Морока (сборник) - Корнеев Михаил Яковлевич 2 стр.


– Мне койкуда нельзя показываться, так ты сходишь. Бумага за бумагой – нигде никакой задержки.

– А куда-ж мы это повезем?

– Мало-ль местов – куда хошь вези – везде примут.

Ваньке и это в ум нейдет.

– Ну, так ты совсем бессознательный, ты к фабрике не подходишь – я тебя в учреждение определю.

Учреждением сам Агафон и заведует. Комната большая, только барышень нет. Послали на биржу, а там уж до них разобрали.

– Устройте облаву!

– Облава не по нашей части – обратитесь в чеку!

С чекой у Агафона нелады.

– Ну так мы барышень напрокат возьмем!

Сговорились с соседним учреждением: все как надо – три барышни, да еще молодой человек в придачу – ходит на цыпочках – точь-в-точь старый режим.

А Ванька свое:

– Дай мне талон, я домой уеду!

– Что тебе дома – погоди, мы еще развертываться будем…

– Не хочу и развертываться – там меня невеста ждет!

– Вот чудак – столько барышень а он – невеста!

Сговорись с любой…

Ванька отговариваться:

– У меня костюма нет.

– Костюм по ордеру подучишь!

Бумагу написал, позвонил и выходит Ваньке костюм, настоящего сукна, английского, какого теперь не достанешь.

Совсем это Ваньке удивительно:

– Как у тебя так выходит?

– Э, брат, посмотри-ка в окно!

Смотрит: ну что-ж – люди ходят…

– И все по панели. Хочешь по камням ходить будут?

Взял веревочку, веревочкой тротуар обогнул, и вправду – ходят все по камням.

7. ПОРТНОЙ.

Приходит Ванька к Андрону.

– Хочешь, я тебя в учреждение определю – и пайки и барышни, всего много!

– Брось, Ванька, – это до добра не доведет!

Тут ему Ванька и то и се – и про фабрику, и про Агафона, и про веревочку, – Андрон и слушать не хочет.

Ванька ему:

– Ну, ты, видно, совсем бессознательный!

И дает ему книжечку да листок:

– Прочти, тут про тебя все прописано.

– Знаем, читал!

Уж Ванька и картуз взял, да Андрон:

– Я и запамятовал – письмо тебе…

Матка пишет, что долго не едет, и талон прислала, старому-то, может, срок вышел. Невеста кланяется и, видно, скучает.

– Ну что – поедешь? Поезжай, брат!

Да чего спрашивать! Пожитки невелики – от Андрона прямо на вокзал.

Матка встречает.

– Ишь ты – я смотрю, каким вырядился!

И вправду – франт франтом – в новом костюме!

– Да что же ты запропастился – думала сгиб совсем! Ванька подумал-подумал:

– Да портной, – говорит, – задержал, я за одно костюм-то там и в шитье отдал…

Личность

.

Приходит Афонька на вокзал – народу – не протолчешься: тут черед и там черед, но знает куда и встать. Опрашивает.

– Куды хошь, – говорят, – туда и становись, а как нас трое, то мы в трех очередях стоим.

Торк к одному череду, торк к другому.

– Ваш, – спрашивают, – номер?

У Афонька никакого номера и нет!

Тут какой-то щупленький вертится.

– Где тут номера ставят?

– Ты – говорит, – постой!

Прибежал с бумагой:

– Я тебя нулем запишу – вперед первого пойдешь! Как тебя записать?

– Пробочкин, – это Афонька-то отвечает.

– Вот, – говорит, – и ладно, ты – Пробочкин, а я – Бутылочкин буду – мы и пара!

Афоньку всего передернуло.

– Да ты, ведь, врешь!

– Чего мне врать – я тебе и личность покажу. Так и написано: Бутылочкин.

– Ну, так нам, значит, вместе и ехать!

Прошли нулем во всех чередах. До выхода еще три часа. Афонька и говорит:

– Ты постой, а я пойду на базаре чего куплю.

– Что ж – иди!

– Можа и тебе надо?

– Не, говорит, я все по ордерам даром получаю.

Приходит на базар – к тому, к сему приценивается.

– Почем, – спрашивает, – кофий?

– Какой возьмешь – советский – пять, а настоящий – и все пятнадцать.

Денег у Афоньки только что на советский.

Вышли к поезду – все номера и перепутались; тот Афоньке: – Держись за меня! – а Афоньку уж взад оттиснули: он к вагонам, – этот штабной, а тот еще какой, – никуда не сажают.

Сел в товарный, прямо на навоз.

– Это ничего: – навоз вещь чистая, вши меньше. Сидит, дремлет, и снится ему, будто матка самовар ставит, а на столе – каравай, да большой такой каравай и будто бы сдобный.

– Ешь, Афонюшка, чай у вас, в городе, не сладко. А там и кофий пить будем…

Вдруг ни с того ни с сего:

– Ваша личность!

Сунулся спросонок в один карман, сунулся в другой – нету личности.

– Была, – говорит, – да запропастилась…

– Ищи, ищи, нам некогда.

И народ тоже:

– Вишь, – говорят, – какой забрался.

Собирай, значит, пожитки, да вылезай. Привели к коменданту.

– Как, – спрашивает, – зовут?

А уж ежели личности нет, как ни назовись, все одно, та к чему – что Афанасий, что Кондратий; назвался Кондратием.

Посадили в караулку, а там уж много таких – кто без билета, кто без пропуска, а кто, как и Афонька-горемычный – вовсе безо всего. В этакой толпе и совсем затеряешься – ажно сердце закипело:

– Я, – говорит, – телеграмму дам.

Подошли к телеграфу. Все честь честью – думали и квиток дать, да вдруг:

– Покажите вашу личность!

А ему и крыть нечем.

– Ну, что, ерепенился – вот тебе и телеграмма.

Иди, значит, опять в караулку. А уж за ним и следить перестали – куда такой пойдет – все равно вернут.

Тут старичек приметнулся: Афонька ему так и так…

– Это, – говорит, – не беда: есть, – говорит, – здесь фимик один – личности делает.

Пришли. Домишка низкий такой, перекошенный. Раскрыли дверь, а там будто солдат сидит, да черный весь и усы у него вверх.

– Личность, – говорит, – это можем, только, конечно, деньги… Советскую, – говорит, – за двадцать, а настоящую и за все пятьдесят – какую хочешь…

Афоньке и на советскую не хватает.

* * *

Живет и неделю, и две. Днем дрова грузит, ночью в потолок плюет. Ску-у-ушно. Да и хлеба дают – не разживешься.

У кого личность есть – подержат, подержат, да и выпустят, а таким, как Афонька, надо и год и два выслуживать.

Другие еще письма пишут, а ему и писать некуда – матка грамоты не знает, да в волости все равно за глаза ничего не дадут; в город писал – ответа нет.

А тут еще мертвых собирать – под мостом это: ежели кто, скажем, на крыше или на ступеньке едет, того этим мостом и снимает. Приедут – а они там уже – кто без головы, кто без ног и в личности не разберешь.

Больно уже нехорошо. Бегал к коменданту:

– Отпусти, – просит, – век буду бога молить.

– Как же я тебя отпущу: може ты вор, может и дезертир, я же за тебя отвечаю. Вот принесешь личность – тогда другое дело.

А тут на грех паренька прислали – афонькиных лет, Прокофий.

– Я, – говорит, – по недоумению, у меня все бумаги в порядке…

А сам по карману похлопывает: вот, значит, где бумаги.

Легли спать – сними это паренек пиджак и повесь над головой; – Афонька не будь дурак – бумаги себе и к коменданту:

– Я, – говорит, – по недоумению, у меня все бумаги в порядке.

Тот посмотрел – так и есть.

– Вот тебе купон – поезжай назад.

Так Афонька и уехал.

Приезжает домой, а там уж другой сидит.

– Вам что угодно?

Так и так, я, мол, Афонька, здесь живу и даже по домовой книге прописан. Верно, по домовой книге есть такой – Афонька.

– А почем знать, что ты и есть Афонька, покажика личность.

Ан по личности-то выходит, что не Афонька. а совсем Прокофий.

– Что ж, проваливай, брат. Ежели бы Афонька – туда-сюда, да и то мог бы не пустить, у меня ордер есть!

Сел Афонька на бульваре – заплакал: ни родных ни угла, разве что в чеку, да и туда небось с личностью не принимают.

Глядит – этот щупленький-то идет, Бутылочкии будто бы.

– Ты что-ж, – говорит, – от меня тогда сбежал? Я, – говорит, – в штабном доехал.

Афонька ему так и так, все рассказал.

– Да ты не горюй, покажи-ка личность.

А на личности-то и адрес прописан.

– Вот туда и иди.

Пошел. Молодуха встречает.

– Что, – говорит, – вам угодно?

– Я, дескать, Прокофий и здесь живу…

– Какой же ты Прокофий – и лицом не схож и будто пониже будешь…

– Что, – говорит, – лицо – это ни к чему: вот посмотрите личность.

Глядит – и впрямь Прокофий.

Присела, всплакнула.

– Ну, – говорит, – что ж, живи коль ты и взаправду Прокофий. На, – говорит, – тебе обеденную карточку – небось проголодался.

Загробная жизнь

1.

Приехал к Лексею из деревни брат погостить: пожил денька два да и умер. Пока на столе лежал – ничего, а как могилу землей засыпали, тоскливо стало: жил человек и нет его – и в деревню не знаешь как отписать. Да делать нечего – самому жить надо. Пошел на завод. Рядом с ним черный в очках работает:

– Ты, брат, не горюй, теперь наука дошла, и мертвых воскрешают. Вот намедни у Марьи муженек с того света вернулся, пуще прежнего драться начал, – жалуется, – хушь бы и не приходил. Ну, оно, конечно, пьяница, а хорошего человека отчего ж и не воскресить… Та-ак…

Очки на глаза навел, да опять напильником что-то подтачивает.

Лексей вокруг него юлой вертится – где, да как; ничего не говорит.

Пошел на улицу – авось навернется.

Народу на улице – так и снуют, так и снуют, подойти, да спросить – ну, а как на неверного человека нарвешься? Подошел было к одному – да язык не повернулся:

– Как тут, – говорит, – к вокзалу пройти?

– Я, – отвечает, – не здешний; спроси у милиционера, он все знает.

Эх, была не была. Подошел к милиционеру.

– Где тут, товарищ, мертвых воскрешают?

И ждет, что будет. Милиционер вынул книжечку – в книжечке у него все прописано.

– Дом, – говорит, – такой-то, на такой-то улице; все, что надо, объяснил.

Пришел Лексей – все как есть, и улица такая я дом, – дверь со львами, на дверях ручки медные блестят, дотронуться страшно. А внутри как есть контора, человек за столом в телефон кричит, барышня на машинке постукивает.

– Вот, значит, у меня какое дело… все объяснил.

Человек и глазом не моргнет.

– Что-ж, – говорят, – и это можно: давно умер – сто, недавно – и за пятьдесят…

Как обухом по голове: где у Лексея такие деньги.

– Ищите, где дешевле – только ведь работа не та! Ну, да ладно – по бедности десять процентов скинем!

Разве продать что – душа человечья, жалко – что ему на том свете маяться, поживет еще, а там как-нибудь и выплатит…

2.

Собрал какие там пожитки, да на базар. Ходит по базару:

– Пятьдесят!

Никто не дает. А меньше никак нельзя – разве, что десять процентов скинут…

Как уж стемнело, пошел домой. Идет переулком, а на него – трах! Налетели с боков и сзади, рот зажали…

Бросил все, да бегом! Прибегает в милицию.

Вот так и так – ограбили!

– Мы, – говорят, – поищем, – записали в протокол, да где найти?

Тут какой-то сжалился, посоветовал:

– Да вы, – говорит, – прямо в артель обратитесь.

– Какая артель?

– Да вот, что этими делами занимается…

И адрес дал.

Приходит Лексей в артель – а они там сидят.

– Не можем отдать – ищите через милицию!

А сами посмеиваются:

– Если мы всем возвращать будем, у нас никакой бухгалтерии не получится, тоже ведь расход большой, и со снабжения сняли!

Смотрит, а пальто его тут на вешалке висит. Дай посижу, отдохну – авось что и придумаю.

Сидит, смотрит, а там все несут и несут, а эти записывают да на склад отправляют.

– Ну, думает, с этаких доходов и сто человек воскресить можно.

– Я, – говорит, – у вас работать хочу!

– Вот это дело!

Записали в книгу:

– У нас – говорят, – не то, что фабрика, наше дело верное!

3.

Сколько там времени прошло – приходит Лексей в ту самую контору, деньги на стол:

– Вот вам все пятьдесят, и скидки не надо, только получше сделайте.

Деньги пересчитали:

– Ладно, сделаем, приходи завтра в пять, а не придешь – без тебя оборудуем!

С утра на фабрику пошел. Товарищ тот – рядом стоит.

– Ничего, говорит, сверх естественного… Она, наука, и не до того дошла: во Франции там, в Америке женщину на мужчину переделывают; за деньги все можно!

И опять напильником что-то подтачивает.

Дошло дело – без четверти пять. Подходит к двери, а там швейцар не пускает: собрание – хочешь не хочешь, а слушай, для своей же пользы! А итти надо – что как без него что-нибудь не так сделают!

Он в окошко, спустился по трубе – дворник там:

– Ты чего из окна вылез!

– Пропусти, милый! – все ему объяснил..

– Ну, ладно, – иди с богом!

Время без пяти – бежит что есть силы – один переулок остался. Хвать – какие-то:

– Куда бежишь?

– Отпустите, – просит, – дело есть!

– А какое такое дело?

Так и так…

– Ну, ты путаешь все – не из тех ли ты, что пальто с людей снимают? Пойдем, там разберут, откуда бежишь.

Лексей тут – я не я – да дело кончено: попался голубчик. Заперли, жди до утра, а утром, пожалуй, и на тот свет… Оно бы, – знато, можно и за себя пятьдесят внести, да уж теперь поздно, не выпустят…

Продержали до утра, а утром выведи:

– Ну, беги…

4.

Прибежал домой, а брат уж на кровати лежит, цыгарку курит: из могилы вернулся.

– Ты где пропадал?

– Я-то что, а вот ты-то как?

И хочется спросить, да боязно – что не поверит. Небось ему и память землей отшибло…

Денька два погостил – собирается брат домой, а у Лексея опять на языке вертится – да никак сказать но может.

А тот уж у двери:

– Батька деньжонок просил, как ты?..

Тут уж язык развязался:

Я бы, говорит, и рад – да на тебя издержался. По настоящему-то за тобой должок есть…

– Что, да как, – Лексей все ему и выложил.

– Брось, – говорит, – чепуху городить.

– Не веришь, так я тебе и место покажу…

Пошли в эту контору самую – и улица такая и дом, дверь со львами, на дверях ручки медные, блестят, дотронуться страшно.

Входят, а там никого нет: швейцар один.

– Приходите завтра, сегодня не работаем.

Сатана

1.

Дрюнька в учреждении при дверях состоял. Начали сокращать, осмотрели дверь:

– Эта, – говорят, – дверь нам не нужна – ее забить надо.

И остался Дрюнька без службы.

Пошел на биржу – там без него народу много и ответ один:

– Дожидайтесь очереди.

Постоял, постоял в хвосте, да наскучило: вздумалось по городу побродить. Идет улицей и видит: каждый своим делом занят: тот булки продает, тот папиросы, а тот в магазине сидит, разным товаром торгует. Только Дрюнька без дела, и продавать ему нечего…

Вышел на площадь, а с площади улица идет, и вся как есть людьми переполнена: стоят кучками и что-то друг с другом шепчутся.

Дрюнька тоже подошел, слушает, а понять ничего не может.

Тут какой-то к нему:

– Вы что продаете?

Дрюньку зло взяло:

– Я, – говорит, – душу хочу продать, да никто не берет.

Тот подумал, подумал…

– А сколько вы за нее просите?

Дрюнька настоящей цены и не знает!

– Так чего-ж ты продавать пришел, коли цены не знаешь! Ну, да, как-нибудь столкуемся – приходи завтра в это самое место…

А, ведь, что, и на самом деле купит?

– Ладно, приду!

А у самого голос изменился. Ведь и человек-то, так себе – низенький, да вертлявый – а поди-ж ты – сам сатана!

2.

Пришел домой:

– Слышишь, Митрий, к самому сатане на службу определился – ты теперь со мной не шути!

Приходит на то самое место – а сатана там уже, а и с ним другой, в белой шляпе.

– Мы бы, – говорят, – у любого могли – да твое счастье…

Назад Дальше