Железный цветок - Форест Лори 13 стр.

– Андрас Воля, – наконец произносит Сорайя срывающимся от волнения голосом. – Это Коннор. Твой сын.

Мы с Тьерни, как по команде, потрясённо охаем. Андрас, ловя ртом воздух, ошеломлённо смотрит на мальчика. Малыш Коннор застенчиво улыбается и крепко обнимает Сорайю.

– Сорча сама привезла его к нам, – объясняет Феррин, успокаивающим жестом опуская руку на плечо Андрасу, который всё ещё не в силах издать ни звука.

– Хочешь его подержать? – тихо предлагает Сорайя и, не дождавшись ответа, подносит малыша поближе к Андрасу.

Коннор бесстрашно смотрит новому знакомому в глаза, и Андрас берёт его на руки. Мальчик крошечными пальчиками тянется к лицу Андраса и гладит линии вытатуированных рун.

И вдруг по щекам Андраса начинают катиться слёзы.

Феррин и Сорайя молча обнимают его вместе с малышом. Коннор недоумённо разглядывает странных взрослых и касается кончиком пальца слёз, стекающих по лицу Андраса.

– Мы теперь одна семья, – говорит Сорайя.

Её глаза наполняются слезами.

– Я никогда не думал, что у меня будет настоящая семья, – хрипло отвечает Андрас. – Был уверен, что мы с матерью всегда будем одни на всём свете.

– Ты не один, – утешает его Сорайя. – Северная стая приняла четверых мужчин из племени амазов.

Малыш Коннор, вероятно устав от избытка эмоций, нетерпеливо ёрзает и тянется к матери. Андрас целует ребёнка в макушку и передаёт Сорайе.

– Пойдём, Андрас, – зовёт Феррин. – Нам о многом нужно поговорить.

Андрас поворачивается к Тьерни, и, когда они обмениваются многозначительным взглядом, на его лице отражается океан чувств.

– Иди, – говорит она, вымученно улыбаясь. – Я очень за тебя рада.

Андрас кивает и уходит с ликанами.

Мы с Тьерни молча смотрим друг на друга, и в её взгляде я читаю всю трагическую историю последних дней: её новый друг, с которым они так быстро и так неожиданно сблизились, скорее всего, уйдёт в мир ликанов, совершенно закрытый для неё, Тьерни, потому что она хочет остаться собой.

Водной феей.

– Я не хочу об этом говорить, – резко отвечает она на незаданный вопрос, мучительно щурясь. – Иначе сейчас совершенно случайно налетит буря. Беспощадная. Прямо сейчас. – Она мрачно косится на потолок. – Прямо здесь. Посреди этого чёртова праздника.

И, прежде чем я собираюсь с силами произнести хоть слово, Тьерни разворачивается и выбегает из зала.

В тот вечер, проведя несколько часов с дядей Эдвином в доме для гостей, я решаю отыскать Андраса. Мне не терпится узнать, о чём же он говорил с ликанами.

С фонарём в руке я пробираюсь по лесу, осторожно ступая по мёрзлой земле, к пещере Наги. Деревья по-прежнему настроены враждебно, я чувствую их краем сознания, но постепенно учусь вытеснять их неприязнь.

Впереди мелькает пламя костра, слышится голос Андраса.

– Ты теперь следишь за мной, мама?

Мама?

И, прежде чем я успеваю понять, что происходит, рядом со мной из тьмы возникает Айвен. Он тихо идёт ко мне, едва различимый среди деревьев. Я останавливаюсь, повинуясь его безмолвному приказу, и молчу. Айвен прикладывает палец к губам, берёт меня за руку и кивает в сторону костра.

Мы двигаемся почти бесшумно и подходим чуть ближе к поляне, откуда гораздо лучше видны Андрас и его мать, профессор Воля.

Поразительно, как сильно Андрас изменился всего за несколько часов! Он снял все металлические украшения амазов, все руны-обереги, а вместо привычной алой, испещрённой рунами одежды на нём теперь кельтская куртка и штаны. Неизменными остались лишь чёрные татуировки-руны на его лице.

Профессор Воля с нескрываемым изумлением смотрит на сына, который сидит у огня, сцепив руки на коленях и склонив голову.

– Почему ты так странно одет? – беспокойно спрашивает она. – Почему ты оставил всё… и даже амулет Богини… дома?

Андрас долго молчит и наконец произносит:

– Сегодня я встретил своего сына, мама.

– Сына?

– Его родила Сорча Ксантиппа.

По лицу профессора Воля пробегают тени отчуждения и тревоги.

– Та девица, которая явилась из племени амазов, презрев все правила обряда плодородия? Та, к которой ты так ненормально привязался?

Андрас как будто теряет дар речи, поражённый отповедью матери.

– Ты разве не слышала, что я сказал? У меня есть сын!

Профессор Воля в глубоком раскаянии качает головой.

– И грехи мои приумножились… – Она оглядывается, будто ищет кого-то среди деревьев. – И где он? Этот твой сын?

Андрас с яростью смотрит на неё, выпятив квадратный подбородок.

– Его взяли к себе ликаны. Он теперь один из них. И я намерен тоже уйти к ним.

Женщина застывает, словно силясь поверить в услышанное.

– Целых два года, – продолжает Андрас, – они растили моего сына как собственного. И теперь пригласили меня стать членом стаи. Я смогу стать отцом своему сыну, а со временем обрести любовь и семью.

Мать вздрагивает, как будто от удара.

– У тебя уже есть семья, – напоминает она срывающимся голосом.

– Да, я знаю, – тихо отвечает Андрас. – Я люблю тебя, мама. И знаю, чем ты пожертвовала ради меня. Но довольно… нельзя вечно жить так… Пойдём со мной к ликанам. Они обещали, что примут нас обоих, чего не сделало твоё племя.

Глаза профессора вспыхивают яростью:

– Нет. Никогда!

– Но почему?! – вдруг взрывается Андрас. – Что такого ты знаешь о них?

– Я знаю достаточно! – восклицает она. – Они все – зло. – Профессор размахивает рукой, как будто рубит огромным мечом лежащий перед ней невидимый предмет. – Они слепо подчиняются вожакам-мужчинам… Как рабыни.

– У них были и женщины-вожаки.

– То время давно ушло, Андрас. Они олицетворяют всё, что презирает Великая Богиня. И нет им прощения. А после смерти от них ничего не останется, как будто их вовсе и не было на свете. А мы отправимся в райские кущи – к нашему божеству.

Андрас качает головой:

– Я больше не верю в эти сказки.

– О чём ты? Что значит не веришь?

– У каждого народа или расы – у фей, ликанов, эльфов, гарднерийцев, амазов, – у всех есть своя вера, отличная от других. Общее только одно: они считают, что только их вера истинная, а все остальные – отступники и ничего не стоят.

– Они не правы!

– Я знаю, – горько вздыхает Андрас. – Правы всегда только амазы. Разве ты не понимаешь? Мне нет места в твоём племени. Все ваши традиции и обряды говорят о том, что мужчины хуже и опаснее женщин и годны только на то, чтобы помогать плодить новых женщин-амазов. Я больше в это не верю. Я не подлый и не коварный, и мне не нужно душить в себе безумную страсть унижать женщин.

– Потому что мы покаялись и искупили вину!

– Ничего подобного. Это очередная ложь!

– Ты сам не понимаешь, что делаешь! – отчаянно выкрикивает профессор Воля. – Ты накличешь гнев Богини на нас обоих!

– Не накличу, – упрямится Андрас. – Потому что никакой Богини нет!

Мать в ужасе смотрит на сына. Потом поднимает глаза к небу, будто ожидая увидеть молнию, летящую к ним, чтобы наказать за богохульство.

– Моли о прощении! – странным шёпотом приказывает она.

– Нет, – отвечает Андрас. – Я сказал правду и извиняться не стану.

На её лице застывает маска ярости.

– Если ты пойдёшь дальше по дороге проклятий, ты мне не сын!

По лицу Андраса ничего нельзя прочесть.

– Зато тогда, мама, ты сможешь вернуться к своему племени, к людям, которых ты действительно любишь.

Профессор Воля колеблется, на её лице уже нет былой решимости.

– Андрас…

Он вдруг вскидывает руку, показывая матери ладонь с растопыренными пальцами.

– Взгляни на мою руку, мама, – требует он. – В ней столько же костей, сколько в твоей – в противоположность лживым россказням о рождении мира, которые выдумало твоё племя.

– На тебя падёт проклятие Великой Богини! – срывающимся голосом кричит его мать. Глаза профессора блестят от непролитых слёз. – Однажды ты умрёшь, и от тебя останется лишь горстка пепла. И я пойду в райские кущи одна. Прежде была надежда, что Богиня сжалится над нами, но твой поступок… нам больше не быть вместе, сын мой.

– Нет, мама, – тихо увещевает её Андрас. – Когда мы умрём, от нас обоих ничего не останется, лишь пепел, как от всех остальных. И неважно, сколько историй придумано на свете, чтобы опровергнуть реальность. Мне дана лишь одна жизнь, и я хочу прожить её, ни о чём не жалея. Пусть я обзаведусь женой, детьми и буду жить с народом, который меня примет. Амазы ничего этого нам с тобой не дали.

Профессор Воля молча стоит у костра, по её щекам катятся слёзы.

– Я больше не амаз, мама, – сочувственно говорит Андрас. – Но тебя я не брошу. Ты всегда будешь для меня самой родной на свете. До весны я поживу в лесу, буду по-прежнему помогать тебе с лошадьми, как обещал. А потом уйду в Южную стаю ликанов и примкну к ним. Очень надеюсь, что однажды и ты откажешься от вранья, которым тебя столько лет потчевали амазы.

Профессор Воля лишь качает головой, мучительно подыскивая слова.

– Андрас, нет…

– Мама, я всё решил, – обрывает её Андрас. – Если ты не можешь принять это, тебе лучше просто уйти, – грустно добавляет он.

– Сын мой…

– Нет, – с нажимом произносит Андрас. – Оставь меня в покое.

Профессор Воля колеблется, оглядывается, будто обезумев от горя, и уходит, скрываясь за деревьями. Андрас, сгорбившись и обхватив голову руками, остаётся у костра.

Дождавшись, пока шаги профессора Воля окончательно стихнут, мы с Айвеном подходим к костру и усаживаемся по обе стороны от Андраса, который по-прежнему сидит совершенно неподвижно.

– Прости… мы всё слышали, – говорю я, ласково касаясь ладонью его спины. – Мне очень жаль… всё так сложно.

Андрас поднимает голову и устремляет отчаянный взгляд в огонь. На его щеках блестят слёзы.

– Если бы только я мог стереть руны с моей кожи, – наконец хрипло и подавленно произносит он.

Как же его утешить? Поддержать?..

– Знаешь, а у тебя скоро будут невероятно красивые глаза, как у всех ликанов, – ободряюще говорю я. – Их сияние затмит любые татуировки, уж поверь.

Андрас выдавливает смешок и слегка растягивает губы в улыбке.

Я кладу руку ему на плечо.

– Твой сын очень похож на тебя, ты заметил?

Улыбка Андраса становится чуть шире, но вскоре тает. Он снова поворачивается к костру, терзаясь противоречиями.

– Если бы моя мать пошла со мной… Я не хочу её бросать. Но я боюсь, что она никогда не примет моего сына.

Я грустно вздыхаю.

– Люди меняются, Андрас. Когда-то я до смерти боялась икаритов. А теперь таскаю из амбара за кухней корм для питомцев Ариэль. – Коротко усмехнувшись, я долго смотрю на угли в костре, сияющие алым. – Твоя мать может и передумать. Особенно после встречи с Коннором.

Андрас скованно кивает, старательно пряча подступившие слёзы. Я отворачиваюсь и замечаю, что Айвен пристально следит за мной. Смотреть в его ярко-зелёные глаза нелегко – в моей душе нарастает беспокойство.

С глубоким прерывистым вздохом я отвожу взгляд.

Глава 12. Вниз по спирали

– Как ты думаешь, этого хватит, чтобы вылечить крыло Наги? – шепчет Тьерни, глядя на крошечную склянку астербана в моих руках.

Аптека мага Эрноффа, освещённая тусклыми фонарями, находится вдали от главных улиц. Полки здесь заставлены бутылками, флаконами и коробочками разной величины, набитые порошками, измельчёнными листьями, микстурами и тониками. С потолка с ржавых крючков свисают сушёные ящерицы, а стеклянные сосуды, выстроившиеся вдоль дальней стены магазинчика, наполнены когтями чёрных драконов.

Я задумчиво разглядываю порошок цвета киновари, прикидывая, хватит ли содержимого баночки для приготовления лекарства.

– Вроде да.

Левое крыло Наги упрямо отказывается заживать, несмотря на все усилия Андраса и Ариэль. Разрыв мягких тканей плечевого сустава оказался слишком глубоким, однако есть надежда, что астербан, лучшее средство для заживления ран, нам поможет.

Тьерни подносит желтовато-коричневый клубок корней сангвинарии и молча смотрит на меня сверкающими в полутьме глазами. Я давно понимаю её без слов и просто киваю. Да, и это снадобье нам тоже понадобится. Из него мы сделаем микстуру, которой лечат красный грипп, – она называется «Норфюр». Это лекарство в аптеках стоит довольно дорого, и Джулиас попросил нас приготовить, сколько получится, для беженцев. В их лагере в последнее время слишком многие болеют.

В памяти всплывает амбар, где прячут беженцев – мы ходили туда несколько дней назад, чтобы отнести первую партию микстуры, – и у меня тоскливо сжимается сердце. В тот вечер измученный Джулиас сам открыл нам дверь, точнее, приотворил всего на несколько сантиметров, только чтобы забрать коробки с лекарством, из последних сил благодарно нам улыбнувшись. Мы едва успели разглядеть у него за плечом нескольких обитателей старого здания.

Большинство из них были смарагдальфары, в основном дети. Их изумрудная чешуйчатая кожа тускло мерцала в свете единственного фонаря, а зелёные волосы выглядели неопрятно, как и поношенная одежда. Почти все они сидели или стояли, привалившись к небольшим стогам сена. Пол был устлан страницами, вырванными из «Книги Древних».

Смотреть на этих несчастных без сострадания невозможно. Они все такие худые, с покрасневшими глазами и красной сыпью вокруг губ – типичные симптомы красного гриппа.

Айрис, Фернилла, Бледдин и Айвен помогали Джулиасу заботиться о детях вместе с несколькими не заразившимися смарагдальфарками и моим бывшим профессором по металлургии Фионом Хоккином. Вот уж кого не ожидала встретить здесь – я не сомневалась, что Фион давно перебрался в Западные земли.

Бледдин опустилась на колени, успокаивая ребёнка. Когда она оглянулась и заметила меня, её глаза угрожающе блеснули. «Убирайся!» – казалось, она была готова выкрикнуть это.

Я уже закрывала дверь, когда Айвен, сидевший рядом с больной девочкой, прижимая ладонь к её лбу, вдруг посмотрел на меня. Наши глаза на мгновение встретились, и меня охватил жар.

Когда мы с Тьерни шли обратно к городу под чёрным беззвёздным небом, я один раз оглянулась.

На крыше амбара, будто призрачные часовые, сидели трое стражей. Они пробыли там не дольше удара сердца и растворились в холодной безжизненной ночи.

Тьерни тянет меня за рукав, возвращая к реальности.

– Нам пора, – тихо напоминает подруга.

Встряхнув головой, чтобы прийти в себя, я беру у Тьерни корешки сангвинарии, и мы вместе идём платить за покупки.

Бородатый взлохмаченный аптекарь занят. Он растирает в ступке чёрный драконий коготь. Мы немного нервничаем и надеемся, что выбранные снадобья удастся объяснить заданием по аптекарскому делу. Однако аптекарь даже не смотрит на нас, быстро записывает что-то в гроссбух и возвращается к своему занятию.

Молча вознося благодарности, – вот ведь какой рассеянный и нелюбопытный аптекарь попался! – мы с Тьерни быстро завязываем мешки, покрепче запахиваем тёплые накидки и выходим из магазинчика. Холод тут же кусает нас за щёки, а наше дыхание повисает в ночном воздухе облачками пара. Ссутулившись, мы шагаем против ветра обратно к университетским корпусам.

– Нам туда, – показывает Тьерни на проулок на другой стороне выложенной брусчаткой улицы. – Я всегда так хожу.

Мы торопливо идём к тому самому проулку, прячась от ветра за медленно катящим фургоном, нагруженным деревянными бочками, и огибая по дороге группу альфсигрских эльфов. Не глядя по сторонам, я следую за Тьерни, мечтая поскорее спрятаться от ледяного ветра.

У самого поворота в проулок на железном крюке болтается единственный фонарик, бросая золотистые отблески на стены и брусчатку. Однако стоит нам с Тьерни сделать всего несколько шагов по улочке, как мы в ужасе останавливаемся.