Именно столько длились беседы Светланы с Ягодкой. Просто ли кудесница разговаривала с девушкой или применяла свою золотистую волшбу, Драгона не знала. Исполняя просьбу волшебницы, она не нарушала их уединения, хотя, признаться, ей весьма хотелось узнать, в чём же причина недуга Ягодки. Но навья щепетильно относилась к личному и сокровенному. Это сокровенное девушка пока не была готова доверить никому, кроме Светланы. И Драгона не давила, не настаивала и не пыталась тайком разузнать, подслушать.
Пока навья виделась со Светланой только в больнице, наедине им не удавалось остаться, но всякую свободную минутку перед мысленным взором Драгоны вставал милый образ кудесницы, и медово-вишнёвый хмель мягко окутывал, разливался в груди. Светлана не шла у неё из головы, это было сродни одержимости, но не мучительной и изматывающей, а тягуче-сладкой, тёплой, дарящей весенние крылья. Драгона потеряла покой, мало спала, но не чувствовала усталости. Её носили незримые ласковые крылья наваждения по имени Светлана.
Призывая на помощь трезвый разум, она пыталась подсмеиваться над своим состоянием, но самовысмеивание никак на него не влияло. Разум был в стельку пьян. Эта не в меру болтливая собирательница сплетен, младшая сестрица Бенеда, попала в точку, следовало это признать. Да, она сделала это с безжалостной прямотой и с полным отсутствием бережности к чужим чувствам, к коей призывала матушка Рамут, но была невыносимо, до рыка сквозь стиснутые клыки права. Задать ей трёпку? А смысл? Правда от этого не исчезнет.
А правда состояла в том, что при взгляде в тёплую вишнёвую нежность глаз Светланы Драгона уже себе не принадлежала. Она тосковала, когда долго не слышала милый голос, в котором перезванивались блёстки весны, и пьянела от счастья, когда он мягкой, пушистой кисточкой щекотал ей слух и сердце.
Это была невыносимая, но такая сладостная правда, что ни смеяться над ней, ни отказаться от неё было решительно невозможно.
Драгона даже дошла до того, чем грешат многие влюблённые: она пыталась писать стихи. На полке в её комнате стояли несколько стихотворных томиков их с матушкой рыжеволосой соотечественницы Гледлид, известной сочинительницы и собирательницы устных преданий, сказок и былин, а также члена белогорской книгопечатной палаты и супруги кудесницы Берёзки. Гледлид владела словом безупречно, каждая её строчка была мастерски выверенной до последней буквы, до последнего оттенка смысла. Вдохновившись её поэзией, Драгона в ночной тишине своей спальни пыхтела над собственным творением, но, перечитав его поутру, предпочла сии беспомощные вирши сжечь в камине, пока никто случайно на них не наткнулся. О том, чтобы вслух прочесть их той, кому они были посвящены, или хотя бы просто как-нибудь молча подсунуть мятый листочек, и речи не могло быть.
Смирившись с тем, что стихотворца из неё не выйдет, да и с красивыми ухаживаниями у неё беда, Драгона предпочла язык поступков, а не всей этой словесной чепухи. Дела должны говорить о чувствах, а не возвышенная болтовня, решила она. Дела, которыми Светлана осталась бы довольна, и которые были бы полезны для неё.
Наконец Светлана сообщила, что Ягодку можно отпустить домой и лечить её дальше уже там. Острая душевная боль, которая и вызвала её отрешённое от мира состояние, была снята.
— Что же всё-таки вызвало недуг? — решилась Драгона спросить напрямую. И добавила, увидев сурово поджавшиеся губы Светланы и её потемневшие глаза: — Если не ответишь, я пойму.
— Она хочет оставить это в тайне из-за стыда, — со вздохом ответила кудесница. — Не хочет огласки. Одно могу сказать: она ещё долго будет избегать мужчин.
Драгона, вздрогнув от догадки, тоже ощутила невольное сжатие кулаков и челюстей.
— А тот, кто её обидел, останется безнаказанным? — хрипло проговорила она.
Вишнёвая мягкость в глазах Светланы уступила место непримиримому холоду стального клинка. И такой она, оказывается, могла быть — безжалостной и непримиримой.
— Я уже позаботилась о том, чтобы он не смог больше никого таким образом обидеть, — ответила она. — Тем, чем он наслаждался сверх всякой меры и против воли девушки, больше насладиться он не сможет. И недуга своего он тоже будет очень стыдиться. Я не люблю делать такие вещи, не люблю наказывать людей и делаю это крайне редко. Но это единственный способ, которым я могла помочь этой беде, не прибегая к огласке. Она уже знает, что воздаяние он получил. И ей от этого в какой-то мере легче.
Драгону беспокоил ещё один вопрос:
— Но сможет ли она когда-нибудь полюбить, создать семью?
— Не могу ответить наверняка, — грустно промолвила кудесница. — Из-за недуга у неё уже слава не самой лучшей и не самой подходящей невесты. Даже если она от него исцелилась, у людей всё равно осталось предубеждение. Ещё пять-семь лет, и она невестой считаться перестанет вовсе, станет вековушей.
— Мне не понять людских предрассудков, — вздохнула Драгона, качая головой.
— Да, оборотням не понять, — ответила Светлана. — Они живут долго, а людской век короток. Не успела создать семью вовремя — пеняй на себя... Если через названный срок у Ягодки так ни с кем и не сладится, ей одна дорога — в Белые горы, искать кошку-вдову, которая, быть может, её согреет и спасёт от одинокой судьбы.
— Вот для того-то мы, врачи во главе с матушкой Рамут, и трудимся, чтобы людской век стал дольше! — воскликнула Драгона. — И чтобы такой несправедливости не стало.
— Это правда, — улыбнулась волшебница. — Ваш труд способен многое изменить. Сохранить множество жизней, удлинить человеческий век, предотвратить много бед и не позволить пролиться множеству слёз.
— Ты тоже делаешь много добра, — осмелилась заметить навья, снова ощущая на себе вишнёвый плен милых глаз. — И я смею надеяться, что если мы будем трудиться вместе, может... получиться что-то хорошее.
Сказала — и тут же усомнилась: не дерзко ли? Но раскрывающаяся ей навстречу тёплая глубина зрачков кудесницы и весенняя нежность её улыбки поощряла, ободряла и вселяла надежду.
А тут — новые хлопоты: во время ночного дежурства Драгоны в зимградскую больницу пришла молодая женщина, почти девочка, со следами зверских побоев на лице. Прижимая к себе два пищащих свёртка, она без сил осела на пол.
— Позовите... госпожу Рамут, — выдохнула она. — Скажите ей... что я... Будинка. — И теряя сознание, прошептала: — Она... сказала... что я могу прийти... днём и ночью...
Был ли её обморок связан с сильнейшим нервным напряжением или с полученными повреждениями? Когда её перенесли в смотровую комнату, Драгона обследовала её своим «просвечивающим» взглядом. Она помнила эту бедняжку: совсем недавно ей удаляли сгусток крови из черепа, выбритая область после операции на голове даже ещё толком не заросла. И вот — опять беда.
Сосуды в мозгу были целы, но под синяком скрывался перелом глазницы с затрагиванием носовых пазух и перелом канала зрительного нерва. Наибольшую опасность представлял последний, так как грозил Будинке слепотой. Нерв был сдавлен.
— Как ты вообще до больницы-то сама дошла со всем этим, милая? — пробормотала навья. — Да ещё и с детьми на руках...
Будинка и не могла сейчас говорить, но вопрос не требовал ответа: Драгона, скорее, сама с собой разговаривала. Матушку Рамут в три часа ночи она решила не беспокоить, а вот младшую сестрицу Бенеду вызвала из тёплой постельки: несмотря на молодость, та считалась лучшей в области восстановления костей и нервов. Пусть Бенька вкалывает, зараза болтливая. Работать — не языком молоть.
Уже через двадцать минут Бенеда была в хирургическом зале — с помятым со сна лицом, но уже чётко соображающая.
— Водицы из Тиши жахнула, — пояснила она. — Недурно бодрит, не хуже бакко.
— Хорошо. Работаем, — коротко сказала Драгона.
Как и знаменитая костоправка, в честь которой молодая целительница была названа, Бенеда ставила кости на место, не прикасаясь к больному. Первым делом она взялась за канал зрительного нерва: быстро устранила сдавливание последнего и скрепила переломы с помощью своего целебного воздействия. Оно ускоряло срастание костей во множество раз. С обломка на обломок буквально на глазах перекидывались мостики из новой костной ткани, и они могли держаться вместе, пока словно бы на живую нитку смётанные. Дальше восстановление шло само, но тоже с повышенной скоростью, подхлёстнутое Бенедой. Потом она занялась глазницей, а Драгона в это время добавляла своего целебного воздействия к воздействию сестры. Один целитель — хорошо, а два — лучше. И для больного, и для самих врачей: на лечение расходовались их силы.
— Благодарю, сестрёнка, — сказала Бенеда. — Оставляем её пока в обезболивании?
— Да, лучше пока оставить, — согласилась Драгона. — Пусть отдыхает, а утром матушка Рамут её посмотрит и всё остальное долечит.
— Ты её будить не стала, а меня подняла? — усмехнулась Бенеда. И добавила серьёзнее: — Ну и правильно, ни к чему её ночами дёргать, пусть лучше выспится.
Малышей уже осмотрели, те были в порядке. Бенеда, выдернутая вызовом из постели, домой досыпать не пошла, осталась в больнице, чтобы утром продолжить работу. До начала рабочего дня оставалось совсем немного времени. Ей требовалось восстановление затраченных на лечение сил, и она прилегла в комнате для отдыха врачей. Там стояли несколько лежанок, на одной из которых она и устроилась.
Будучи, как и её сестра Лада, рождённой в браке Рамут с Радимирой, Бенеда не являлась ни навьей, ни женщиной-кошкой. Она тоже имела человеческое строение ушей, но в росте не уступала дочерям Лалады, да и через проходы перемещалась так же, как и они, без кольца. В зверя она не перекидывалась, но родилась с занятной особенностью — покрытая пушком, как маленькие навии или Марушины псы.
«Это что за неведомая зверушка?» — добродушно посмеивалась Радимира, впервые взяв малышку на руки.
А матушка Рамут, увидев пушок на щёчках крохи, сразу решила:
«Её будут звать Бенедой».
Потом этот пушок с тела сошёл, но остался на щеках в виде бакенбард — совсем как у её достопамятной тёзки, тётушки Бени из Нави. С выбором имени матушка Рамут попала в точку. С её ростом, бакенбардами, густыми бровями, крупным носом с горбинкой и тяжёлой нижней челюстью двоюродная правнучка знаменитой костоправки не походила на изящных белогорских дев. Она ещё в детстве выбрала себе наряд женщины-кошки, но носила и длинную косу, убирая её на работе в узел. Радимира недоумевала, как воспитывать маленькую Беню, чему её учить: ведь если в зверя не перекидывается дочка, значит, вроде бы, белогорская дева? А матушка Рамут с улыбкой говорила: «Ну, какая же она дева? Это Бенеда! Бенеда, понимаешь?» И не ошиблась.
Подросла дочурка — и впрямь Бенеда, вне всяких сомнений. От растительности на щеках она не избавлялась совсем, но носила её коротко подстриженной.
Драгона видела: сестрица поработала отменно, Бенеда-старшая ею бы гордилась. За нею не нужно было что-то исправлять или доделывать, кости она сложила безупречно, у оборотня всё срослось бы наилучшим образом через пару дней, но Будинка была человеком. И всё равно восстановление костей шло гораздо быстрее, чем обычно у людей: его ускорило целебное воздействие. Любуясь этой превосходной работой, Драгона чувствовала уважение к сестре. В детстве Бенька порой заставляла её внутреннего зверя скалиться и рычать, да и сейчас иногда хотелось её оттаскать за уши, но в работе ей не было равных. Язва и зараза, но умница.
— Вот же ублюдок... Так я и знала, что это повторится.
Было шесть утра. Рамут, перенеся первую из своих утренних лекций на более позднее время, пришла долечивать и выводить Будинку из обезболивания: малышам требовалось кормление. Вслед за Драгоной она похвалила образцовую работу Бенеды, а потом целительным прикосновением камня довела восстановление и заживление до полного завершения. Оценила она и то, что дочери дали ей поспать. Щелчок пальцами — и Будинка вздрогнула ресницами, глубоко вздохнула, зашевелилась, ощупала лицо руками.
— Всё, голубка, всё уже зажило, — проговорила Рамут мягко. — Деток пора кормить.
— Ой, госпожа Рамут, — заплакала Будинка. — Ушла я от него совсем, убежала!
— К родителям вернёшься? — спросила Драгона.
Будинка замотала головой, из-под её зажмуренных век струились слёзы.
— Матушка с батюшкой ещё в тот раз сказали — сама виновата, не надо было мужу перечить. Не будет мне от них ни жалости, ни помощи. Не знаю я, куда идти мне... Госпожа Рамут обещала помочь... Вот я и пришла... Сама не помню, как дошла! Лежала, мучилась, ныло у меня всё и болело, а как ночь настала и уснули все, сыночков взяла и из дому убежала!