Пустоту не заполняли ни чтение книг, он словно перестал понимать, что в них написано, ни дорогая сердцу музыка. Звуки больше не окрыляли, не наполняли силой, стали шумом, фоном, как обои, которые перестаешь замечать.
Мимо бабок он брел, как каторжанин, отягощенный злом, еле волоча ноги. Казалось, на подошвы налипли килограммы грязи, делая каждый шаг невозможно трудным.
Бабки хранили презрительное молчание, метая в сторону бунтовщика говорящие взгляды.
Пустота вокруг росла и ширилась. Люди сторонились Игоря, словно от него так и разлетались грязные брызги. В транспорте расступались, никто не желал занимать свободное место рядом. На это отваживались лишь автобусные бабки. Их словно магнитом тянуло. Садились рядом обязательно обладательницы мощной комплекции, вдавливая Игоря, чуть ли не в самое автобусное стекло. Игорь твердо решил ездить стоя. Но и тут в транспорт обязательно загружалась какая-нибудь бабулька с кошелками, становилась непременно к Игорю плечо к плечу, ставила кошелки ему на ноги. Отходил он, продвигалась и она, обступая ему все ноги, тесня и толкая, пока тот не выскакивал на остановку раньше, предпочитая плестись пешком. Бодрый шаг больше не получался, ноги, как в колодки, были закованы в грязь.
Кольцо бабок сужалось. Они теперь были повсюду. Казалось, их влечет к нему невидимой силой.
В магазине сварливые старухи выхватывали у него из рук продукты, толкали в очереди, которая образовывалась у любой кассы, куда бы Игорь ни пристроился. Его оттесняли в самый хвост, тыча в нос какими-то корочками, ругая дармоедом. Уже на кассе кропотливо и неимоверно долго отсчитывали мелочь и пересчитывали сдачу. Игорь страдал не столько от нового фантасмагорического окружения, сколько от себя самого.
Опустошение только тяготило, а грязь на подошвах угнетала. Игорь везде оставлял безобразные следы и стыдился своей отвратительной обуви. Он тщательно мыл и начищал ботинки. По несколько минут отирал ноги перед входом в помещение, но комья грязи оставались после каждого шага. Он дико извинялся перед ничего не понимающими уборщицами, пытался поделиться наболевшим с коллегами, еле подбирая слова, чтобы описать всю тяжесть положения и гнет стыда. Понимания не нашел: про пустоту не разделяли, грязь не замечали. Вокруг тут же образовывался молчаливый вакуум.
– Игорь, сейчас все лечится: и алкоголизм, и депрессия, – шепнул друг-трубач и утянулся вслед за остальными.
Игорь не понял, какое это к нему имеет отношение. Больше всего его поражало, что грязи никто, кроме него, не замечает. Если ее видит он один, нужно подлечить нервишки.
В поликлинике, на удивление, народу не было. Игорь нагнулся к окошку регистратуры. Неведомо откуда взявшаяся бабка отпихнула его в сторону, требуя талон на завтра. Игорь терпеливо дождался своей очереди.
Пожилая регистраторша проворчала, что прием у терапевта закончен, запись к невропатологу через месяц, психиатра у них никогда не было. Раз у Игоря нет ни повышенной температуры, ни острой боли, какую помощь он тут хочет получить?! Пальцем указала на дверь доврачебного кабинета в конце коридора. Туда Игорь и направился, шаркая ногами.
– Куда?! По помытому-то?!
Игорь вздрогнул от неожиданности, он мог поклясться, только что в коридоре не было ни единого человека. Игорь обернулся на голос. Пол внезапно стал мокрым. Каблук поехал, как по маслу: одна нога взметнулась вверх, вторая не удержала тело, потерявшее опору. Руки сделали взмах, словно цепочка генной памяти сконцентрировалась на стадии доисторического гуся. Но, видимо, у этого конкретного предка тоже были проблемы со взлетами, а вот с падениями не было. И мокрый пол уже был рад встрече с телом, но под локоть подхватила уверенная рука.
Сухонькая старушка в белом халате поддержала, убедилась в Игоревой устойчивости, лишь тогда отпустила его локоть и шваброй затерла грязные следы.
– Ну, наследил, ну, наследи-ил! – тянула она нараспев, но не злобно, а сочувствуя.
– Вы тоже ее видите? – обрадованно, впервые за несколько дней, воскликнул Игорь.
Тяжесть опустошения пропала. Сразу после поддержки. Как рукой сняли!
– Как же ее не видеть, когда вон чего, комьями отваливается! На-ка вот, милок, – она пошарила в кармане халата и протянула шуршащий комок Игорю, – возьми бахилы. А то так и будешь грязь месить.
Игорь натянул бахилы и понял, что ему не нужно больше ни в доврачебный, ни во врачебный кабинет. Его переполняло счастье. Он кинулся к старушке, обнял сухонькое тельце, с легкостью приподнял над землей, закружил и поставил, где взял. Та смеялась заливисто и заразительно. На глазах Игоря выступили слезы счастья.
Он рванулся к окошку регистратуры, стал требовать книгу жалоб, чтобы написать благодарность санитарке, спасшей его от страшного недуга, просил подсказать имя бабушки, но ему ответили, что в младшем обслуживающем персонале у них пенсионеры не работают.
– Но как же? – изумился Игорь. – А вот…
Он показывал рукой на помытый коридор. Встретившись с недоуменным взглядом регистраторши, обернулся сам. Там никого не было.
– Закрываемся! – подытожили из окошка.
Ничего не оставалось, как покинуть поликлинику.
Недоумение поселилось в душе, но это вам не отягощение пустотой. Ноги несли легко до остановки. В автобусе к нему подсела очаровательная девушка, обрадовалась, что Игорь читает Бродского, поделилась, что сама его любит, вот только на днях попала под ливень, промокла до нитки и книга вместе с ней. Игорь тут же рассказал, что и его «Бродский» претерпел немало. Заболтавшись, он пропустил свою остановку, проводил новую знакомую до дома. Обменялись телефонами. Окрыленный, он не шел, летел по направлению к дому.
Бабки сидели на прежнем месте.
– Вилена Тихоновна, Раиса Сергеевна, добрый вечер!
– Кому добрый, а кому и …
– Приношу извинения! – торжественно произнес Игорь.
– Хам! – равкнула Вилена Тихоновна.
– Наркоман! – подключилась БабРая.
– Чтоб ты провалился!
– Недаром тебя Светка…
Брань и проклятья выслушивать он не стал, его окрыляло счастье. На этих крыльях он мог воспарить прямо над лужей, но решил испытать бахилы и прошелся по грязи. Бабки покинули лавку, опасаясь новой порции брызг.
– …Я вытаскиваю, выдергиваю ноги из болота,
И солнышко освещает меня маленькими лучами…1– процитировал он Бродского с наслаждением и вслух. Испытание бахил прошло успешно: грязь не липла.
Игорь сам уселся на лавочку, достал телефон, набрал смс, приглашая новую знакомую на вечернюю прогулку. Она тут же перезвонила. Мелодия вызова, ласкающая слух, прервалась счастливым:
– Да!
1 И. Бродский. «Воспоминания»
Андрей_Ваон
Красные яблоки в полоску
Мне всегда не нравилось её имя. Зато нравилась она сама. Тёмные глаза и тонкие запястья, длинные ноги и острый ум… Да что там, я её любил когда-то.
А сейчас Нина воткнула в меня холодный взгляд, и в нём среди отблесков костра стоял немой вопрос: "Зачем ты их всех сюда позвал?".
– Вадик, ну чего там ваши яблоки? Скоро? – Друзьям не сиделось, они ходили вокруг костра и яблони, поглядывая на тёмную крону.
– Спокойно, сейчас всё будет, – ответил я и пошевелил в костре прутиком.
Они бывали тут и раньше. Летом, иногда весной. Даже Новый год встречали один раз; чуть не вымерзли все, жались к маленькой печурке в хлюпком нашем домике. А вот по осени, когда падали яблоки, оказались впервые.
Осенняя яблоня всегда была только для нас двоих.
***
Лет за восемь до этого сборища, в одну из наших с Ниной размолвок я уехал из города, вышел на не очень дальней станции и пошёл куда глаза глядят. Сентябрь входил в силу, после обильных дождей и холода немного прояснилось, пахло сыростью и дымами. Я шагал через бесконечные, казалось, садовые товарищества. Шёл и шёл, пока затухающая в осеннем покое дачная жизнь не коснулась и меня.
Я поймал себя на том, что давно стою на месте, облокотившись на шаткий забор, гляжу невидяще в заросший сад. Облезлый домик терялся в желтеющих деревьях, поблёскивая маленькими оконцами застеклённой террасы.
– Что хотели? – С задворок вылез невзрачный мужичок в кепке.
– Вы случайно дом не продаёте? – слова слетели с языка сами, и я удивился, откуда они вдруг такие взялись. Взялись вместе с неутолимым желанием заиметь такую старую дачу в запущенном саду.
Мужичок дом случайно продавал. Быстро договорились, и я собрался уезжать, но, мельком осмотрев дом, решил поглядеть ещё раз на сад.
– Что за сорт? – Я понюхал душистое яблоко на ветке.
– Коричневое, что ли… – пожал плечами хозяин.
– Коричное, наверное, – подсказал я.
Тот снова пожал плечами, и я побежал на станцию.
Ссора была позабыта. Но на моё сообщение "Я купил дачу" Нина лишь кивнула. Зато почему-то засмеялась, когда я рассказал про "коричневую" яблоню.
– Поехали? – сказала она, как только дача окончательно стала нашей.
– Поехали, – сказал я.
Вяло поработав в саду и в доме, вечером мы уселись на лужайке возле дерева.
Жгли костёр в обрезанной бочке, пекли картошку. Было тихо, только иногда потрескивал костёр. Сладко пахла старая яблоня. Та самая.
– И совсем не коричневое. – Нина покрутила поднятый с земли красный в полоску плод. Надкусила немятый бок. – Вкусное.
Она встала и потянулась к нижним ветвям сорвать яблоко.
– Не надо, – остановил её я. – Бывший хозяин единственно, что попросил – не снимать никогда с этого дерева яблоки.
– Это почему, интересно? – Нина запретов не любила, тем более таких непонятных. Но на скамейку обратно села.
– Не знаю, – ответил я. – Да пусть падают.
И словно в подтверждение моих слов с самой верхушки, сшибая листья, полетело яблоко, гулко стукнувшись в конце пути о плотную землю.
– Какой… коричневый звук, – сказала с серьёзным видом Нина и выжидающе посмотрела на меня – хороша ли шутка.
Я кивнул, мол, оценил.
А через мгновение в глазах Нины было совсем другое. То же, что промелькнуло и в моей голове.
– Даша? – вымолвила она почти беззвучно.
Точно, именно Даша. В мозгу после этого, чёрт его дери, коричневого звука пронеслись галопом нелепые картинки: я, Нина и какая-то светловолосая девица. Нина без слёз, но в гневе, а эта лыбится, и мы вроде как… пара? Что за бред?
– Ты про что? – просипел я.
– Не тупи. Ты видел то же, что и я.
Ага – я ж говорю, ум острый и проницательный.
– Хрень какая-то… Не знаю я никакой Даши, – ответил я.
– Значит, узнаешь, – уверенно предрекла она.
И я разозлился. Типично бабское – родить гору из мыши и сделать это нагромождение чуши "реальностью". Я взмахнул рукой, открыл рот. Только тут следующее яблоко – фьють, тук – упало.
Мы вновь переглянулись. В этот раз случилось совсем другое кино. Никакой Даши. Горы какие-то белоснежные, на лыжах мы вдвоём, кругом никого, безмолвие – всё, как давно хотели, мечтали даже.
– А вот этот вариант как-то получше, – кивнула Нина и, посмотрев на яблоню, добавила: – Какое, оказывается, интересное дерево.
Гроза миновала, но этот бред…
– Пойдём в дом, – сказал я. – Холодно.
В доме мы раскочегарили печку, пили горький чай и над пережитым наваждением лишь посмеивались.
***
На дачу до сильных холодов мы выбирались ещё несколько раз. Земля вокруг старой яблони была усеяна гниющими плодами, а в голых ветвях уже ничего не осталось. Мы вздохнули с облегчением, и история подзабылась. Пока у меня на работе не появился новый сотрудник. Сотрудница. Дарья Малькова. Та самая блондинка из яблочного бреда
Я похолодел, когда начальник знакомил всех с новой программисткой, и улизнул к себе в комнату.
Неделю я избегал с новенькой встреч, бросая на ходу безликое "Привет". А потом понял, что сбежать не удастся. С Дашей этой познакомился поближе и удивился, чего я так боялся. Не в моём вкусе совершенно, хотя улыбчивая, добрая и весёлая. И вообще я Нину люблю.
Своим мыслям усмехнулся, встряхнул головой – как, однако, мной яблочный бред завладел. Хотя… Имя Даша тогда ведь прозвучало. Ну к чёрту, вновь мотнул я головой.
А к концу года нарисовался интересный проект. Для меня и для новенькой. Она сотрудницей оказалась старательной и толковой, без неё мне никак. И как-то вечером, офис уже опустел, я задержался. Смотрю, и у неё свет горит; зашёл что-то уточнить. Сидит, ко мне обернулась. Уставшая, с большими глазами, лохматая и очень милая. Внутри меня что-то шевельнулось; из такого вот что-то потом случаются нелепые оправдания вроде "Бес попутал". Ага, подумал, вот оно, пресловутое раздвоение, адова бифуркация. Ну уж нет.
– Ну уж нет, – сказал вслух и, не попрощавшись, ушёл.
Но заснеженные холмы у нас тоже не получились. Умер давно болеющий Нинин отец, и пришлось ехать в Питер на похороны.
Точно, осенило меня, ведь не все яблоки при нас упали.
– И не все коричневые звуки мы услышали, – пробормотал я в поезде.
Нина была задумчива, чуть грустна.
– Что? – переспросила.
Про яблоню она всё позабыла.
***
Вспомнила летом.
– Поехали в отпуск на дачу, на яблоки? – предложила она.
– Какие ещё яблоки? А Крым? – опешил я.
– Вадьк, хочется на даче тихо посидеть. Ладно?
В другом случае я бы поспорил, но вспомнив свои зимние выводы "Не всё коричневое услышали", я молча согласился и пошёл сдавать билеты в Крым.
***
– А если потрясти? – спросила Нина.
Я задумчиво поглядел на крону яблони, где на самой верхушке осталось несколько плодов.
Две недели назад мы, едва открыв калитку, кинулись к заветному дереву. "Считай, почти ничего и не упало", – оценила Нина; большая часть яблок, действительно, ещё висела на ветвях. Приехали мы вовремя.
Мы придумывали какие-то работы на участке и в доме, ходили в лес, в тёплые дни на пруд, но нас постоянно тянуло к коричневой. Спали с открытым окном – и во сне ловили коричневые звуки.
Падающие яблоки вбивали в нас самые разные картинки, отчётливые и яркие. "Предлагаемые обстоятельства", – назвала это Нина. Но самое красочное кино мы видели, когда сидели в вечерней тишине рядом с яблоней.
Чего только нам не являлось. "Всё что тебя касается", – говорила Нина и добавляла: "Всё что меня касается". Варианты один, второй, третий. Как и с кем, и в какой мировой обстановке провести следующий год.
"Крымнаш – идея неплохая, но слоган дурацкий", – сказала вечером за чаем Нина, оценивая события следующей весны.
Мы внимали этим видениям с наркотической зависимостью, но не примеряли их на себя всерьёз. Она пошутила: "Ничего себе. Всё-таки придётся тебе на мне жениться, Сараев", в одном из коричневых звуков увидев свою будущую беременность.
Я поддакивал, удивляясь, как беззаботно и счастливо мы проводим этот отпуск; ничего и никого нам не надо, кроме нас. Ну, и кроме яблони.
Отпуск заканчивался, а на самой верхушке дерева оставалось несколько яблок, которые никак не падали.