Агент Джагельски:
- Господин председатель, разрешите сделать заявление.
Сенатор Маккиннон (после паузы):
- Мы слушаем.
Агент Джагельски:
- Думаю, вы больше не услышите моих показаний.
Шум в зале.
- Я имею в виду, что буду не в состоянии их дать. Я уже шестой глава группы «Полиглот» со дня ее основания. Ни один из моих предшественников не прожил и месяца после ухода с этого поста. А после этого заседания и я вынужден буду уйти... Я давно смирился с таким исходом, поскольку много лет несу бремя опаснейшей информации и постоянно сталкиваюсь с фактами, наглядно подтверждающими, что наш мир, во-первых, далеко не единственный во вселенной, а во-вторых, мы не способны осознать его законы до конца. По моему глубокому убеждению, ваше расследование закончится ничем – как и все прочие подобные до него. Да, они были…
Беспокойство в зале.
- Но то, что до сих пор существуют Сенат США, который проводит такие расследования, и другие органы власти нашего государства, и сама наша страна – это доказательство того, что работа нашей группы приносит плоды. Поэтому дело «Полиглота» до сих пор открыто и группа продолжит работу. Спасибо за внимание.
Сенатор Маккиннон:
- Благодарю вас, профессор Джагельски. Заседание объявляю закрытым.
Газета Bard Free Press, издание Бард-колледж, Аннандейл-на-Гудзоне, штат Нью-Йорк, США. 7 января 2030 года
С глубоким прискорбием извещаем о трагической гибели одного из старейших преподавателей нашего колледжа профессора Калеба Дж. Джагельски. Возвращаясь из Нью-Йорка в Аннандейл после Рождественских каникул, он попал на своей машине в автокатастрофу. На скользкой дороге отказали тормоза, машина врезалась в дерево. Профессор погиб мгновенно.
Профессор Джагельски много лет возглавлял направление социологии и антропологии нашего колледжа и был одним из самых популярных лекторов, горячо любимым студентами. Сегодня с нами по всему миру скорбят его многочисленные ученики – выпускники нашего колледжа.
Нам всем будет крайне нелегко смириться с этой потерей, которая оставила зияющую пустоту в нашем учебном заведении.
Илона Линькова-Дельгадо. Россия. Москва. 7 января 2030 года
Илона осознала себя сидящей в кресле за рабочим столом в своем кабинете в институте. С противоположной стены на нее с портрета устремлял яростный взор ЕВК с кошкой на руках.
Она растерянно огляделась. Не было ни ведьмы, ни сарая, ни странного и страшного мира вокруг него. Все было привычно и прилично.
За исключением того, что она по-прежнему была совершенно голой.
«Господи, сколько я выпила-то!» - всполошилась Илона.
Так, спокойно, спокойно. Она была одна дома, был Новый год, она пила шампанское и коньяк. Не очень много. Потом приняла транквилизатор, легла… А потом был страшный, безумный, невероятный сон.
Все логично. Но как, черт возьми, она оказалась на работе?!
Илона посмотрела в полуприкрытое жалюзи окно. Там виднелась заснеженная крыша соседнего здания. И стоял белый день – насколько он возможен в зимней Москве.
За дверью в прихожей явно кто-то был. Наверное, секретарша.
«Господи Боже, неужели я пришла сюда в таком виде?! Да нет, быть того не может…»
Илона стала лихорадочно оглядываться вокруг в надежде, что увидит разбросанные по полу вещи. Ну да, коньяк с реланиумом – тот еще коктейль, могла и умом съехать на время, в беспамятстве припереться в институт и раздеться в кабинете.
Но одежды нигде не было.
Илона вскочила на ноги. Ее охватило головокружение и легкая тошнота, но все быстро прошло.
На ватных ногах она подошла к шкафчику, открыла его, извлекла комплект нижнего белья, который держала там на всякий случай, старые растоптанные рабочие туфли и серый халат, который надевала, когда была необходимость поработать с древними артефактами.
Не успела она одеться, как в двери завозились ключом, и она открылась. В кабинет вошла секретарша. Вернее, при виде начальницы она застыла в дверях, как каменная статуя.
- Ил… Илона Максимовна! – с трудом проговорила она, глядя на нее, как на привидение. – Как вы тут оказались?
По ее дикому взгляду Илона поняла, что в институте не видели, как она пришла. Уже хорошо. Теперь оставалось врать поубедительнее.
- Я рано утром пришла – у меня тут срочные дела. Заперлась и работала.
- Так сегодня же еще праздник, - недоумение из глаз секретарши не исчезало.
- Ну и что? – сделав строгое лицо, спросила Илона. – Ты и сама сегодня пришла, Софья. Тоже по работе соскучилась? Кстати, с Новым годом тебя.
- С Но… с Новым годом, Илона Максимовна. Я… Я пришла сюда за вашей фотографией…
- Фотографией? Зачем она тебе?
- Для п… поли-иции!
Софья вдруг бурно разрыдалась.
- Илона Максимовна, вы же пропали. Так с Нового года и пропали, из своей квартиры, никто вас не видел, - сквозь слезы рассказывала девушка. – Сперва не искали, думали, вы дома сидите в праздники, на звонки не отвечаете. Потом испугались, вскрыли квартиру, а вас там не-ет! И ваш модуль с телефоном там лежит. И никто не знает, где вы! Сегодня в полицию заявили, они сначала не хотели дело заводить, но их директор заста-авил! Вашу фотографию попросили. Вот я за ней… А тут вы!..
Последовала новая мощная серия рыданий.
- И правильно, что дело заводить не хотели, - Илона говорила внешне спокойно, но внутри нее все сжалось. – Времени-то совсем мало прошло…
- Как же ма-ало, продолжала всхлипывать секретарша. – Неделя уже… Седьмое число сегодня.
В Илоне что-то оборвалось.
- Соня, все в порядке, - сказала она надтреснутым голосом. – Ты иди, позвони всем, что я нашлась. Я у друзей на даче была, там телефон все равно не ловит, я модуль дома и оставила, у меня другой есть, без телефона. Захотелось отдохнуть от всего просто.
Продолжая всхлипывать, Сонька опрометью кинулась в приемную, закрыв за собой дверь.
Илона тяжело упала в кресло.
Посидев несколько минут в полном оцепенении, она достала из ящика стола вейп и принялась ударными темпами заполнять помещение душистым паром.
Неделя… Семь дней… Господи, что это было?! Где я была?!
В левой ноге давно уже ощущался какой-то дискомфорт, теперь ставший невыносимым. Илона отодвинула кресло от стола, сняла туфлю и осмотрела ногу.
Это была забившаяся под ноготь и коловшая палец маленькая соломинка…
***
Евгений Валентинович Кромлех. Мексика. Чичен-Ица. 2 ноября 1990 года
…Евгений летел по затопленным каменным коридорам. Путь его был именно полетом, или парением в невесомости. Он никогда не бывал в невесомости, но предполагал, что там и следует ощущать отсутствие всякого давления.
Прожитые годы покинули его – у него больше не было возраста. Он ощущал себя юным и древним одновременно.
«А возможно, - мелькнула у него мысль, - меня уже совсем нет…»
Это же была Шибальба – Холодная лестница в царство мертвых, на которой расползается плоть и нивелируется человеческий дух, столько лет тащивший его по дорогам мира. Здесь боги оценивают свои творения, находя их слишком легковесными, и без сожаления уничтожают.
«Из земли, из глины они сделали человеческую плоть. Но они увидели, что это получилось неудачно. Она расплывалась, она была мягкой, без движения, не имела силы; она падала вниз, она была слабой; голова ее совершенно не могла двигаться, лицо ее было скошено на одну сторону; зрение ее было полностью затуманено, и она не могла видеть сзади. В первый момент она зато могла говорить, но разума у нее не было. Она быстро намокла в воде и не могла стоять», - навязчиво всплывали в его сознании фразы из «Пополь-Вух».
Евгений не знал, плывет он минуты или часы. Казалось, он уже вечность скользит по извилистым, переходящим один в другой проходам. Он не заботился об обратном пути, потому что знал – в любом случае не вернется.
Аквалангистом он был не очень умелым. Дайвингу его учила на Черном море Илона и частенько дразнила за неуклюжие попытки овладеть подводной стихией. Так что, если бы он собирался вернуться, ни за что не заплыл бы так далеко. Да и, уж если на то пошло, никогда не погрузился бы в сенот один и ночью.
То есть, возможно, что он на самом деле самый обычный самоубийца, вполне уместно обращающий свои помыслы к Иш-Таб…
Похоже, у него уже кончался кислород. В глазах плясали черные точки, а временами просто темнело, словно свет фонарика гас. Голову сдавливала тупая боль, становящаяся все сильнее. Вскоре к ней прибавился противный звон в ушах, переходящий в непрерывный гул.
Плыть становилось все тяжелее, на него внезапно навалилась свинцовая усталость. Движения стали вялыми и неэффективными.
По всей видимости, он умирал.
«Ну что же, - решил Евгений, - путешествие было интересным и познавательным. И это не худший конец. Жаль только, что все оказалось обманом».
Кодекс, письмо Кукулькана, чум в глухом таежном углу, девушки-мухоморы и ехидный мексиканский колдун, и страшный Кастанеда… Все это было лишь фантазией полоумного интроверта, придумавшего для себя особый, одному ему предназначенный мир.
Ну и плевать!
Удушье охватывало его все сильнее – словно он пытался дышать сквозь пыльную шершавую тряпку. Избыток углекислого газа в крови вызывал яркие видения, трансформированные из его предсмертных воспоминаний. Темень водяной пещеры сливалась с полумраком сырого чума, свет фонарика становился зловещим костерком, в котором плясали духи. Монотонный гул в ушах превратился в неразборчивый речитатив шамана.
Он вновь ощущал жаркие объятия соблазнительных мухоморих, но они сливались с объятиями всех женщин, с которым он был близок в своей жизни, начиная с канувшей в небытие немочки Моники и заканчивая… Илоной.
Илона… Лона… Кошка Лона.
Ему было сорок семь, когда она пришла к нему. Сначала ЕВК не выделял ее среди группы своих аспирантов – вчерашних студентов. Все они для него были на одно лицо, у всех не разработанные мозги и фантастически скудные знания. Он возился с ними лишь по обязанности.
Но постепенно эта пигалица двадцати одного года стала для него выделяться из стайки вечно хихикающей научной молодежи. От нее звучали уместные вопросы, а изредка даже дельные замечания. И за ее малолетним легкомыслием он видел серьезную настойчивость и искреннюю заинтересованность его темой.
Затем он обратил внимание на то, что она красива. Наверное. Хотя Кромлех не был большим знатоком женской красоты. За свою жизнь он любил многих женщин, и еще больше женщин любили его. Никогда не ощущал он перед ними робости или неловкости и, если они его привлекали, просто брал их – рано или поздно. Или – если они слишком долго оставались неприступны – вскоре забывал об их существовании. А вот чем они его привлекали, понятия не имел – просто или хотел женщину, или нет. Внешность оставалась второстепенным фактором. Красива для него была женщина желанная.
И если он находил острые скулы Илоны, слегка неправильный прикус, упрямо выступающий нос, гладкие черные волосы и зеленые глаза, аккуратные бедра, стройные ноги, округлые плечи и небольшую торчащую грудь красивыми, получается, он хотел эту девочку…
Это стало для него совершенно очевидно, когда ей удалось пару раз смутить его какими-то девичьими фокусами. Он, конечно, вида не подал, но в душе обозвал себя старым кобелем.
Кромлех был один, совсем один, но одиночество нимало его не обременяло. Ему никогда не приходила в голову мысль завести семью, детей. Он всегда думал, что его жизненный путь настолько чужд обычным путям людей, его современников, что преступлением будет тащить за собой других. А если еще и дети… Какое право он имел втягивать их гипотетические жизни в жуткую воронку своей собственной.
Возможно, впрочем, в глубине души он боялся страданий, которые могла причинить ему потеря близкого существа. Он помнил густую удушающую тоску, с которой он много месяцев жил после смерти от старости его любимой сиамской кошки Аськи. Два года прошло, прежде чем он решился после этого опять завести кота, хотя очень любил этих животных.
Он не допускал до себя слишком близко друзей, хотя мог с ними выпивать, вести длинные умные разговоры за полночь, оставлять ночевать, вместе похмеляться по утрам… Они знали, что могут положиться на него, он скрупулезно исполнял дружеский долг, если те просили о помощи, не забывал предлагать ее сам, когда понимал, что надо. А потом, сгорая от нетерпения, вновь возвращался к своей работе.
И он не допускал до себя слишком близко женщин. Как только отношения с ними завязывались, он уже думал, как они завершатся. Некоторые романы длились довольно долго, дамы явно полагали, что это нечто прочное, но все кончалось одинаково – они уходили. Причем, обычно думали, что делают это по своей воле, что этот интереснейший мужчина с привлекательной внешностью при длительных близких отношениях становится невыносим своими резкими сменами настроения, странными словами и поступками.
А он, когда они уходили, облегченно вздыхал и бросался к работе. Конечно, не всегда – иногда ушедшие оставляли в его душе ноющую пустоту. Которая, впрочем, довольно быстро затягивалась.
С Илоной должно было случиться так же. По крайней мере, он был уверен в этом, когда у них все начиналось.
Фонарик погас – теперь по-настоящему. Кромлех оказался в полной тьме, заблудившись среди подводных тоннелей. Он уже ни за что не выберется отсюда, его тело скоро повиснет, зацепившись за какой-нибудь корень из тех, что спустила сюда из мира живых сельва, и станет кормом для здешних прожорливых водяных тварей.
Его это нисколько не волновало. Его умирающий мозг переживал тот самый вечер – первый с Илоной.
Она пришла к нему посмотреть де Ланду и другие его драгоценные копии – не мог же он принести их в институт. Насколько все это было предлогом как с его стороны, так и с ее, он никогда не думал.
Они листали страницы, склонившись над столом при свете настольной лампы. Их руки изредка соприкасались, и он чувствовал, что от этого по его телу пробегает ток. Он искренне убедил себя, что не сделает никаких поползновений к этой девочке, был уверен, что победит нарастающее желание, что они просто посмотрят книги, он напоит ее чаем с конфетами, и она уйдет.
А какие планы имелись у самой девочки, Евгений, конечно же, понятия не имел – как и всякий мужчина в подобной ситуации.
Чаю они, впрочем, выпили – с коньяком. Евгению стало легко и радостно. Он шутил, много и, кажется, интересно рассказывал. По крайней мере, Илона вовсю глядела на него блестящими глазами. В какой-то момент он машинально взял ее за руку и продолжал говорить, перебирая тонкие пальцы. Потом, неожиданно для себя, поднес эту руку к лицу и поцеловал в открытую ладонь. Потом…
…Его словно кто-то вел, хотя он сам безумно желал делать то, что делал. Он вдруг почувствовал ее рот, их языки соединилась, сначала мимолетно и робко, а потом сплелись во влажных объятиях. Тем временем его руки проникли под ее одежду.
Он и мысль додумать не успел, и фразу досказать, как та, что вот только была его ученицей, вдруг стала его женщиной.
Он не помнил, как они оказались в спальне, как на них не стало одежды – все словно бы заволокло радужным, с блестками золота и алмазов, туманом. Он делал именно те движения, которые были нужны в каждый текущий момент, раскрывал ее тело своим, и оно раскрывалась. И когда раскрылось полностью, бросился в него, как в палящую жару кидаешься в прохладную воду.
Лона закричала от боли, и он испытал мучительное умиление, осознав, что она была девственна. Хотел остановиться, но она пролепетала: «Да, да».
И они взлетели.
Это и правда было похоже на полет в невесомости сквозь феерические радужные туманности. Оба громко кричали, раз за разом накрываемые грандиозными волнами наслаждения, такого острого, что оно почти переходило в отчаянную муку.