— Ах ты, дрянь неблагодарная, тебя поили-кормили, в семью приняли, а ты нас теперь ругаешь да перед людьми поносишь, поклёп на нас возводишь! — взвилась свекровь.
— Так, моё терпение лопнуло! — ударил судья кулаком по столу. — Выведите её вон из палаты судебной!
Как ни причитала, как ни просила прощенья свекровь, но два дюжих молодца крепко взяли её под белы рученьки и выволокли вон. Остался её сын один в качестве истца. Народ загудел, зашушукался.
— Тихо! К порядку! — гулко пробасил судья. — Продолжаем суд! Пусть теперь навьи-целительницы ответят, что, как и зачем делали, лечили жёнку или калечили, правда ли то, в чём истцы их обвиняют. Да говорите всё как есть, ни слова лжи!
Драгона ощутила лёгкий холодок. Летнее вишнёвое тепло взгляда Светланы укрепило её дух, и она вышла вперёд. Чётко, спокойно и как можно более простым языком, понятным для несведущих во врачебных делах людей, она рассказала о двух операциях. Навья подчеркнула, что вмешательства не направлены на то, чтобы менять нрав, мысли и поступки людей, они только лечат телесные повреждения и недуги. Также она попросила судью выслушать свидетелей — других врачей из больницы, которые видели, в каком состоянии пришла Будинка. Судья согласился, свидетелей выслушали. Среди них были и женщины-кошки, которые издавна пользовались большим доверием и уважением у людей. Коротко выступила Бенеда, которая проводила вторую операцию; она подтвердила, что такие повреждения можно было получить только от сильных ударов. Подытожила выступление стороны ответчика Рамут, которая рассказала о том, что её целью всегда было улучшение человеческой жизни и борьба с недугами, для того она и трудилась все эти годы, открывая лечебницы и обучая новых врачей.
Радимира подтвердила её слова, а уж она-то, как одна из самых влиятельных женщин-кошек, без которой не обходилось ни одно государственное дело на самом высоком уровне, не могла не знать, вредна или полезна деятельность её супруги. Радимира как раз ведала вопросами безопасности и всегда всё проверяла самым тщательным образом. Если бы дела известной целительницы приносили вред, ей не позволили бы делать то, что она делает, и с немалым успехом. Также досточтимому судье должно быть хорошо известно, что добро на эту деятельность дала сама княгиня Огнеслава, а князья Воронецкого и Светлореченского княжеств её в этом поддержали.
Вдруг раздался изумлённый и почтительный гул. Народ в передних рядах оборачивался, чтобы разглядеть, что происходило сзади.
— Огнеслава... Белогорская княгиня, — передавалось из уст в уста.
Раздалось громогласное:
— Дорогу княгине Огнеславе!
Те из зрителей, которым не хватило сидячих мест, поспешно расступались, отодвигаемые кошками-дружинницами, а по образовавшемуся проходу, сверкая золотой вышивкой на красном корзне (плаще — прим. авт.) и бисером на чёрных сапогах с кисточками, величаво и с достоинством шествовала правительница Белых гор. Драгоценный княжеский венец сверкал на её гладкой голове оружейницы, а с темени спускалась на грудь длинная косица с яхонтовым накосником на конце. Погода была ещё прохладная, и под плащом Огнеслава носила чёрный белогорский кафтан с золотой вышивкой. Вышивки не было слишком много — в основном по нижнему краю одежды и рукавов, а также на груди.
От Драгоны не укрылось, какой изумлённый взгляд устремила матушка Рамут на супругу. Радимира чуть улыбнулась: видимо, это она известила княгиню о суде. Огнеслава не могла оставить его без внимания: всё-таки обвинения выдвигались против самой известной целительницы, которая возглавляла всё врачебное дело в Белых горах и прилегающих княжествах.
Сам судья встал навстречу Огнеславе, все в судебной палате тоже поднялись на ноги. Княгиня нашла глазами ответчиц, улыбнулась и кивнула, те почтительно поклонились.
— Нет нужды докладывать, — сказала белогорская правительница, — я знаю суть дела. И скажу следующее: все обвинения, которые этот голубчик и его матушка выдвигают против госпожи Рамут и её дочери Драгоны — полная чушь и клевета. Это просто смехотворно. Госпожу Рамут я знаю много лет, уважаю и ценю, восхищаюсь её добрыми и полезными делами и той неутомимостью, с которой она трудится на благо людей, во имя их здравия. Её дочери выросли также достойными уважения труженицами врачебного дела и искусными целительницами. А вот поведение истца, из-за которого его супруга тяжело пострадала и вынуждена была бежать из дома, вызывает у меня гнев и отвращение. Человек, поднимающий руку на хрупкую женщину, мать, носящую во чреве его собственных детей — негодяй и мерзавец. Подобная жестокость не может быть ничем оправдана. Думаю, уважаемый судья согласится с моим предложением взять этого человека под стражу незамедлительно. Ну а меру наказания для него следует избрать по всей строгости.
Под вопросительно-выжидающим взглядом Огнеславы судья вытянулся, руки по швам.
— Справедливейшая и мудрейшая из государынь! — гаркнул он. И крикнул страже, указывая на побелевшего Зрыку: — Ребята! Взять его!
Крепкие добрые молодцы, опоясанные мечами, подступили к Зрыке с обеих сторон и взяли под руки. Тот затрясся, забормотал:
— Не губи, государыня... Не губи, судья-боярин-батюшка! Всю вину признаю, бил, обижал жёнку по пустякам! Только не губите, головушку мою бедную не рубите!
Судья распорядился:
— В темницу его, на хлеб и воду! Через две седмицы — сечь прилюдно на площади кнутами, сорок ударов, пока шкура на спине не лопнет! И лицо его народу показать и имя с позором огласить, дабы запомнили и других девок ему в жёны не отдавали, коли свататься придёт. Пусть бобылём живёт, ежели не умеет достойным образом с жёнкой обращаться. А сия жёнка, коли желает, вольна с ним долее не оставаться и детей себе оставить.
Зрыку увели под одобрительный гул народа, а Будинка, никак не ожидавшая, что ради её дела в суд придёт сама белогорская повелительница, опять ослабела — от потрясения. У неё затряслись и подкосились колени, когда она услышала приговор своему мужу. Она побледнела и начала заваливаться назад, и Светлане с Драгоной опять пришлось её поддержать с двух сторон. Огнеслава, заметив это, воскликнула участливо:
— Да усадите вы бедняжку! — И добавила мягко, обращаясь к самой Будинке: — Ничего, голубушка, сиди, сиди. Всё закончилось, больше тебя никто не обидит. Слышала я, ты хочешь к нам в Белогорскую землю перебраться... Ну, добро, примем тебя.
Будинка уже заливалась слезами от облегчения, счастья и благодарности ко всем, кто проявил к ней такое участие, заботился и защищал. Она чуть не сползла на пол, чтоб поклониться Огнеславе в ноги, но княгиня не позволила.
— Ну, ну, это лишнее, милая.
— Благодарю тебя, государыня, — всхлипывала Будинка.
— Не меня благодари, а госпожу Рамут, которая встала на твою защиту, — улыбнулась Огнеслава.
— И ей я благодарна от всего сердца, — воскликнула Будинка сквозь рыдания. — От меня родные матушка с батюшкой отказались, а она приняла, исцелила, помогла... Теперь она мне вместо матушки!
— Вот и обними свою вторую матушку, — добродушно молвила княгиня.
Та неловко ткнулась головой в плечо Рамут, припала щекой, а Светлана временно взяла у неё детей, чтоб объятия получились как следовало. Будинка прильнула всем телом и опять зашлась в счастливом плаче, сотрясалась, обнимаемая руками целительницы, и сама обнимала её что было сил. Драгона улыбалась, видя матушку смущённой и растроганной, и они со Светланой обменялись тёплым взглядом, от которого у молодой навьи снова стало сладко и светло на сердце. А в следующий миг она заметила, что Бенеда смотрит на них, многозначительно поигрывая бровями — мол, всё вижу, совет да любовь! Сердиться совсем не хотелось, напротив, Драгона протянула сестре руку, а та её сердечно пожала. Пожатие у неё было могучее.
— Благодарю, что пришла, сестрица, — сказала Драгона.
— Да не за что! — беззаботно отозвалась та. — Ну, вот и славно, что всё так закончилось. А теперь я, с вашего позволения, побегу на работу. Надо моего мальца проведать.
Она всё пеклась о Малко, готовила его, воздействуя на его позвоночник, чтобы ко времени операции тот был достаточно податлив.
— Давай, — кивнула Драгона.
Рамут тоже кивнула. Бенеда поклонилась княгине и Радимире, ласково подмигнула Будинке и исчезла в проходе.
Когда все начали покидать судебную палату, судья опустился на своё место и выдохнул, снял шапку, пригладил примятые ею волосы и утёр влажный лоб:
— Уф-ф... Едрёна кочерыжка! Ну и дельце...
Приговор он Зрыке влепил суровый, дабы угодить Огнеславе. Не вмешайся она, может, и отделался бы муж парой дней в темнице да денежной выплатой в казну. А ежели бы истец судью хорошо подмаслил, то и вовсе в его пользу могло дело повернуть. Но в присутствии белогорской княгини, под её строгим взглядом судья не мог поступить иначе, поэтому судил образцово-показательно, проявляя всё своё служебное рвение.
Поздним вечером, выйдя на крыльцо больницы с трубкой бакко в зубах, Драгона устремила взгляд в чистое весеннее небо. Пахло сыростью, талым снегом, просыпающейся от зимнего сна землёй и... знакомыми цветочными чарами — то ли яблоневым цветом, то ли ландышами, хотя и до того, и до другого было ещё далековато. Драгона знала, кому эти чары принадлежат, но не спешила оборачиваться — стояла в этом щемяще-нежном весеннем облаке, наслаждаясь до дрожи сердца и сладкого ёканья в животе.
На её плечи легли лёгкие руки, чуть погладили, просачиваясь живым теплом ладоней даже сквозь плотную ткань чёрного кафтана. Драгона улыбнулась, вынула изо рта трубку и ждала.
— Твоя матушка — достойнейшая из достойных, — бубенцовой трелью прозвенел голос Светланы. — И дочки у неё получились замечательные. Все умницы.
Навья обернулась, нырнув взглядом и душой в медовую глубину ласковых глаз, смотревших на неё тепло, серьёзно, доверчиво.
— Дум еррт дий файйегаште мэддельн дар вельдирр, — проговорила она. — Йег лейфеде дийг, Светлана.
Наклоняясь и приближая лицо, Драгона чувствовала усиление цветочной весенней сладости, от которой уже кружилась голова. Лёгкий хмель поворачивал не её саму, а мир вокруг них обеих, безмятежное тёмно-синее небо веяло прохладой, а дыхание Светланы — живительным теплом.
— Я уже знаю, как переводится первая часть твоих слов, — шевельнулись губы кудесницы в жаркой близости от рта навьи. — А вот что значит вторая?
Вместо ответа Драгона безоглядно, будто прыгая с утёса в воду, нырнула в тёплую, чуть дрожащую нежность шёлковых лепестков... то ли яблоневых, то ли ландышевых. Её собственные губы, должно быть, пахли бакко, и его терпкость мешалась с весенней сладостью — не приторной, а свежей, ластящейся к сердцу дуновением доброго ветерка. Ветерок пробирался за пазуху, доверчиво сворачивался там маленьким хрупким зверьком с огромными глазами и крошечными лапками. «Я теперь твой... Ты же не покинешь меня?» — мерцало в росисто-прозрачных глазах этого создания. «Никогда не покину, мой маленький, — нежно пело в груди у Драгоны ему в ответ. — Я тоже твоя, мой родной».
Это было удивительное весеннее чудо — изящный стан милой кудесницы в кольце объятий навьи. И ещё более прекрасным чудом стало дышащее яблоневыми чарами кольцо рук Светланы вокруг её шеи и плеч, а потом — шёпот-шелест, шёпот — вздох цветущей вишнёвой кроны, коснувшийся губ молодой целительницы:
— Я тоже тебя люблю, Драгона.
6
Колдовские пальцы Лады творили волшбу, осыпая золотой мерцающей пыльцой внутреннюю поверхность огуречной теплицы. Потом она принялась рассыпать горсти этой пыльцы по грядкам, и та впитывалась в землю.
— Земле — плодородие! — шептала она. — Воздуху — тепло!
Снаружи стояли горшочки с огуречной рассадой и два ведра воды из Тиши. Было раннее утро, слышались птичьи голоса, и Рамут, любуясь работой дочери и наслаждаясь одним из своих редких выходных, то и дело порывалась помочь.
— Матушка, сиди, сиди, отдыхай, — отказывалась та. — Мне в радость для тебя трудиться! У тебя и так труда хватает в жизни.