Теперь Мелоди выдала себя сама. Она сотворила круг из свечей в надежде, что огонь сбережет её, но в итоге лишь привлекла того, кого привлекать не хотела. Он увидел её магию, как моряки узревают свет маяка, и пришел на её сияние.
Последняя ступенька скрипит.
Тёмный Самайн завывает за стенами дома, вызывая духов обратно домой.
— Уходи, — Мелоди гонит его; Мелоди не хочет видеть его в своем доме. — Я не хочу. Я отказываюсь!
Ей страшно, и она злится, и пламя свечей дрожит и трепещет на невидимом ветру. Хранитель входит в спальню — достаточно высокий и худощавый, и от него пахнет осенней листвой, а ещё — воском и магией. Садится на её кровать, подогнув под себя ногу. Черты его лица кажутся Мелоди смутно знакомыми, будто где-то и когда-то они столкнулись в толпе и разошлись, едва скользнув друг по другу взглядами.
В нем нет ничего демонического — он похож на мальчишку, с этими его темными взъерошенными волосами да острыми чертами лица, но от него сила расходится, будто круги на воде. У Мелоди за ребрами свербит от страха и непонятного, раздражающего ощущения, что кто-то другой, кто-то иной пытается процарапать путь к выходу, сделать её другим человеком.
— Уходи, — нет, она не хочет этой силы, не хочет магии, не хочет, не хочет!
— Я больше тебя не покину, — качает он головой. — Твоя бабка, а до неё — прабабка слишком долго прятались от меня. Слишком долго отказывались от силы, данной им ещё в Салеме. Отказаться ты уже не сумеешь.
Мелоди давно знает, что прабабка первой выбрала обычную, человеческую жизнь, и до самой смерти не пользовалась своими способностями даже в бытовых мелочах. Бабушку никто и не обучал, и ей приходилось успокаивать стихийные всплески магии самостоятельно. После каждого такого выплеска они переезжали в надежде, что хранитель, данный им ещё в те далекие, дремучие годы, снова заплутает среди множества потусторонних дорог. И им удавалось скрыться. Прежде.
Эта сила всегда была в Мелоди — звала призрачной песней, звенела в ней, наполняла её. Бабушка с детства учила её сдерживать магию — не брать в руки карт и не жечь колдовских свечей, не направлять мыслей на достижение цели, а добиваться всего собственным трудом и упорной учебой. Магия — это не волшебная палочка и детские заклинания по типу «абра-кадабра», магия — это намерение, подкрепленное ритуалом. А в ритуал можно при желании превратить даже готовку супа.
Каждый такой миг приближает хранителя, который, словно охотничий пёс, вынюхивает колдовские следы, находит ведьму по ним и приходит, чтобы остаться. С этого дня или ночи выбора у неё нет.
Но она этого не хочет!
«Хочешь, — что-то внутри шепчет-нашептывает. — Иначе не применила бы магию, не зажгла бы свечи, не дала бы знать о себе»
Хранитель вытягивается у Мелоди на постели, скрещивает ноги, обтянутые черными джинсами, в лодыжках.
— Счастлив служить твоей семье, Мелоди. Ты не могла выбрать лучшего дня, чтобы призвать меня.
Мелоди чувствует, как злость в полную силу вырастает у неё за грудиной. Какого Дьявола?! Она не просила этих сил, не хотела их, она хотела жить спокойно и быть обычным человеком, так какого же черта он здесь?! Она вскакивает на ноги, и пламя свечей вспыхивает и гаснет. Погружает комнату в кромешную тьму
— Убирайся!
Хранитель зевает, будто огромный кот. Она не видит его, но слышит.
— Я уже здесь, Мелоди, и я останусь с тобой, пока ты не передашь свои силы своей дочери, чтобы умереть в покое. Ты не можешь меня прогнать, — он поднимается с её постели, тенью скользит прямо в круг из свечей и оборачивается желтоглазым котом, трется об её ноги.
«Ты не можешь меня прогнать, это сожжет тебя изнутри, как сожгло твою мать и бабку, сожгло всех женщин твоей семьи, вздумавших отказаться от себя. Меня зовут Мар, и я всегда буду с тобой. Просто позволь мне оберегать тебя»
Мелоди хочется выбросить его вон, за шкирку — да в окно. Ведь не зря же бабуля не хотела, чтобы она пользовалась колдовством, не зря же? Кто знает, что случится, если Мелоди начнет. И к черту бы это всё, Самайн примет Мара с распростертыми объятиями, ведь оттуда он и пришел. Но сущность её, зарытая в ней наставлениями бабушки, пробуждается, занимает своё законное место, и ничто не может остановить её с тех пор, как магия замерцала во тьме. Мелоди становится той, кто она есть. И с каждой минутой её решимость отказаться от силы слабеет. Тает в воздухе, как туман поутру. Кончики пальцев покалывает от пробуждающейся силы, а в висках начинает потихоньку гудеть. Всё, что годами таилось и скрывалось, овладевает ей, и ни один экзорцист не сможет это изгнать. Безвременье вступает в свои права, и всё становится возможным, когда грань миров так хрупка, что готова вот-вот прорваться.
Мар довольно мурлычет у её ног.
Тёмный Самайн шагает по улицам города и берет, что ему положено, а что должен отдать — отдает.
========== Полуночная игра ==========
Комментарий к Полуночная игра
Aesthetic:
https://pp.userapi.com/c847021/v847021289/11a9ea/lzy0XXzPXbo.jpg
Ровные строчки ложатся на бумагу.
Вообще-то Верити совершенно не хочет вызвать призраков, играть в эту идиотскую полуночную игру, но Карен просто помешалась на этой идее, а отказывать друзьям Верити не умеет. И поэтому они здесь, проникли через черный ход в пустое здание учебного корпуса, пока охранник внизу смотрит телевизор или спит, и сидят в классе английского языка.
Портреты литературных классиков смотрят на них со стен. Карен положила на стол фонарик, и теперь он освещает два листа бумаги, на которых девочки вывели собственные имена. Карен хихикает и вытаскивает из ворота платья булавку.
— Ну, давай.
Несколько капель крови падают на буквы, а под закрытую дверь класса будто задувает холодом — на пару мгновений. Верити ежится. Её семья Хэллоуин недолюбливает: мать и отец оба специализируются на кельтской культуре и преподают в университете, только мать — профессор истории, а отец — религиовед и писал диссертацию по кельтским праздникам. И поэтому они всегда говорят, что нельзя забывать, чем этот праздник был изначально. И кто выходит на улицы города, стоит им погрузиться в октябрьскую, пахнущую мокрыми листьями темноту. Верити не то чтобы верит в старые сказки, но в такую ночь, как сегодня, когда над городом висят набухшие дождем тучи, а ветер свистит между оконными рамами, поверишь и в черта, и в Бога.
Двери в школе деревянные, старые. Карен думает, что им лучше разбрестись по разным этажам, и Верити поднимается на третий, останавливается у кабинета естественных наук.
— Идиотизм, — бормочет она, живо представляя, как будет орать охранник, если обнаружит их, бродящими по зданию. А потом сообщит директрисе, и одними отработками после уроков они не отделаются. Родители не для того отправили её в частную девчачью школу, чтобы она здесь правила нарушала.
Однако любопытство зудит в ней, подобно назойливой осенней мухе, и она всё же кладет листок на пол. Щелкает кнопкой зажигалки. От неверного огонька свечи на стенах пляшут тени.
Верити поднимает руку и стучит в деревянный косяк. Один. Два. Три…
…двадцать два. Ровно с последним ударом часов в главном корпусе школы. И вдруг Верити чудится, что за её спиной раздается вздох, огонь свечи колеблется, вот-вот погаснет. Лучше бы она осталась в общежитии и играла с девчонками в доску Уиджи!
Дурость какая. Никаких призраков здесь нет. Верити фыркает на собственную внезапно проснувшуюся трусость, открывает дверь в класс и решительно дует на фитиль. Раз уж Карен приспичило испробовать на своей шкуре детскую забаву, Верити ей подыграет. Так уж и быть.
В кармане у неё — пакетик с солью, купленный в бакалейном магазинчике во время последнего выхода в город. Не то чтобы Верити собиралась им пользоваться…
Дверь захлопывается за её спиной так, что Верити подскакивает на месте, и на миг ей кажется, будто Полуночный человек и правда пришел… а потом она снова пожимает плечами. Наверняка охранник забыл закрыть форточку, и дверь захлопнуло порывом ветра.
«Но холода, стоя в коридоре, ты не чувствовала», — услужливо шепчет внутренний голос. И почему-то звучит он совсем как мама. Верити почти может представить, в каком ужасе были бы родители, если бы узнали, что девочкам вздумалось поиграть с призраками. Мама бы точно поседела.
Где-то на втором этаже со своей зажженой свечой бродит Карен, и её наверняка можно принять за призрака — она распустила светлые волосы, надела белое платье, и сама мерцает в темноте, как неприкаянный дух невесты, погибшей до свадьбы. Дурацкие мысли лезут в голову.
Верити решительно зажигает свечу снова. Решила следовать правилам — так следуй. Игра начинается. И почему-то Верити чудится, будто эта фраза произнесена прямо ей на ухо.
Всего три часа со свечой, казалось бы, но уже к часу она устает. Воск постепенно тает в её руках, капает на подсвечник, на кожу, и каждый раз, когда обжигающая капля попадает на руку, Верити шипит от злости и боли тихонько. Здесь, на третьем этаже, ей не слышно, что происходит на втором у Карен, её окружает липкая темнота, разгоняемая только огнём свечи, и скепсис постепенно тает, как и свечка.
Половица скрипит прямо за её спиной.
Свеча потухает, будто её гасит невидимым ветром. Сколько отводится времени, чтобы зажечь её снова, десять секунд? Верити успевает. Она и сама не понимает, почему так спешит, ведь это просто… игра? Пакетик с солью в её кармане как-то успокаивает.
Снова откуда-то дует, и Верити думает, что всё-таки где-то явно сквозняк. Она перебирается в класс математики и сидит там какое-то время, пока огонёк снова не начинает дрожать. Будто кто-то действительно приближается. Карен говорила, что приближение призраков можно ощутить по колебаниям в темноте, но для Верити темнота есть темнота. В ней проступают очертания предметов, но она спокойна. Она не колебается и не дрожит.
Правда, по углам она замечает сгустившиеся тени и списывает это на огонь свечи — он разгоняет темноту немного, да и всё.
Шаги Верити в коридоре звучат пусто и гулко. Она понимает, что ужасно хочет в туалет, но, уже умывая руки в раковине, поднимает голову и ловит в отражении тень, скользнувшую за её спиной. Вскрикивает от неожиданности, но никаких страшных рож в духе ужастиков в зеркале не возникает. Верити делает глубокий вдох, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце. Что только не подкинет фантазия!
Она уже выбирается обратно к классам, когда слышит визг на втором этаже, и голос явно принадлежит Карен. Верити с головы до ног омывает ледяным страхом, и она, больше не заботясь о сохранности свечи, несется к лестнице, а оттуда — вниз, к классам.
Наполовину уже сгоревшая свеча валяется у дверей в класс. Пакетик с солью разорван, но соляного круга, как написано в правилах, нет. Как нет и Карен. Только визг её ещё мечется между стен, хотя по всем законам физики такого быть не должно. И одна белая туфля без каблука сиротливо лежит в отдалении, странно заметная в общей темноте коридора.
Свеча Верити уже давно погасла от быстрого бега, а десять секунд закончились. Пока Верити смотрит на туфлю, белеющую в сгущающейся тьме, и отвлеченно думает, что Карен без обуви замерзнет, половицы снова начинают поскрипывать за её спиной.
По стене скользит густая тень. Ветер взвывает за окнами, будто волк в осеннем лесу.
Пол скрипит прямо позади Верити, и по её затылку проходятся ледяные пальцы.
Она отмирает, прижимает ладонь ко рту, всё ещё не в силах оторвать взгляда от туфли, но голоса нет, и ни звука не вырывается из её горла. Крик раздирает Верити изнутри.
«Карен, — думает она, — Карен, хватит прикалываться, это не смешно!»
— Карен? — шепчет Верити, когда возможность говорить к ней возвращается. Ей приходят на ум рассказы родителей о Хэллоуине и о празднике, что скрывается под его личиной. Нельзя играть с призраками, ты гарантированно в проигрыше, и они возьмут своё. — Карен, прекрати! Ты меня пугаешь!
Карен не отзывается, не выпрыгивает из класса со смехом «Провела, провела!», и Верити делает несмелый шаг. Сквозняк гуляет ледяным прикосновением по её спине снова.
— Поймана, — раздается шепот из темноты, слишком ясный, чтобы быть галлюцинацией, или он всё-таки её глюк, Верити не знает, она загипнотизирована. Погасшая свеча Карен катится ей под ноги. — Поймана, поймана, поймана…
Пакетик соли все ещё лежит в кармане джинсов Верити, когда холодная ладонь накрывает ей рот.
========== Музыка призывающая ==========
Комментарий к Музыка призывающая
Что происходит, когда автор хотел написать драббл по сериалу “Хемлок Гроув”, но ушел в глубокое АУ и ООС? Зато можно читать как ориджинал, и никто не пострадает.
Aesthetic:
https://pp.userapi.com/c850224/v850224327/5e7a0/gq-qVPIlvJk.jpg
Дедушка умер в начале октября. Кристина не знает, как ей быть дальше, она осталась одна совсем, особенно — на изломе осени, когда их маленький город заметает листопадом, а леса наполняются призраками. Кристина видит призраков с детства, с тех пор, как впервые села за фортепиано. Их полупрозрачные силуэты вышли из стен и с тех пор не оставляли её в покое, стоило ей положить руки на клавиши. Или запеть.
Дедушка писал какое-то произведение, она знает, и оно должно было стать вершиной его карьеры. Но всё, что нашла Кристина, — пепел в камине и несколько черновиков, которые он не успел сжечь. Сердечный приступ застал его прямо в процессе.
Кристина понимает, что, скорее всего, дедушка был просто недоволен написанным. Творческие люди всегда недовольны. Она себя таковой не считает, ведь она не умеет сочинять, не умеет вкладывать свои чувства в музыку или даже в слова, она может только играть. Она — проводник, и для музыки, и для чужих душ. Для чужих желаний и намерений… а есть ли у неё свои?
Даже сейчас, разбираясь в бумагах дедушки, пока за окном дождь бьется в стекло, Кристина думает, что выполняет чужую волю. Будто внутри неё что-то зовет и требует разобраться в его заметках и понять, почему он всё-таки сжег свое последнее произведение.
Дневник дедушки, который он вёл от руки, не проясняет ничего. Последние записи — сумбур из бреда пожилого человека, знающего, что скоро умрет от старости, и поисков скрытого мистицизма среди обыденных вещей. Дом стар, половицы его скрипят по ночам, а ветер завывает в каминном дымоходе, но дедушка, как Эдгар По в его горячке, разыскивает следы присутствия неведомых существ там, где их быть не может.
«Я слышу шаги по ночам, будто кто-то крадется. Эта музыка пробудила кого-то. Он скребется в стенах, он хочет свести меня с ума, он хочет, чтобы я закончил симфонию и освободил его, и тогда он выйдет и принесет мне гнилую смерть. Я сожгу эту музыку, сожгу эти листы, Кристина никогда не должна увидеть этих нот, никогда не должна сыграть их!»
— Ох, дедушка… — всхлипывает Кристина. Узнавать, что твой единственный родственник сошел с ума на склоне жизни — тяжело и больно. Она прижимает к себе дневник, а ветер продолжает выть в дымоходе, и, будь Кристина другой, она бы тоже перепугалась. Кого угодно испугают призрачные вопли из ниоткуда.
Оставшиеся две страницы симфонии Кристина подклеивает скотчем, выпрямляет, старается спасти от забвения и тлена. Даже не садясь за рояль, она знает, что перед ней — шедевр, и ей хочется извлечь эти звуки, дать им жизнь, ибо, даже написанные от руки на нотных листах, они лишь наполовину живые.
Ближе к вечеру разражается гроза, и электричество отключают. Кристина зажигает свечи и наконец-то садится за рояль. Её манит черно-белая эстетика клавиш, манит возможность превращать непонятные для большинства людей ноты в музыку, взлетающую к потолку. Она касается пальцами клавиш и берет первый аккорд.
Музыка забирается Кристине под кожу, бьется пульсом в висках, раздается адажио-шепотом в ушах. Музыка становится колдовством, и огонь свечей трепещет под силой звуков. Даже по двум страницам незаконченной симфонии гениальность дедушки ярким пламенем вспыхивает. Кристина закрывает глаза, а когда открывает — видит их.