Но принцесса не так проста, зверь внутри него чует это, и тянется, готовый ткнуться мордой в нежные девичьи ладони. Пока что почти спокойный.
— С тобой пойдет Охотник, — молвит Королева. — Раз ты так боишься наших безопасных лесов.
И это идет вразрез со всем, что она говорила до: если ругаешь принцессу за разговор с мужчиной, разумно ли позволять ему сопровождать эту же принцессу в лес? Но только если ты не собираешься её уничтожить. Охотник весь подбирается, ощущая холод кинжала за пазухой и ножа в голенище сапога.
Зверь внутри него глухо ворчит. Охотник давно привык держать его в узде, и пока лунный свет не падает на него, он умудряется удерживать инстинкты убивать. Но луна входит в полную силу, и ночью зверя внутри никто и ничто не удержит.
Здесь, рядом с принцессой, его зверь — не бешеный монстр, и Охотник всё ещё не может понять, почему.
— Хорошо, матушка, — соглашается принцесса на приказ Королевы, бросает на него взгляд из-под ресниц, и Охотник хмурится. Принцесса идет в руки собственной смерти сама, но видят его боги, он не хочет её убивать. Зверь внутри урчит, желая прикосновений её хрупкой ладони.
Зверь, для которого полнолуние — хуже проклятья.
Зверь, место которого — цепи в королевских подвалах. Королеве известно, что Охотник проклят собственной матерью, и ей известно, что принцессе в лесу не выжить, он вырвет её сердце, бросит в снег, будто драгоценный кровавый бриллиант, а утром, обернувшись вновь человеком, заберет его и вложит в железный ларец. Королева верит, что оборотни могут убивать ведьм.
Но принцесса — не ведьма. Нет в ней того, что отличало его мать от прочих отцовских жен и любовниц. Но что-то в ней всё-таки есть, и её суть остается загадкой для Охотника-человека. Принцесса идет, закутавшись в плащ, по зимнему лесу, в руках у неё — корзинка, которой её снабдила кухарка, а луна входит в полную силу. Луна выворачивает Охотника наизнанку.
Он замирает, чувствуя, как рвется наружу зверь, падает на колени. Позвоночник хрустит, выгибаясь, мышцы рвутся на части, кожа трещит, ошметками падает в снег и марает его кровавыми пятнами. Обращение — всегда болезненно, мучительно, и хуже наказания не придумать.
Принцесса останавливается, оборачивается и роняет корзинку на землю, но не бежит, а лишь отступает на пару шагов назад. И, кажется, не боится, только смотрит, как он обращается, распахнув темные глаза. Наблюдает, как древнее заклятье лепит из человека животное.
Черный волк встряхивается, сбрасывая остатки всего человечьего, рычит. Одинокая сова обеспокоенно взлетает с дерева, спешит убраться подальше. Перевертыши — существа опасные и злобные, и теряют разум, стоит им попасть под свет полной луны.
Но принцесса тянет руку, и зверь, пришедший из древних легенд, прячущий Охотника-человека где-то за инстинктами и жаждой крови, ощущает успокоение. Идет к ней, будто пёс домашний, и тонкие пальцы касаются лобастой морды. Охотник не мог знать этого при первой их встрече, но зверь знает: мать принцессы пришла из холмов, из народа ши. Она принадлежала Благому двору Нуады, и железо ларца уничтожило бы её сердце в прах. Принцесса ласкает его за ухом, опустившись на колени прямо в снег, нисколько не жалея своего платья, и её магия лесного народа окутывает зверя, превращая из злобного монстра в жаждущую ласки домашнюю псину.
Луна уходит за облака, и Охотника снова ломает и крючит, возвращая в собственное тело, пусть и ненадолго. Принцесса терпеливо ждет.
— Я должен был тебя убить, — выдыхает он. Боль крутит и выворачивает ему ребра, но она пройдет, он знает. Наутро.
Должен был убить, но не убил, и теперь знает, почему. Зверь ему рассказал.
Дети холмов не бояться перевертышей и ладят с ними. Кому, как не им, знать, что значит быть вечно обреченным на то существование, изменить которое не в силах? И материнское проклятье отступает под магией более светлой, чем владела его мать. Принцесса не в силах избавить его от зверя внутри, но в силах приручить его. Принцесса — не зло и не тень, и вовсе не дочь ведьмы, она — его спасение и свет, способный удержать монстра от убийств и мародерства.
— Ты больше никого не убьешь, — принцесса берет его лицо в ладони, отыскивает в желтых глазах звериную душу. Неизвестно, знает ли она о своей силе или действует по наитию, но жажда смерти и крови в нем смиряется. Возможно, только на время.
Охотник усмехается, представляя, как вырывает из груди Королевы её сердце. Может быть, ещё один раз он всё же убьет.
Королева кричит: она не хочет умирать, но кто бы ещё спрашивал её? Смерти мачехи принцесса не желает, но выхода нет, иначе она погибнет сама — от железа или от лепестка огня, пущенного в её спальню в ночи. Принцесса плачет, оплакивая последнего родственника, у неё остававшегося. Каким бы мачеха ни была человеком, других родных у неё не было, и Охотник не решается сказать, что Королева свою смерть заслужила. Как не решается и скрыть свою причастность. Принцесса его прощает: он перевертыш, он не может контролировать свою жажду убийства всегда, но она поможет, он справится с этим заклятьем. Что ж, пусть так.
Сердце идеально смотрится в ларце, а ларец этот спрятан в охотничьих покоях. Служанки шепчутся, что к юной Королеве по ночам ходит Охотник из Волчьего дома, но ни одна не решается подслушивать у королевских дверей. Государство успокаивается, получив законную правительницу, и ждут, когда подле неё сядет достойный её Король, но в замке не спешат привечать сватов.
Юная Королева сминает в тонких пальцах шелковые простыни, выстанывая имя Охотника, известное только ей одной. Отороченный мехом плащ валяется на каменном полу, по нему скользит лунный свет, но до полнолуния ещё есть время, и заклятие не беспокоит. Есть ещё время до того, как зверь заворчит, просыпаясь, и его придется успокаивать и удерживать. С помощью силы народа ши это стало несколько проще.
Охотник вытягивается рядом со своей Королевой — гибкий и сильный, как лесной хищник, и в его глазах отражаются отблески свечей.
Жителям государства не нужно знать, что их мертвая (бывшая) Королева железом отравила жену Короля, а его самого сгноила жаждой собственной власти, как и не нужно им знать, что страной правит девушка из «народа холмов и лесов». Быть может, однажды юная Королева всё же посадит на трон Короля, но кто знает, не будет ли у этого Короля звериных глаз?
Только богам известно.
Охотник вытирает кинжал полой плаща, прикидывает, дотащит ли его лошадь до замка добычу. Царственный брат оказал ему услугу, отправив к своим добрым соседям. Охотнику здесь лучше, намного лучше. Не овощи же ему, в конце концов-то, выращивать?
========== Болотные огни ==========
Не ходите в лес, когда Темный Самайн подступает к порогу, не обманывайтесь болотными огнями. Они заведут в трясину, погубят, превратят в бесплотную тень. Души утопленников не просто предвещают смерть — они манят, зовут и забирают с собой.
Доротея больше не верит в духов и фейри (разве что в средство для мытья посуды), не верит в призраков, возвращающихся в Самайн домой и стучащихся в двери своих домов, плачущих и воющих под окнами. Она послушно вырезает Джек-фонарь из тыквы и ставит на окно, раздает конфеты детишкам в костюмах призраков, но Хэллоуин для неё — всего лишь весёлый праздник. А в этом году она ещё и работает — в пабе как раз настала её смена, и пока её немногочисленные подруги пьют и веселятся на кострах, она разливает эль и виски шумным компаниям и одиноким пьяницам.
Ветер метет листву по тротуару, прямо под ноги подросткам, спешащим на вечеринку. Желтые и алые листья взметываются в воздух, застревая в волосах у какой-нибудь шестнадцатилетней ведьмочки, впервые выбравшейся на тусу старшеклассников и надеющейся понравиться какому-нибудь защитнику или полузащитнику школьной футбольной команды. Ведьмочка взвизгивает, выпутывает листву из волос, а её спутники смеются.
В стакан льется новая порция эля. Доротея вздыхает — её смена длится аж до двух ночи, а возвращаться ей через парк, мимо старого пруда. Когда они были школьниками, то рассказывали друг другу жуткие истории про этот пруд — будто он притягивает призраков, и они вьются там бесплотными тенями в ночи Самайна, не в силах найти своего дома или дорогу к нему. Души самоубийц, как говорилось в старых историях, не способны вспоминать свою жизнь, и чем дольше они блуждают по земле на изломе октября, тем злее становятся. Тем больше им хочется вредить живым.
Даже если бы Доротея на минуту могла представить подобное, она посмеялась бы только: что могут мертвые сделать живым?
Её смена закончилась в два часа ночи. Она включила свет, выперла на улицу последних пьяниц — идите, идите, допивайте чью-то домашнюю наливку у костров, а она домой хочет! Подсчитала кассу и не разбитую за вечер тару, занесла данные в большую книгу учета. И почему Эммет предпочитает записи удобным компьютерным программам? А затем заперла паб.
В старом парке темно и тихо — все сидят дома или шастают по пабам, веселились у костров. Доротея крепче укутывается в куртку, прячет нос в шарф. Листва шуршит под ногами, прилипает к подошвам ботинок. Ветер раненым зверенышем завывает в кронах деревьев.
Доротея ускоряет шаг. Суеверия — это зло, но воздух становится холоднее, и ей хочется быстрее попасть домой.
— Дороти! — звонко окликает её кто-то. Будто ребенок прячется среди деревьев и ради шутки окликает знакомых прохожих.
Она не останавливается.
— Дороти!
— Идите к черту, шутники, — ворчит она. Детей в парке и быть не может, родители не выпустят их так поздно из дома, зато школьнички могут баловаться на спор. Доротея, не оглядываясь, вскидывает кулак с оттопыренным средним пальцем.
Хихиканье. Не похожее ни на детское, ни на подростковое, и, хотя Доротея не верит в духов Самайна, первобытную часть её натуры не обмануть. И эта часть умоляет, просто требует, чтобы она бежала прочь, до самого дома, не останавливаясь. Бежала так быстро, как только может. Она ускоряет шаг ещё больше, и правда почти бежит.
Парковые тропинки устилает сизым туманом. Дымка наползает с озера, прячет пожухлую траву и сухие листья. Парк такой же старый, как и их городок, а многие говорят, что ещё старше, что город вырос вокруг парка. Все это — легенды, рожденные ещё до того, как христианство пришло в их края, и старожилы берегут их, как могут. Но легенды остаются легендами, правда?
Пока не встречаешься с ними лицом к лицу.
Доротея опускает глаза, чтобы не смотреть по сторонам, глядит на носки своих ботинок. Ветер поет в ветвях деревьев, неожиданно швыряет ей в лицо листву. Доротея уворачивается от листьев, шарахается в сторону, а под её ногами вспыхивают белые огоньки.
Нельзя ходить за блуждающими огнями. Души умерших жаждут завлечь живых в объятия цветущей зеленью воды. Руки утопленников тянутся со дна, цепляются за волосы и одежду, и нет от них спасения. Доротея смотрит на огонек, зовущий её к старому пруду, и что-то внутри зовёт её следовать за ним. Следующий вспыхивает в нескольких метрах, мигает в траве.
Тетка говорила, что при виде фей нужно креститься и шептать молитву, они не выносят слова Божьего. Но Доротея не верит не только в «добрых соседей» и в Неблагой двор, но и в Бога. Даже в церковь не ходит, что для жителей города, выросших на католических проповедях, — почти преступление. Рука словно свинцом наливается, и для крестного знамения её не поднять.
— Дороти! — ей кажется, будто голос этот пришел из её детства, из волшебных снов, о которых мама говорила, что они глупые и отвлекают от учебы. В тех снах Доротея танцевала с феями на зеленых лугах и слушала музыку, подобной которой нет.
Разумеется, потом она перестала в них верить, и не верила до сих пор. Глупая Доротея, вот же они. Здесь.
Ей кажется, что те же хрупкие фигурки сейчас танцуют у озера, зовут её. Разум её кричит, что нужно бежать, но крики его доносятся, как сквозь вату. Доротея делает шаг, и огонечки призывно вспыхивают то здесь, то там, будто указывают дорогу. Осенний парк полон шорохов и теней, а случайных прохожих, как назло, нет ни одного, все празднуют или спят. Гладь пруда, обычно цветущая зеленью при дневном свете, кажется в канун Дня Всех Святых совсем темной и зеркальной
«Туда идти нельзя»
Мысль здравая, но ноги сами ведут к воде. Огоньки вспыхивают и гаснут. Доротея не слышит злобного хихиканья; она, как завороженная, идет на огни. Ей чудится шепот и тихое пение, и голоса прекрасны, словно с неба спустился хор ангелов, в которых она не верит. Здравый смысл, оплетенный мороком, всё ещё пытается докричаться, достучаться до Доротеи, но голос его теряется в чужом зове.
Замолкает совсем.
Говорят, в Темный Самайн духи жгут свои маяки. Говорят, они способны забирать разум, стоит взглянуть на огоньки, пляшущие на призрачных тропах. Если ты не веришь в легенды, не значит, что они не верят в тебя. Только в стенах своего дома ты в безопасности… возможно. Однако не в старом парке и не у пруда, в котором когда-то друиды устраивали жертвоприношения во имя водных божеств.
Пруд манит зеркальной поверхностью, а в воде — сверкающие глаза фей из детских снов. Доротея опускается на колени в траву, заглядывает в черное зеркало воды. Последний огонёк вспыхивает на дне.
Прозрачная рука тянется из пруда и хватает Доротею за одежду.
Можно забыть древние обычаи, однако нельзя стереть их из памяти старых богов, даже если назовешь их фейри или чудовищами. Они всё ещё ждут свою жертву.
Не ходи за огнями.
========== Хранитель ==========
Комментарий к Хранитель
Aesthetic:
https://pp.userapi.com/c848520/v848520387/a7956/3thSbGRPGAQ.jpg
Тёмный Самайн берет Мелоди за горло.
Все лето, как и каждое светлое время года за всю её жизнь, она свободно дышала, зная, что оно защитит её и убережет, но лето ушло, и Дикая Охота готовится пронестись по небу. Потирает руки Кейлик Бхир — ведьма, плетущая вьюгу и замораживающая дыханием ветви деревьев, наступает её время. А Мелоди хочет пережить Самайн.
Мелоди выключает в доме свет и жжет свечи, хотя не должна делать этого. Она знает, что по улицам города бродят мертвые, скрывающиеся под личиной живых. Она не хочет звать их к себе — пусть проходят мимо в своих вечных поисках и полные невыразимой тоски. Дети шумят на улицах, звонят к ней в дверь, но Мелоди не открывает. Никогда не знаешь, кого впустишь в дом вместе с ватагой жаждущих сладостей малышей.
Особенно если тебя ищет тот, кого ты не ждешь.
Тёмный Самайн душит, не дает дышать, и крики мучительно скребутся у Мелоди в горле. За окном стелется сырой белёсый туман, метет улицы и заглядывает в дома. Но детям плевать, они радостно кричат «сладость или гадость», и звонки в её дом не прекращаются. Мелоди надеется, что дети решат, будто никого нет дома, и уйдут.
Предсказание бабушки выжжено у неё в памяти, алыми буквами горит на подкорке мозга. Оно хуже болотных огней манит тварей к её дому. Бабуля говорила, что в одну из ночей, в которую мертвецы заполнят улицы, за Мелоди придет тот, кому её обещали когда-то. Придет и останется рядом, принесёт ей магию и умение «видеть», а не только чувствовать и ощущать. Тёмный Самайн в душе у Мелоди отзывается звоном обмерзлой травы и призрачных голосов, и она смотрит, вглядывается в огонь свечи в надежде, что пламя сбережет её и согреет.
Хотя и знает, что свечи могут стать сигнальными огнями, но надеется, что этого не случится. Молится, чтобы не случилось.
Звонок в дверь не прекращается. Вгрызается в мозг похлеще циркулярной пилы. Мелоди не хочет покидать круг из свечей, её окна заперты и темны, и сидеть ей до трех утра, до часа ведьм, пока не отступит страх перед бабулиными словами. Но тому, кто стоит у порога, не нужны приглашения, ведь он — не вампир и не дух неприкаянный. Он — хранитель Мелоди, хранитель её силы и тот, кого она видеть не хочет. Двадцать пять лет он искал к ней путь, и духи привели его к её порогу.
Дверь внизу скрипит и приоткрывается.
— Мелоди? — у него приятный голос, низкий и тягучий, но в нем скрыта тьма, частью которой она быть не желает. Или её семья того не желала? — Мелоди, я знаю, что ты здесь.
Пока он поднимается наверх, Мелоди считает ступеньки. Десятками лет женщины её семьи отказывались от своей силы, не желая иметь ничего общего с магией, но весь октябрь ей снились сны, пока ветер мёл по тротуарам листву и стучался в окна, и в этих снах Мелоди искали. С каждой ночью её хранитель становился всё ближе.