— Это не важно. Не «думай» о ней. Они «жалкие», «глупые», «пустые» и «никчемные» слизни. Ведь так ты их называл?
— Прости меня, Главный. Ты все циклы «читал» меня, а я «мыслил» «неправильно»…
— Я читал каждый твой сигнал, Малек. Ведь мне нужно было убедиться, что ты именно тот, кого я искал. И ты мыслил так, как и должен «мыслить» Избранный…
— Если я мыслил «правильно» то тогда «скажи», Главный, что же станет с нашей Стаей?
— Ты сам знаешь что их ждет. Ты «видел» что никто, кроме тебя, не посмел пройти испытание и явиться ко мне. Ты был прав, они жалкие, глупые, пустые и никчемные слизни. Никто из них не достоин Великой Цели. Они останутся на этой планете и устраняться вместе с ней, когда энергия Светила закончится. Таков их конец.
— Они могут полететь с нами к новому дому?
— Нет. Это — неразумно. Они более не нужны для выживания нашего Великого вида и должны остаться на этой планете, что наш вид смог начать существование с чистого начала. Они бы лишь помешали твой Великой Цели. Что важно — это только ты сам. И твоя Цель, которая приведет наш Великий вид к новому дому, и обеспечит мое господство на ней… Малек, ты жалеешь их?
— Я не «знаю», Главный.
— Я «чувствую», что жалеешь… Также, как ты жалел трех мальков, зародившихся от триады, допустившей почкование…
— Прости, Главный.
— Твоя жалость, Малек, единственное, что заставляло меня сомневаться в тебе. Твоя единственная уязвимость…
— Прости, Главный.
— Великая Цель, поставленная перед тобой, Малек, требует от тебя смелости и решимости верно служить своей Цели. Если ты поддашься слабости, то ты погубишь и себя и наш вид, который существовал великое множество циклов и пережил множество Исходов…
— Прости, Главный. Я буду смел, решителен и безжалостен.
— Я знаю, что будешь…
— Позволь «спросить» еще, Главный? Ты так много знаешь! Как тебе известно про «Человека», про его планету и про то, как закончится мой Полет?
— Почти все предначертано на твоем пути…. Мне суждено было отправить «сигналы» к множеству планет, которые могли стать нашим новым домом. Я смог увидеть будущее твоего Полета для каждой из них. И та прекрасная далекая планета, которая выбрана мною и ждет тебя, и которая сейчас слаба из-за большой болезни, она — лучшая, до которой мы можем добраться. Она даст нас все, что нужно. «Человек» не заслуживают такого дома. Наш вид сильнее и лучше Человека. Поэтому он отдаст свой дом нам. А их вид падет, также, как пали перед нами великое множество других видов, освобождая пространство для нашего Великого существования…
— Если ты все «видел», Главный, и все предрешено, значит ты «видел» что будет там, на той планете, со мной?
— Ты будешь распространять нашу энергию, обращая популяцию Человека под нашу Великую власть, служа своей Великой Цели. И ты будешь безжалостно истреблять тех, которые дадут тебе отпор… Если ты будешь решительным, безжалостным и смелым, …. то ждет тебя Великая Победа….
— Значит ли это, Главный, что исход для меня не ясен?
— Не ясен…
— Почему же, Главный?
— Я «знаю», что человеческий вид падет. Но все же останутся единицы стойких и знающих. И с ними тебе уготована битва, исход которой я «узнать» не в силах…
— Я понимаю, Главный. Но кто они, «стойкие»? Почему они останутся, тогда как другие падут?
— Те стойкие — это немногие, которые смогли получить мой сигнал, когда я нашел их планету и заглядывал в ее будущее, определяя путь твоего Великого Исхода. Они знают, что их ждет… Они предупреждены и готовятся к твоему Вторжению… Они называют свое знание — «Знамением»… Их немного, но от них для тебя единственная угроза…
— Как я найду их, Главный?
— Ты почувствуешь их. Они обладают почти такой же силой сигналить и принимать сигналы, как и мы.
— Я их истреблю, Главный!
— Нет! Ты должен обратить их в наш вид, сделав членами будущей Стаи. Только тогда твоя Цель будет исполнена до конца…
— Я понял, Главный.
— Готов ли ты верно служить своей Великой Цели?
— Готов, Главный.
— Готов ли ты исполнять каждое мое послание без сомнений «неправильных» мыслей?
— Готов, Главный.
— Готов ли ты без жалости устранять Человека ради выживания нашего вида?
— Готов, Главный.
— Готов ли ты стать моим посланником на новой планете?
— Готов, Главный!
— Ты готов!!! Отправляйся же в Полет…!!!
«Сигнал» Главного затихает, а мое сознание меркнет…
Последнее, что я чувствую, это как то, что осталось меня, покидает мерцающий шар Главного, вылетает из Пещеры, выныривает из Океана и летит к чернеющим небесам, заполненным множеством звезд, среди которых, очень далеко, едва виднеется звезда, которую Человек называет Солнцем…
Вальс Мефистофеля
Я отвык о прежней жизни…
От электрических приборов. От микроволновой печи. От стиральной машины. От смартфона. От Интернета. От стримингового видео. От социальных сетей. От мессенджеров. От новостей. От офисной работы. От свежей еды. От горячего душа два раза в день. От прогулок по набережной. От посиделок в барах. От, черт его дери, случайного общения с посторонним человеком…, пусть он лишь даже кассир из придомового магазина.
И ничего со мной не случилось… Я все еще жив…, почти здоров и пока не сошел с ума…
Когда-то блага цивилизации казались для меня важными, незаменимыми, даже формирующие невротическую зависимость. Теперь же они все отлетели прочь, словно шелуха от высушенного ореха, оказавшись ненужными реликтами навсегда ушедшего в небытие мира. И будто не было их вовсе…
Сейчас же я лишь дурно пахнущее, вечно голодное и пугливо озирающееся по сторонам животное, пытающееся выжить во враждебной среде. Именно так, как, наверное, пытались выжить мои предки в гуще доисторических джунглей. Среди хищников, перед которыми они были почти беззащитны. Их задача выжить была почти невыполнима. Но они справились. И через толщу миллионов лет передали свой огонь жизни прямо мне. В неумелые руки их скромного потомка, который теперь, когда темные времена настали вновь, вынужден черпать умения и силы в генетической памяти предков. Для того, чтобы выстоять среди каменных джунглей, населенных хищниками намного страшнее и коварнее прежних.
Старого мира больше нет. Он стерт с лица Земли. Но, бывает, что его призраки настигают меня, внезапно и без предупреждения. Как в этот самый момент…
Раннее утро… Судя по моим уже расцарапанным наручным часам, время — начало седьмого. Зябко и сыро. Мое не до конца восстановленное левое колено ноет и слегка пульсирует под ритм тяжело бьющегося сердца.
С моря дует прохладный и влажный бриз, который оставляет на облицовочных поверхностях жилого дома и корпусах оставленных автомобилей липкий слой испарины, кое-где собравшийся в мелкую капельную рябь.
Первые лучи утренней зари подергивают нижний край все еще черного предрассветного неба слабыми оттенками оранжевого, предвещая скорый восход солнца, которое вот-вот поднимется из-за горизонта спелым, сочным апельсином. И, первым делом, выкрасит округу в плюшево-розовый цвет, на время превратив лежащий перед ним опустевший город в спальню девочки-подростка, а после разойдется, разгорится и безжалостно выжжет ночную темень, высветив каждый оказавшийся без прикрытия уголок.
Но пока все еще темно… и чувствую я себя в предрассветных сумерках в относительной безопасности. Я взволнован и собран. Будто туго натянутая гитарная струна. И от волнения по моей спине и по кончикам пальцев ног и рук проходит холодная дрожь, будто пощипывая электрическим током.
Да, призраки старого мира настигают меня. Как сейчас…, в виде знакомой мелодии классической музыкальной композиции. Она сотворяется из ниоткуда, начиная играть в моей голове, словно кто-то включил на play скрытый в моей черепной коробке музыкальный проигрыватель, заставив ощущать себя героем драматического фильма, к которому старательные звукорежиссеры продумали подходящее музыкальное сопровождение.
Это Ференц Лист… Вальс Мефистофеля…
Какого-то черта именно эта вещь, однажды мною где-то подслушанная, приходит ко мне «в гости» именно в этот момент? Вся — целиком и полностью. Неимоверно сложная, мрачная, трагичная и пугающая дьявольской виртуозностью. Придуманная человеком, который, вероятно, был не вполне психически здоров, если позволил столь безумным нотам излиться на бумагу…. И давно нет более возможности прослушать гениальные мотивы снова. Однако моя коварная память работает хоть и выборочно, но все же исправно, вынимая воспоминания из темных, казалось бы полузабытых чертогов, и теперь проигрывая нужные мотивы четко и на полной гребаной громкости.
Дерганые, рваные, почти диссонирующие ноты мелко стучат. Крохотными чертятами они будто прыгают вверх по препятствию, забираются выше, цепляются ловкими ножками и ручками, но стоит мелодии добраться до пика верхних частот, как они сваливаются вниз, чтобы после отряхнуться и начать путь заново.
Безумное тревожное крещендо изнывает в виртуозном демоническом танце, но… после перетекает в изумительные мелодичные переливы, которые безупречно кружатся и закручиваются, поражая изысканностью и красотой. Однако следующие ноты безжалостно обрушивают прекрасные структуры и зловещая тьма вновь выходит на передний план, напоминая кто в доме хозяин.
Быстрые пальцы музыканта стремительно носятся по роялю с умопомрачительной скоростью, поражая сверхвозможностью пианиста, порождая звуки, которые напоминают раскаленную лаву, которая брызжет и пузыриться, обжигая вулканическим жаром.
После того, как мелодия достигает вершины, она вдруг обрывается, темп снижается и устало плывет, похожая на широкую и сильную реку, текущую по равнине. Тонкие и высокие ноты, будто изредка тянущие вверх руки просящих о помощи утопающих, дают понять, что впереди будут снова пороги и страшнейший водопад, который разрушит все живое, чтобы бы ни находилось в водах реки.
Ноты тянутся и изнывают, изматывая нервы и заставляя дрожать в треморе тревожного ожидания.
И… разрядка наступает!
Сначала тягучие воды ускоряются, затягивая потоки в вихри и водовороты. Бесы снова появляются над поверхностью воды. Они самодовольно расправляют конечности, берутся за руки и с ревом несутся вперед к обрыву. Мелодия нарастает, переливаясь стремительно повышающимися нотами, разрывается на пределах громкости, трещит и отчаянно плачет, скорбя о незавидной судьбе, уносящий ее к роковому концу.
А потом… с треском обрушивается вниз…
Вальс Мефистофеля…
Название в полной мере соответствует самой композиции…
Мне не по себе от этой возникшей в моей голове мелодии. Пусть она заглохнет и больше никогда не появляется снова…
В моей руке — ружье. От него до сих пор пахнет порохом и гарью от недавно сделанного выстрела. И этот резкий и настойчивый запах мне нравится. Он придает мне уверенности. Именно так, как когда-то мне понравился прокуренный дух предбанника перед мужским туалетом. В советском кинотеатре, где я оказался вместе с отцом во время перерыва между сериями. Я, крохотный дошкольник, стоял рядом с гигантом — отцом, который деловито дымил папиросой и, щурясь, поглядывал на меня сверху вниз. А я чувствовал себя важным, причастным к чему-то взрослому, надолго запомнив этот грубый запах табака, казавшийся мне по-настоящему мужским. Много лет спустя, это давнее детское воспоминание, одно из немногих, связанные с отцом, вероятно сказалось на моем болезненном пристрастии к курению, от которого я до сих пор тщетно пытаюсь избавиться…
Как бы то ни было, в компании прогорклого аромата жженого пороха я ощущая себя сильным…
— К черту все…, - бормочу я себе под нос, отгоняя липнущие, мешающие сосредоточиться на текущем моменте, невпопад подсунутые мне мелодию и воспоминания, будто избавляясь от назойливого роя мошкары, преследующего рыбака летним вечером у берега степной реки.
Во второй руке я сжимаю в кармане пластиковый брелок от нашего внедорожника. Мой заветный ключ, который может открыть нужную дверь, за которой кроется долгожданный выход из затруднительного положения, в котором мы находились.
Мой путь лежит по узкой забетонированной тропинке между сплошной стеной и вереницей припаркованных автомобилей. Вдоль внешней стороны здания. Здания, которое я когда-то называл домом, а теперь — кажущееся чужим и враждебным. С темными пробоинами пустых окон. С опасностью, прячущейся в темноте салона каждого автомобиля.
По наработанной привычке, я добросовестно сканирую округу на предмет угроз, но при этом мой взгляд мастерски пропускает пару темнеющих куч на асфальте, а также неправильные силуэты, повисшие на защитных сетчатых козырьках над головой.
Мне нужно двигаться вперед. Вперед и только вперед. Сконцентрировавшись на цели, я пообещал себе больше не делать ошибок, которые я натворил в первую вылазку из магазина, замешкавшись и задержавшись тогда без нужды, и в итоге нарвавшись на проблемы.
Солнце все еще за горизонтом и очередная сцена моего личного фильма ужасов все еще темна, заполнена едва виднеющимися силуэтами и озвучена лишь вязкой тревожной тишиной.
Моя цель — автомобильная парковка, расположенная на противоположной стороне жилого комплекса. А именно — узкий тупиковый закуток шириной на две машины, между старой котельной и торцом здания, сразу под окнами покинутой нами ранее квартиры. Там, где месяц с лишним назад я в последний раз оставил свой красивый серебристый паркетный внедорожник. Мою японскую ласточку, купленную «в масле» восемь лет назад в автосалоне, потратив все имеющиеся на тот момент сбережения, и закрыв тем самым подростковый гештальт, а потом пожалев о допущенной непрактичности.
Всю прошлую ночь мы с женой готовились к моей новой вылазке. Собрали палатку и спальники. Подготовили рюкзаки и несколько коробок с продуктами и водой, которые выставили у внутреннего входа в магазин, там, куда возможно вплотную подъехать на автомобиле.
Прошло лишь пару минут, как я приподнял ставни, защищающие вход в магазин, осмотрелся и прислушался к округе, убедившись, что двор жилого комплекса пуст. И, вооруженный ружьем, который уже однажды спас мою задницу от погибели, одетый в полную «боевую» экипировку, нырнул в бледную мглу раннего сентябрьского утра.
— Туда и обратно. Мы тебя ждем…, - сказала мне напоследок супруга, удерживая до последнего мою руку, с неохотой опуская за мной ставни.
Ее бледное узкое лицо в предрассветном мраке напоминало восклицательный знак. По ее глазам было понятно, что ей было страшнее, чем мне. Страшно снова отпускать меня наружу, учитывая крайнюю неудачу первой моей вылазки, в ночь, когда наш несчастный приятель-сосед своим геройским поступком в последний момент спас нас от смерти.
Жена также была полностью одета и готова. Также, как и дети, которых мы одели и обули, словно кукол, спящими, решив не будить их раньше времени.
Да… Все было готово. Дело осталось за самым главным. За казалось бы простым, но в то же время неимоверно сложным и опасным пунктом — найти наш внедорожник, попытаться открыть дверь электронным брелком, но если аккумулятор в машине исчерпал заряд, то по старинке открыть ее металлическим ключом…
Без происшествий преодолев путь по бетонной тропинке, окаймляющей здание, я остановился, осмотрел темные стекла лоджии угловой квартиры первого этажа, а потом осторожно заглянул за угол, сам оставаясь в укрытии. Туда, где своего хозяина должна была ждать серебристая японская ласточка…
Автомобиль находился на месте…
Серебристая Ласточка
Увидев ее, мое сердце сентиментально екает.
Машина стоит на положенном месте, обиженно щурясь задними фонарями, словно безмолвно здороваясь с хозяином и обвиняя, в том, что я оставил ее одну, без присмотра, на столь долгий срок.
Ее стекла покрыты толстым слоем пыли, будто густой театральной пудрой, а задние номера запорошены нанесенным ветром песком. Но в остальном паркетник выглядит в полном порядке… По соседству с ней припаркована миниатюрная светлая корейская легковушка. Как младшая подружка по несчастью, она тянется к моей красавице, прислонившись к ней боком, будто ей неуютно одной, а в компании она чувствует себя защищенной. Кореянка также покрыта пылью, однако сквозь свободные от тонировки стекла я могу убедиться, что в ее салоне никого нет и автомобиль не представляет для меня опасности.