— Золотце моё родное, ну ведь быстрее получится, если вдвоём, — улыбалась навья. — А это для меня не труд, а отдых, перемена деятельности.
— Ну хорошо, ещё водицы из Тиши принесёшь, когда попрошу, — согласилась Лада, улыбчиво сияя колдовскими очами, в которых отражалось золото садовой волшбы.
Она принялась высаживать молодые растеньица. В каждую ямку она сыпала золотую пыльцу волшбы, осторожно вынимала из горшочка с комком земли саженец и опускала в лунку. Из её пальцев, окутывая стебелёк, тянулись золотые ниточки.
— Ты расти, огурчик, крепкий и здоровый, радуй мою матушку урожаем, — приговаривала Лада.
Зачерпывая ковшиком воду из ведра, она поливала саженец щедро и обильно. Вода была тёплой, в ней тоже искрилось золото — растворённый свет Лалады. После полива Лада беззвучно шевелила губами, колдовала пальцами, а юное растение отвечало ей, покачивая листочками и выпуская гибкие и цепкие усики.
— Матушка, верёвочку мне отрежь, — попросила Лада.
Рамут отрезала от мотка кусок тонкой бечёвки такой длины, чтоб хватило для подвязки. В деревянном остове теплицы имелись крючки как раз для этой цели. А под потолком была уже натянута сетка с крупными ячейками, по которой огуречным плетям предстояло виться горизонтально, чтобы плоды свисали вниз и их было легко собирать.
Лада бережно накинула петельку на стебелёк, а свободный конец бечёвки отдала Рамут, чтоб та подвязала саженец к крючку. Навья, стараясь не слишком сильно натягивать бечёвку, дабы не повредить хрупкий росток, сделала узел.
— Ну, вот и хорошо, — кивнула Лада.
Так они сажали, пока не кончилась вода. Помня просьбу дочери, Рамут взяла вёдра и перенеслась на полянку, где покоилась в сосне Северга. Застывшее в вечном покое древесное лицо озаряли утренние лучи.
— Здравствуй, светлого тебе покоя, матушка, — шепнула Рамут. — Я водицы возьму.
Источник на полянке за прошедшие годы набрал силу, а людские руки воздвигли над ним каменный свод — домик для ключа. Рамут набирала воду ковшом и наполняла вёдра, время от времени бросая задумчивый взгляд на сосновый лик. А рядом росли две тихорощенские сосны, посаженные девами Лалады. Их Рамут с Радимирой приготовили для себя. По тихорощенским меркам это были пока совсем юные деревья: если охватить их стволы объятиями, кончики пальцев соединятся. Та, что поближе к матушке — для Рамут. А вторая — для супруги. Ждать им ещё долго — расти, крепнуть, набирать силу, чтобы в свой час принять в себя упокоение...
Всё это воспринималось просто, обыденно и совсем не печально, в порядке вещей. С матушкой Рамут разговаривала, как с живой, а о своей сосне думала просто как о доме, в который через много лет ей предстояло вселиться. Полянку наполнял тихорощенский светлый покой, пропитанный умиротворением, и тоскливым мыслям здесь было не место.
Рамут, шагнув в проход, вернулась с вёдрами к теплице. А когда ступила на молодую весеннюю травку своего сада, вёдра сами чуть не выскользнули из рук: на скамеечке около теплицы сидела навья-воин в чёрном плаще и доспехах, как у Северги. Опять Серебрица, а вернее, Гердрейд застала её врасплох... Хотя уже не так пронзительно и душераздирающе, как в первый раз.
— Здравствуй, госпожа Рамут, — сказала она, поднимаясь навстречу. — Вот, зашла увидеться с тобой и сказать, что поступаю на службу. Берут меня в пограничное войско Воронецкого княжества.
Проверка признания Серебрицы подтвердила правдивость её слов. В той деревушке, где жила спасённая ею девушка, её помнили по рассказам стариков. Жили там и потомки родичей той девочки, в их роду рассказ о женщине-оборотне с серебристыми волосами и зелёными глазами жил как семейное предание. Серебрицу выпустили из темницы, после чего она изъявила желание вступить в войско. В деле она себя уже показала, что такой силе и умению зря пропадать? А дёрганье зубов Серебрица поклялась навсегда бросить, оставив это дело настоящим врачам. Каждый должен заниматься тем, что он лучше всего умеет.
Они сидели в беседке и пили отвар тэи с печеньем и сыром. Постоянное тепло ещё не установилось, это только в парнике садовая волшба Лады создала прекрасные условия для огурцов — расти не хочу. Но сегодня солнышко пригревало хорошо, с весенней лаской, и всё вокруг будто улыбалось — ясно и спокойно. Лишь Серебрица в своём воинском облачении немного не вписывалась в эту умиротворённую картину, чёрным тревожащим пятном темнела на нём. Холодный блеск доспехов и серебро её косы оттеняли мрачную черноту её плаща. Латы сохранились превосходно, ничуть не потемнели и не заржавели: в Нави тоже работали умелые мастера. Состояло защитное снаряжение из чешуйчатой кольчуги с мощными щитками-наплечьями, щитков-наручей и высоких сапог, покрытых пластинками брони. Шлем в виде устрашающего звериного черепа гостья держала в руке. Изготовлены доспехи были явно на заказ, по мерке: Серебрица была не самой крупной представительницей народа навиев.
— Славная у тебя дочурка, — проговорила она, скосив взгляд через плечо. Там Лада заканчивала сажать огурцы.
— У неё есть супруга, — предостерегающе приподняв бровь, усмехнулась Рамут.
— Да я не в том смысле, — блеснула Серебрица клыкастой улыбкой, отправила в рот ломтик сыра и запила отваром. Добавила серьёзно: — Просто... милая очень. Сразу видно — дитя большой любви.
Это прозвучало грустновато-ласково. Снова сердца Рамут коснулась чуть печальная задумчивая нежность пристально-изумрудных глаз гостьи.
— Я рада, что ты наконец обрела своё место и занятие, — только и промолвила она.
Серебрица чуть усталым прищуром глядела в чистое небо поверх древесных крон. Почки только начинали раскрываться, и деревья отбрасывали совсем мало тени, поэтому в саду было много света и воздуха, как в чисто вымытой комнате, в которую ещё не внесли вещи.
— Думала я, думала... Больше ничего путного, кроме как снова на службу податься, не придумала, — проговорила Серебрица, сделав крошечный глоток отвара. — Светланке я уже не нужна, её теперь есть кому охранять... — Она усмехнулась, поставила чашку. — А больше я ничего толком не умею. Ратная служба — единственное ремесло, которым я владею. Вот только так уж вышло, что у меня нет в Яви дома, некуда на побывку возвращаться. Ты позволишь, если я в отпуск буду приезжать к тебе?
— Конечно, — без колебаний ответила Рамут с тонкой, щемящей болью памяти в сердце: зима, заснеженный двор дома тёти Бени, пылающий камин, длинные ноги матушки Северги, протянутые к огню, кувшинчик и чарка на столике. — Для тебя здесь всегда найдётся домашняя настоечка.
— О, а вот это было бы славно, — улыбнулась Серебрица. — Благодарю тебя, госпожа Рамут. Рада была с тобой увидеться.
Поблагодарив за гостеприимство, она поднялась из-за стола. Рамут тоже встала, они покинули беседку и неторопливо зашагали по садовой дорожке, выложенной каменной плиткой.
— Ой, наша гостья уже уходит? — К ним спешила Лада, уже закончившая с высадкой огуречной рассады.
— Хорошо у вас тут, да пора и честь знать. Служба ждёт, — ответила Серебрица с поклоном и небольшим, но чётким щелчком каблуками.
— Ой, подождите совсем чуть-чуть! — воскликнула Лада. — Я сейчас, я скоро!
И она нырнула в проход. Рамут подошла к теплице и окинула взглядом посадки. Волшба уже делала своё дело: саженцы успели чуть-чуть подрасти и уверенно цеплялись усами за бечёвку.
— Люблю огурцы, — с усмешкой пояснила Рамут. — Сама тоже иногда в саду копаюсь, но ранний урожай у меня благодаря Ладе. Она настоящая садовая кудесница.
— А на средней грядке что? — полюбопытствовала Серебрица.
Огуречные ростки сидели в два ряда вдоль стенок теплицы, а посередине земля тоже была обработана и потемнела от полива.
— А тут, наверно, Лада зелень посеяла.
В этот миг Лада вернулась с узелком, источавшим вкусный соблазнительный дух. С поклоном протягивая его Серебрице, сказала:
— Не откажись, уважаемая гостья, возьми с собой. Пирожки с ранним щавелём и яйцом, сама пекла.
Серебрица застыла в смущении, и Рамут подбодрила:
— Бери, бери, это от всей души.
Гостья с церемонным поклоном приняла угощение.
— Благодарю, прекрасная Ладушка. У тебя столь же великое и доброе сердце, как у твоей родительницы, — сказала она.
<p>
*</p>
— И когда свадьба?
— По обычаю — осенью, Цветик.
<p>
...</p>
Пока Светлана трудилась в зимградской больнице, исцеляя душевные недуги (ей всё-таки выделили одну смотровую комнату для работы с такими страждущими), Цветанка жила на постоялом дворе и слонялась без дела по городу. Братья-купцы помирились и хорошо заплатили кудеснице за её помощь, вот она и сняла для своей телохранительницы жильё. Вторая охранница, Серебрица, пробыла в темнице гораздо дольше Цветанки, а когда вошла в комнату на постоялом дворе, бывшая воровка её не узнала.
Перед ней стояла воительница в чёрном плаще и доспехах — таких витязей из Нави Цветанка видела во время войны. У воительницы были глаза Серебрицы и её волосы — правда, причёсанные гораздо строже, чем прежде. Они были тщательно убраны в косу, а с боков голова серебрилась коротенькой щетиной.
«Серебрица... Ты, что ли?» — нахмурилась Цветанка.
Воительница кивнула. Она смотрела то ли с усмешкой, то ли грустно, то ли виновато... А может, всё сразу.
«Прости, Цветик. Я не та, за кого себя выдавала. Моё имя — Гердрейд, я навья. Там, в своём мире, я была воином. Это моё ремесло, к которому я решила вернуться... Так уж выходит, что наши пути отныне расходятся. Воронецкая пограничная дружина меня принимает».
«Вот, значит, как...»
Цветанка опустилась на лавку. Да, что-то было в Серебрице... этакое. Странное. И не поймёшь толком, что именно. Вроде — Марушин пёс, а как будто немного чужая. И с местными оборотнями не ужилась. Впрочем, теперь странности вставали на свои места. Серебрица знала, что Навь умирает, что оборотни из того мира придут сюда. Она знала о грядущей войне. Откуда? Да потому что сама была родом из Нави! Всё верно...
«Не держи на меня обиду, Цветик, ладно? Ты и Светланка мне стали очень дороги, но мне нужно заняться своим делом. Я устала скитаться. Да и Светланка наша, похоже, тоже решила осесть и остепениться. Ты тоже подумай насчёт этого... Не вечно же тебе быть перекати-полем. Ладно, у меня не очень много времени, служба ждёт. Обнимемся, что ли?»
Цветанка оставалась неподвижной. Усталость, растерянность, печаль придавили её так, что даже пальцем пошевелить было трудно. Протянутые для объятий руки Серебрицы опустились, она чуть слышно вздохнула, склонилась и поцеловала её в обе щеки.
«Удачи тебе, Цветик... Может, ещё свидимся».
Светлана тоже не просто так зачастила в зимградскую больницу. Чувствовалось и витало в воздухе, что не только ради помощи страждущим она туда ходит. Что-то новое проступало в её мягких вишнёво-карих глазах — милых глазах её матушки Нежаны... Новый свет, новый оттенок жизни. Даже к облачку весенних чар, пахнущих то ли яблоневым цветом, а то ли ландышами, примешивалось что-то особенное, щемящее и глубокое — высокое, как небо, и крылатое, как песня.
Это случилось ещё до возвращения Серебрицы. Однажды поздним вечером Цветанка ждала кудесницу, а та всё не возвращалась... Снедаемая тревогой, Цветанка отправилась к зимградской больнице. Здание, построенное навиями-зодчими, в сумраке излучало молочно-лунный свет, на крыльце стояли двое. В рослой навье в чёрном кафтане и сапогах, с пышными чёрными волосами до середины шеи Цветанка узнала Драгону, которая приходила вместе со Светланой в темницу. И именно Светлану она сейчас держала в объятиях, а та, глядя на навью снизу вверх, с доверчивой нежностью обвивала её шею ответными объятиями. Судя по близости их лиц и губ, они только что поцеловались и в следующий миг собирались снова предаться этому приятному занятию. Так и случилось: ротик Светланы сладко утонул в поцелуе, жарко ласкаемый устами навьи. На миг Драгона оторвалась, окинула кудесницу хмельным счастливым взглядом, клыкасто улыбнулась и снова ненасытно прильнула к её губам. Никакого принуждения со стороны навьи не было: и в раскрытии целуемых уст волшебницы, и в доверчивом кольце её обнимающих рук, и в том, как она прижималась к Драгоне всем телом, дышала и пела глубокая и искренняя взаимность.