Думать о профессоре, конечно, было приятно. Но вот переживать боль превращения – вовсе нет. У меня даже появился рефлекс гнать мысли о Корионе будучи эльтом. Ведь за мыслями о нём теперь неизбежно следовала боль. Одно хорошо – человеком можно было думать о нём сколько угодно.
Я оделась и, подумав, убрала палатку вместе со всеми вещами в почтальонку. Возвращаться сюда, когда здесь побывала тётушка Ким со Змеем, у которых на хвосте аж целый Интерпол, а в городе есть агент Сопротивления, было чревато. Жаль. Ведь неплохая пещерка.
Когда я заявилась в бар и потребовала расчёт, хозяин сначала не поверил и потребовал предъявить Валю. Пришлось врать, что сестра сейчас вообще не в Лондоне – устраивается на новой работе. Хозяин долго причитал и ругался, что на неё, то есть меня, хотели посмотреть серьёзные люди, что им очень понравились песни, что для певицы это шанс, что им не отказывают…
- Эльтам тоже не отказывают, - брякнула я. – Тот черноволосый ей предложение сделал.
На меня выпучились все, кто был в пределах слышимости.
- Предложение? Ей?! Да ты шутишь! Эльты на людях не женятся!
- Женятся, - возразила я, уже пожалев, что не удержала язык. - Если у них из родни только эльты остались.
Хозяин побагровел. Я даже немного заволновалась, что его хватит инфаркт.
- Ты - эльт?!
- Ага. Так что, вы сейчас мне деньги отдадите или потом, моему профессору?
Профессора Хова и взрослых эльтов в частности никто в баре видеть не захотел, и кровно заработанные мне отдали. И даже зазывали заходить ещё - вдруг «сестра» всё-таки передумает насчёт певческой карьеры.
- А теперь куда? – спросил меня Ай, когда я выбралась из Сохо и пошла к трамвайной остановке.
- Выбора нет. Едем в Тенбрук, - вздохнула я.
Лондон жил своей жизнью. Всюду сновали люди, пели колокольчики на дверях кафе, шелестели колёса электромобилей, какая-то маленькая девочка восхищённо глазела на дирижабль, что плыл в зимнем небе с лебединой величавостью, да мальчишка размахивал газетой и выкрикивал новости. Новости, кстати, были и о Циклогенераторе, и о Владыке Златовласе, который впервые в истории появился на международном собрании монархов. Что, собственно, и побудило меня притормозить купить газету.
Ай помолчал, посмотрел, как я спрятала газету в почтальонку, и спросил:
– Ты серьёзно думаешь провести Хова?
- Нет, конечно, - вздохнула я. - Но если возвращаться – то на своих условиях.
Так больше шансов его зацепить и вызвать меньше вопросов. Главное – сначала хорошенько проработать легенду. Так, чтобы она стала чистой правдой.
Глава 3. Бездна
Вот уж верно говорят, хочешь насмешить бога – расскажи о своих планах. Я ведь как хотела поступить? Сначала приехать в Тенбрук, осмотреться, потыкаться среди местных, найти какой-нибудь угол в ночлежке или палатку разбить в лесу с ограждающим контуром, долго втихаря лечить всех подряд во всех своих видах. И только потом идти к Хову на поклон, когда за мной уже будет много обязанных эльтов. Хорошая мысля? Хорошая.
Была.
По приезду я обнаружила, что Тенбрук – слишком маленький город для ночлежки, и закономерно пошла на другую сторону реки, намереваясь окопаться во владениях профессора. Ведь у него целая улица заброшенных домов, во многих ещё можно было растопить камин. Но в итоге затормозила, увидев приоткрытую дверь знакомого дома.
Профессор никогда не оставлял за собой приоткрытые двери. Да еще в глубине за окном мелькнула какая-то тень. Я юркнула за стены девятого дома.
- Ай, загляни, а?
- А чё сразу я? – шуганулся Ай.
- Ты мертвый, тебя не увидят!
Келпи не было секунд тридцать.
- Порядок, - отрапортовал он. – Хов там не один. Пошли дальше.
- Почему они дверь не закрыли? – насторожилась я.
Взгляд келпи вильнул в сторону.
- Не до этого им.
Порыв зимнего ветра прошёлся по улице, закружилась мелкая снежная пыль. Дверь профессорского дома качнулась, открывшись шире, и я разом забыла о всякой конспирации и планах.
На внутренней стороне двери красовался широкий кровавый отпечаток ладони. А по полу в глубину тёмного коридора уходила цепочка алых пятен. Ветер донёс до меня запах – густой, металлический запах крови и боли нескольких людей, келпи и его, профессора.
Я услышала, как внутри кто-то болезненно стонет, и сорвалась с места, наплевав на причитания Ая. Там Корион, там раненые, им нужна помощь!
* * *
Голова трещала так, словно все мозговые клеточки превратились в петарды.
- Профессор, потерпите чуть-чуть… Я сейчас, секундочку…
Небольшие мягкие ладони приподняли его голову, в нос ударил крепкий травяной запах, сквозь губы в рот просочилось кисло-солёное лекарство. Слепящее алое марево боли почти сразу подёрнулось дымкой. Свет вышиб из приоткрывшихся глаз слёзы, и уже знакомые ладони быстро вытерли их со щёк.
- Профессор, скажите что-нибудь… - что-то разбилось, вызвав особенно мучительный приступ боли, а следом раздались сочные русские ругательства. Шёпотом, чтобы не беспокоить сильнее.
Темнота раскололась надвое, явив кусок родного потолка отчего дома и перевёрнутую патлатую голову. Золотистую. Кудрявую. Очень обеспокоенную.
- М-м-м… минус двадцать баллов за сквернословие, Волхов, - прохрипел Корион и раскашлялся.
Вадим тут же сунул ему в рот носик заварочника. В рот снова пролилось кисло-солёное лекарство, смягчая сорванное в крике горло. Корион узнал зелье из собственных запасов и, разом вспомнив об остальных, попытался привстать, повёл глазами. Он не ошибся – это была лаборатория его отчего дома, а сам он лежал на низенькой кушетке, у которой рядком стояла армия флакончиков и бутылочек, которую возглавлял тазик с водой и окровавленные тряпки.
- Со мной были десять…
Маленькая мальчишеская рука припечатала его к кушетке не хуже бетонной плиты. По телу потекли тоненькие ручейки тепла с привкусом солнца, смыв беспокойство.
- Лежать, - в голосе Вадима непривычно лязгнула сталь. - С ними всё нормально. Даже с рыжиком, которому осколок в голову попал. Правда, глаз у него теперь чисто для красоты. Но ничего, магия - великая вещь, как-нибудь проживёт. Вам трындец как повезло, что мы решили сегодня в Тенбрук приехать, сэр, и зайти сюда...
Корион выдохнул. Точно. Иначе и быть не могло. Ведь к ним на помощь пришёл истинный целитель. А Вадим продолжал колдовать над его телом и говорить:
- Ещё чуть-чуть – и вся ваша компания распивала б мёд на вересковых пустошах. Ладно келпи, но откуда тут Интерпол, сэр?
Корион вспомнил, как в разгар наказания к Владыке Златовласу пришёл караульный с посланием от людей, как тот, ругаясь сквозь зубы, быстро разматывал шнур и растирал затёкшие руки Кориона и как взрывались в груди фейерверки счастья, когда направлять людей, выследивших сопротивленцев, Злат поручил именно ему, потому что дорожил каждой секундой. Затем были облава, подвал под бывшим храмом, свист пуль и заклятий со всех сторон… Расширенные, злые глаза блондинки в мужской одежде, когда её живот нашпиговало свинцом, до ужаса знакомые тягучие слова Безумного короля «Так и быть, чернявый, тебе сегодня повезёт» от незнакомого мужчины и граната с сорванной чекой в ящике с болтами от него же.
Дальше – провал, словно корова языком слизнула. Как они спаслись? Почему Корион привёл их смешанную группу из эльтов, келпи и людей к себе? Да ещё попытался оказать помощь сам, не ставя в известность ни Сид Трёх Дубов, ни Элизу, ни даже Ирвина с Эридой. Почему?
Из глубин памяти, щедро сдобренное кровью и болью, всплыло воспоминание о белом конверте и надменных словах: «Мэдог передал после суда. Сказал, что после возвращения Владыка сам решит, что делать с вашей связующей нитью…» Тот конверт с живым волосом Владыки, запечатанный всеми возможными заклятьями. Корион кое-как оказал помощь раненым, остановил кровь на собственных ранах и пошёл за ним, но не успел – свалился на лестнице.
- Конверт… Мне нужен конверт… Его принёс дед…
- Вам нужно лежать. Молча, - отрезал Вадим и положил ему на лоб влажное полотенце. У Кориона сразу пропало всякое желание сопротивляться. – Со всем уважением, сэр, но у вас сейчас мозги сварятся, если не сбить температуру. Конечно, многие живут и без мозгов, но своими вы ведь дорожите?
Корион затих. Мозгом он действительно дорожил. К тому же телу было плохо так, что на отдельные ощущения вот это нечто огромное, отвратительное, проникнувшее в каждую клеточку, никак не распадалось. Он даже жар заметил только тогда, когда на пылающий лоб опустилась прохлада.
Рука Вадима скользнула по щеке странным, каким-то излишне ласковым жестом.
- Спи, мой хороший… - шепнули розовые детские губы.
«Вот и бред», - решил Корион перед тем, как провалиться в сон.
Перед ним разверзлась бездна. Ни видений, ни грёз – ничего. Пустота ломала, выворачивала, насилуя каждую пору, шептала многоголосьем прошедших жизней: «Всего лишь ещё одна ступенька. Тебя нет и на самом деле не было». Корион захлебывался, тонул, теряя себя кусочек за кусочком. Он то плыл брахманом по священным водам Ганга, то шёл по жаркой Тарквинии царственным лукумоном, то любовался красотой гладких мраморных колонн в Афинах, и людская толпа с восторгом внимала его чудесам. «Сейчас мы свободны, но так будет не всегда, - говорил Владыка, хмурясь. - Людей становится всё больше и больше. Однажды они сметут нас. Нужно уходить».
Да, он помнил, как обугливалась его кожа и едкий дым от собственной палёной плоти забивал горло, а толпа радовалась его мучениям. А ведь он всего лишь говорил, что Земля круглая. Люди – жалкие приматы, ушедшие от своих диких предков совсем недалеко. Их пинками гонят в прогресс, им тысячелетиями талдычат об одном и том же, а они так и норовят всё извратить и улечься на алтарь из стародавних выдумок, упиваясь своим невежеством. Лишь немногие души способны раскрыть глаза и совершить рывок. И где-то среди них одна-единственная душа, потерянная, любимая, принёсшая столько счастья и столько боли… Что с ней совершили люди? Как ей пришлось измениться?