Хорошо, Рустам. Мы все сделаем. Пройдемте…
Рустам идет – кто-то уже сует ему в руки пятитысячные банкноты, много, кто-то распахивает перед ним двери… нет, что-то здесь не так… Рустам бросается назад – движимый каким-то инстинктом, не успевает, мир рассыпается болью…
Готово?
Готово.
Сердце мое в радости. Надежного взял?
Надежного.
Сердце мое в радости. Покажи оружие.
Вот оружие. Хорошее оружие. Знатное оружие.
Из чего сделано?
Из злого сердца сделано.
Из жестокого сердца?
Из жестокого. Своих предавал, не щадил.
Дай взглянуть.
Взгляни.
Плохое оружие.
Чем плохое?
Слабое. Другое надо. Еще хуже сердце взять надобно.
Возьму.
– Ан Дре? Ан Дре, – неловко щелкает клавишами, слушает гудки, включает автоответчик, – Андрей, мы хотим вас видеть. Встретимся завтра в полдень. Вы нужны нам. Мы платим… за ваши мозги.
Колючка
Синие всполохи фонарей.
Нескончаемый снег на нескончаемой стене.
– Ну… смелее!
Говорю шепотом. Даже не шепотом, это и на шепот не похоже. Здесь нельзя шептать, ночь услышит, ночь, она все слышит.
Так что я даже не шепчу. Просто чуть шевелю губами. Мне кажется, она услышит мой шепот.
Не ночь.
Она.
Юлька.
Осторожно карабкаемся на стену. Думаю, когда кончится эта чертова стена, должна же она когда-нибудь кончиться.
Обязана.
Юлька коротко вздыхает. Холодеет спина, неужели это случилось, неужели…
– Все в порядке, – шепчет Юлька одними губами.
Верю. Что все в порядке. Надо верить, только это мне и остается…
– Ты идиот, что ли?
Девчонка. Волосья торчком, что за мода у них пошла идиотская. Перешагивает на во-от такенных каблучищах, орет:
– Идиот, что ли? А если бы порезал меня, тогда что?
Хочу извиниться, отодвинуть копьецо, правда что, размахался тут, аки рыцарь. Вместо этого огрызаюсь:
– И порезал бы, и чего?
– Ты чего, чокнутый вообще? Не понимаешь?
Ухожу. Молча. Проклинаю себя, что ухожу, даже не спрашиваю, а что такое…
Черт…
Хватаюсь за колючую проволоку, раздираю руку в кровь.
Черт.
Это ничего.
Только бы с Юлькой ничего не случилось.
А с ней не случится.
Я верю.
Здесь мне только и остается, что верить.
– Норму хлеба урезали, слыхал?
Смотрю на Светку, не понимаю, не верю, куда еще урезать-то.
– Кончай шутить уже, петросянша чертова…
– Да серьезно говорю тебе, резанули сегодня.
– Охренеть не встать. А жить как теперь?
Светка подмигивает.
– Ничего, худее будем.
Хочу ответить – куда уж худее, не отвечаю.
Провожаю Светку до её клетушки, уже который вечер провожаю, когда она, наконец, поймет, что неспроста я это делаю…
Светка придвигается ко мне, говорит шепотом:
– Ты чего Юльку-то обидел?
– Это кто вообще?
– Кто, кто, будто сам не знаешь… чуть копьем её не пырнул.
– Ну и пырнул бы, и чего? Подумаешь, принцесса. Чего, особенная, что ли, какая?
Светка смотрит на меня. Нехорошо смотрит.
– Ты вообще идиот или как?
– Да что с ней не так?
– Что, что, будто сам не знаешь…
Должна же кончиться эта чертова стена…
Обязана. Видели же мы, что стена не бесконечная. Днем видели. А ночью она, может, бесконечной становится. Мало ли какую стену выдумают на границе Конфедерации.
Камни шуршат под ногами, предательски осыпаются. Хочу окликнуть Юльку, как она там. Не окликаю. Нельзя не то, что кричать – дышать нельзя, чтобы не услышали на охране.
Поэтому мы и поползли через стену здесь, где стена выше всего.
Там, где пониже, там охраны до фига.
– И чего… часто бывает гемилия эта?
– Гемофилия, идиотище.
– Да какая разница… первый раз слышу вообще.
Светка морщится.
– У девчонок её вообще не бывает, понимаешь ты? Юлька в этом плане у нас вообще уникум. Её тут все берегут… как хрустальную. А ты…
Капитулирующе поднимаю руки.
– Ну, прости, прости…
– Чего прости, это ты у неё прощения просить будешь, понял, да?
– Буду, буду…
Хочу добавить, что еще перед ней на колени встану, не добавляю.
Стена не кончается.
Она и не собирается кончаться. Стена. Уже понимаю, что она никогда не кончится, то есть, совсем, и плевать, что так не бывает, все бывает, здесь по ночам все случается.
Стена ощеривается мне навстречу колючей проволокой.
Осторожно окликаю.
– Юлька…
– Тихо ты, идиотина!
– Сама тихо!
Егоза впивается в ладонь, больно, сильно, до крови. Осторожно высвобождаю руку, карабкаюсь дальше, приказываю себе не чувствовать боли, некогда забинтовать ладонь, все некогда, главное, добраться до вершины стены.
Если есть у неё какая-то вершина.
Думаю, как там Юлька.
Думаю, что лучше не думать.
Снег, снег, снег, снег, снег…
Тянется нескончаемый снег, тянется нескончаемая стена.
Парни недоверчиво смотрят на меня. Думаю про себя, что я один, а их трое, как бы чего не…
Самый высокий бубнит под нос:
– Деньги давай.
Выкладываю талоны на хлеб.
– А чего мало так? – спрашивает второй.
Добавляю талоны на сахар.
– Нда-а, щедрый ты… – недовольно фыркает третий, нехотя вынимает из сумки что-то круглое, завернутое в бумагу, догадываюсь – диск.
Киваю.
– Спасибо.
– Не за что, – говорит самый высокий, догадываюсь, главный.
– Не во что, – добавляет другой.
Думаю, добавляю еще два талона на спирт.
– Вот это по-нашему, – бубнит высокий.
Расходимся. Уже не сомневаюсь, что со мной следят, что меня заберут сию минуту. Осторожно пробираюсь домой, осторожно спрашиваю себя, какого черта я во все это впутался.
– Принес? – Юлька бросается ко мне с порога.
– Тише ты!
– Да брось ты, кому мы нужны сто лет… – Юлька бережно разворачивает диск, – ай, молодца…
– А чего там такое, можно глянуть?
– Чтобы нас с тобой вместе засадили?
– По-любому уже вместе засадят.
Юлька мотает головой.
– Да не бойся, ничего тебе не будет… пока не будет. Ты же это не смотрел…
Вспыхиваю.
– Да ну тебя, я тут собой рисковал, уже и посмотреть не могу?
Юлька фыркает при словах – собой рисковал.
– Ладно… потом не жалуйся.
Юлька приводит в чувство допотопный экран. Хочу спросить, откуда у неё экран. Не спрашиваю.
Смотрю. Сначала не понимаю, что я, собственно, вижу. В голове крутится одно-единственное – так не бывает. Просто. Потому что не бывает. Потому что мы в мальчишеских мечтах рисовали себе песчаные пляжи, мраморные дворцы, людей в легких одеждах, пышно накрытые столы, пир изобилия…
– Это что? – вспоминаю мудреное слово, – фотошоп?
– Дебил ты, какой фотошоп, это на самом деле все!
Усмехаюсь.
– И где ж это все на самом деле?
– В западной Конфедерации, где еще-то…
– Ты там была?
– Дебил, что ли, кто меня туда пустит…
Падает на нескончаемую стену нескончаемый снег.
Добираемся до края стены.
Не верю себе, надо же, у этой стены есть край.
Осторожно, ножничками-ножничками перерезаю егозу. Осторожно помогаю Юльке забраться на стену.
Вот это самое страшное. Когда замираем на стене, когда нас видят, я уже не сомневаюсь – видят оттуда, с пункта охраны, уже чувствую, как кто-то там вскидывает винтовку.
Хочется спрыгнуть со стены, – скорей, скорей, скорей. Смотрю в темноту по ту сторону стены, понимаю, если прыгнем, разобьемся насмерть.
Спускаться. Медленно, но верно. Спускаться. Черт побери. Спускаться. Через такие же ряды колючей проволоки и всего остального.
Спускаемся. Осторожно. Бережно. Только сейчас понимаю, что мне страшно, странно, что страх накатил именно сейчас, когда вроде бы все уже позади.
– Чер-р-рт…
Это Юлька.
– Юль… ты чего?
– Да не ори ты.
– С чего не ори, здесь уже можно.
– Мне эта дрянь в ногу кольнула…
– Какая дрянь?
– Проволока, какая еще…
Холодеют руки, только не это, ну пожа-а-алуйста…
– Сейчас… спустимся… разберемся…
Стена.
И снег.
А в Западной Конфедерации, говорят, цветут орхидеи.
– Трудодень до пятнадцати повысили, – говорю.
Сам не знаю, какого черта я говорю это здесь. Вроде не о том говорят люди на первом свидании.
– Часов? – охает Юлька.
Смеюсь.
– Нет, блин, пятнадцать минут в день отработаем, и все. Часов, ясное дело.
– Они охренели, сволочи, или как?
Юлька закусывает губу, шлепаю её по губам, не смей, еще прокусишь…
– Канать отсюда надо, – кивает Юлька.
– Куда? К дальним берегам?
– Да хоть бы в Западную Конфедерацию.
– И кто нас там ждет?
– Да ну, говорят, там даже приюты какие-то есть для таких вот… которые с восточной конфедерации… Юлька смотрит на меня, вижу, не очень-то и верит. Впиваюсь губами Юльке в губы, осторожно, бережно, только бы не прокусить, только бы не поцарапать, нда-а, никогда я так с девчонками еще… вот так… никогда…
Ноги касаются земли.
Осторожно подхватываю Юльку. Осторожно снимаю с неё сапог, чувствую, если увижу хоть каплю крови, умру на месте.
– Ну чего там?
Фыркаю.
– У-у, кровищи до фига, не выживешь.
– Да ты чего?
Смеюсь.
– Ничего, ничего, уже и пошутить нельзя.
Юлька вспыхивает.
– Ужасно смешно, обхохочешься прямо.
– Ну прости… прости… ничего у тебя там нет.
– Чего ничего, думаешь, шуточки все? Я всю жизнь, блин, как на иголках…
Обнимаю её, стискиваю, Юлька хлопает меня по лицу, тут же прижимается маленьким тельцем, родная, всех убью за нее, все отдам за нее, блин, а вместе всего-ничего, без году неделя…
Оглядываюсь. Ловлю себя на том, что не вижу песчаных пляжей и лазурных берегов. Тот же холодный снег, тот же пронизывающий до костей ветер, те же далекие огни на горизонте.
Спрашиваю в пустоту:
– Мы… ничего не напутали?
– Да нет… вроде, та сторона…
– Ладно… пойдем потихоньку, живут же здесь люди…
Идем. Потихоньку. Вижу заметенные снегом бункеры, вижу всполохи огней, вижу впереди четыре темные фигуры с автоматами…
– Не пойдем туда, – шепчет Юлька, – не надо…
– Чего не надо, прятаться, что ли?
Иду навстречу людям.
– Руки вверх!
Никак не ожидал услышать это здесь, по ту сторону стены. Делать нечего, поднимаю вверх руки, бросаю оружие, сразу же мысленно одергиваю себя, зря бросил.
Давай… карманы выворачивай… и сумку сюда.
Бросаю сумку. Выворачиваю карманы. Двое парней обыскивают Юльку, отпускают сальные шуточки.
– А ничего, богатый улов.
– До фига и больше.
– Парнише хоть хлебца оставьте.
– Тоже верно… на, парень, это тебе, остальное не обессудь, нам, наша землица… Тпру, стой, девочка тоже нам остается…
Начинаю понимать все. Ай да молодцы пропаганда наша, не зря нам правду-матку резали, не зря…
Хватаю Юльку за руку, волоку за собой, бежим в темноту ночи, стараюсь не слышать выстрела в спину, стараюсь не думать, в кого попали…
Перевожу дух.
Еще не верю, что все позади.
– Тьфу черт, оторвались… – шепчет Юлька, – а чего они так, а? слушай, а чего мы им сделали?
Чего-чего, не видишь тут, что ли, за кусок хлеба друг друга убить готовы!
– Да тут не за кусок хлеба… тут друг друга, похоже, сожрать готовы… с потрохами… Хоть назад возвращайся, чесслово…
– И кто нас там ждет?
– А тут нас кто ждет? Ждут, конечно… чтобы с потрохами сожрать…
– Не, лучше хоть до рассвета где-нибудь пересидеть, перекантоваться, пока не хлопнули нас тут…
Юлька не отвечает.
– Юль… ты чего?
– Да ничего… ага… давай где-нибудь переждем…
Хватаю Юльку, затаскиваю в первый попавшийся подвал, на удивление пустой, сдергиваю с не свитерок, ах ты ж черт…
– Дай… дай перевяжу… чего там, препараты какие нужны, или что там?
– Перевяжи…
Юлька вымученно улыбается, обессиленно падает мне на руки. Вспоминаю, как перевязывать раны, вспоминается на удивление легко, а ведь зачет с четвертого раза сдал…
Где-то хлопают выстрелы.
Ждем рассвета, почему-то такое чувство, что рассвет здесь не наступит. Никогда.
Говорю почти шепотом.
– Ничего… есть же какие-то лекарства… чтобы кровь остановить…
– Есть, конечно.
– Ну вот… найдем… поможем тебе…
– Поможем.
Молчим.
Давит со всех сторон непроглядная ночь.
– Где-то тут есть теплые моря, – шепчет Юлька.
– Должны быть.
– Обязаны.
– Были же на видео.
– Были.
– Ну, вот… и дворцы мраморные…
– И дворцы.
– Найдем.
– Обязательно найдем.
– Жить будем.
– Ну а то…
Ночь молчит.
Будущее, которого нет
– Имя, фамилия?
– Нету.
– Я серьезно.
– И я серьезно… Хоть знаете, сколько имя сейчас стоит?
– Знаю, сам цены назначаю… что за безымянность штраф у нас, вы в курсе?
– В курсе…
– Так платите.
– Так нечем.
– Слушайте, вы у меня кривляться в камере будете, вы у меня поняли?
Следователь взрывается. Да бога ради, хоть взрывайся, хоть синим пламенем гори, мне-то с этого что, мне уже терять нечего…
– Подсудимый, вы хоть понимаете, что вы делали?
– Я вам не подсудимый, вы мне еще адвоката не дали…
– Отвечайте на вопрос. Вы понимаете, что вы делали?
– Я-то понимаю. Я-то хорошо понимаю, зря, что ли, универ кончал…
– Вы мне умничать в камере пыток будете, – следователь снова взрывается, долго приходит в себя, – это же… это вы что же с людьми делали…
– Делал.
– Вы же сколько народу загубили… да не загубили, тут хуже…
Бежать.
Неважно как, неважно, какой ценой – бежать. Пока еще есть время что-то изменить, а время поджимает, сны подсказывают это…
Сны…
Опять приходили сны, вились вокруг кровати, как ни отгоняй их, навалятся, налетят, захлопают крыльями, вопьются когтями в голову…
Сны. Откуда-то из бесконечно далекого будущего, такого далекого, что там и не живет никто, некому смотреть сны, вот они и ломятся в прошлое, где есть горячие головы, податливые умы. Вот и приходят сны через миллион лет, а что такое миллион лет для сна, один миг…
Сны. Тяжелые сны. Про далекое будущее, такое далекое, что оно уже само про себя ничего не помнит. Остывающие звезды, остывающие планеты, вселенский холод, и люди…
А?
Что?
Люди?
Какие еще люди?
Не было никаких людей. Да нет, что вы, никогда не было, что вы про людей про каких-то… А-а, ну может быть, легенды, мифы, не более…
Не более…
Просыпаюсь. В холодном поту. Подскакиваю на жесткой тюремной кровати. Сны вспархивают, вспугнутые моим голосом, уже приноравливаются, чтобы снова сесть на постель…
Вот черт…
– Нинуль, ты меня любишь?
– Люблю.
– Как сильно?
– Как отсюда, и до луны пешком.
– Ты смотри, чего я тебе принес…
– Сон, что ли?
– Ну… свеженький…
– Слушай, ну на хрена ты так потратился?
– А мне для тебя ничего не жалко…
– Ой, ну спасибо… слушай, я тут для тебя тоже сон припасла… не такой шикарный, конечно…
– Это-то называется не такой шикарный? Да я о таком полжизни мечтал…
– Говорят, праздник сонный запретить хотят…