<p>
Будет всё как я хочу</p>
<p>
I. Хлеба и зрелищ</p>
- Мия, Нанна, Тея! Что за безобразие?!
- Мы постелили скатерть, синьора. Как вы сказали.
- Это не скатерть - это безобразие!
- Да, синьора.
- Вы что, издеваетесь?
- Почему? Вы сказали "безобразие". Мы согласны.
- Быстро в стирку!
Солнце тянулось из-за Тосканских холмов и уже касалось пальцами необработанного камня. Первый этаж палаццо на улице Виа-Ларга превратился в шахматную доску. Фигуры в этой игре света и тени не участвовали - они обретались внутри и совершенно не желали изобразить хоть какое-то подобие порядка.
- Бьянка, Мария, Лукреция! Вы готовы?
- Мам, она взяла мои ленты!
- Ты сама разрешила!
- Я разрешала вчера, а сегодня они мне самой нужны!
- Я не успела вчера!
- Кто не успел, тот опоздал!
- Сейчас вы опоздаете все вместе. И я вам всыплю по первое число!
- Тогда мы не сможем сегодня позировать.
- У вас и так не особенно получается.
- Всё равно пока перестелют скатерть...
Раздражённая выходками взрослых дочерей, высокая худощавая женщина хлопнула дверью в их комнату и направилась дальше - в свой утренний дозор.
Навстречу ей - воплощению дневной бодрости - шествовал почтенный старец - весь воплощение невозмутимой ночи, ведь ночь - это старость дня.
- Вся в заботах, невестка?
- Ох, синьор, не говорите. Совсем с ног сбилась.
- Ты не к Лоренцо случайно идёшь?
- И к нему тоже.
- Я сам его разбужу. Всё ему выскажу, паршивцу, полночи спать не давал...
Ведь если утро - это юность дня, то чаще всего оно бывает сонным и ленивым.
У спальни Лоренцо уже растерянно топтались двое слуг:
- Синьор Козимо, мы уже не знаем...
- Отойдите-ка, - старый Козимо припадает к двери, прислушивается, знаком установив тишину, - и стучится. - А ну вставай, негодник! Ночью куролесит - с утра не добудишься!
Спальня внука отвечала тишиной.
Козимо недовольно потёр кулак и постучал тростью.
Дверь робко отворилась, и в коридор выглянула растрёпанная девица.
- Лоренцо только что заснул, - сонно моргнула она.
Трое мужчин переглянулись.
- Так растолкай его, - потребовал суровый старик.
Девушка виновато зевнула.
- Ладно, сам виноват, - со скорбным выражением лица изрёк дед. - Тебя как звать, красавица?
- Леонелла, - девушка прислонилась к косяку.
- Пойдём-ка с нами завтракать, Леонелла. А он пусть дрыхнет тут до Второго пришествия.
Леонелла блаженно улыбнулась, натянула на плечи платье, на глазах у всех троих зашнуровалась со скоростью солдата, поднятого сигналом тревоги, и весьма изящно подала руку хозяину дома.
Тем временем хлопотливая невестка сбавила шаг, приподняла подол так, чтобы складки легли как можно живописнее, и поднялась на второй этаж, стараясь, чтобы лестница как можно тише отзывалась на её присутствие.
На этой стороне дома ещё царил полумрак, и дама, аки тать в нощи, подкралась к двери.
- Дорого-ой! - позвала она после короткого стука. - Ты скоро? Я ночью написала новый сонет!
- О Господи, - откликнулись из-за двери.
- Осторожней, синьор, - произнёс второй голос, - иначе я вас порежу.
Хозяйка зашла в спальню, пожелала доброго утра и мужу, и цирюльнику, напомнила, что завтрак ждёт, и спустилась на кухню.
В глаза плеснуло солнцем, а начищенная посуда весело засверкала, приветствуя синьору. Чего нельзя было сказать о кухарке.
- Синьора Лукреция! - она безвольно уронила руки на передник. - Всё пропало...
Лукреция оттеснила повариху от стола и отщипнула от горячей корки. Причитания за спиной подтвердили, что она взяла верный след.
Достав не глядя мелочь, синьора позвала служанку, только что возвратившуюся из кладовой, и велела ей встать у дверей и ждать, пока по улице не пройдёт дочка пекаря, которую отец в это время как раз посылает продавать хлеб.
Что же, всеобщая медлительность нам только на руку, подумала Лукреция и, прищурившись, выглянула в окно.
По улице проезжала - нет, тащилась - повозка, и скрип её колёс напоминал храп. Из какого-то окна высунулась рука и схватила возницу за грудки. От неожиданности тот чуть не свалился с козел, но рассмотрел обидчика и успел обняться и расцеловаться с ним прямо на ходу.
Мимо прошла стайка женщин в широкополых шляпах паломниц и пожелала всем, в том числе двум мулам, доброго утра.
Флоренция просыпалась.
Дама улыбнулась сама себе: на ум пришла удачная фраза - и поспешила в кабинет, чтобы её записать.
Тем временем её супруг как раз вспоминал добрым словом увлечение жены, щедро делившейся плодами своего творчества, чтобы ему не было скучно во время вынужденного затворничества. Но теперь-то межсезонье, с его сыростью, иссякло, обострение прошло, и он сможет избрать себе общество по собственному усмотрению.
Цирюльника эти речи задели за живое: у него с благоверной не ладилось, давно бы с чистой совестью прибил, а она, ведьма, даже не изменяет, придраться-то не к чему...
На этих словах брадобрей замер с открытым ртом, потому что над окном нависла тень. Под изменчивым утренним светом она преобразилась в кусок белого полотна, по которому скользнула чья-то нога, а потом рука, а после другая рука, измазанная зелёной краской, ухватилась за раму.
- Вот чего не хватает этому брату Филиппу?.. - задумчиво наблюдал синьор за спускавшимся по простыням человеком.
- Ума, наверно, - вздохнул цирюльник, положил бритву, взял ножницы и, когда макушка беглеца скрылась под подоконником, ловко откромсал конец простыни.
За столом Лукрецию уже ждали свекровь и деверь со своей женой. Последняя держала за ухо племянника - то есть младшего сына Лукреции - и топала ногами так, что скатерть перед ней ходила ходуном. Скатерть-таки постелили свежую.
- Объясни своему Джулиано! Раз и навсегда! Что нельзя подкладывать мышей в туфли! Кому бы то ни было!
- Она сама прыгнула, - оправдывался Джулиано, подаваясь вслед жестам тётки. - Я нёс её Лукреции показать, а она сбежала.
- Кто сбежал, Лукреция? - уточнила Лукреция-старшая.
Деверь не выдержал и фыркнул.
- Не смешно!
- Джиневра, ну перестань. Можно подумать, ты в детстве никогда не ловила мышей.
- Ты что, издеваешься?! - невестка всплеснула руками и выпустила мальчика.
- Джованни, уведи ребёнка, - попросила Лукреция.
Джованни вышел с племянником за дверь, украдкой из-под полы передав спасённую мышку, а Лукреция приблизилась к Джиневре и нарочито спокойно принялась разглаживать скатерть, аккуратно перекладывая с места на место ножи и вилки.
- Девочки, не ссорьтесь, - умоляюще посмотрела на них свекровь.
Лукреция улыбалась. Она не держала зла на Джиневру, ведь Джиневра злилась не на неё, а на мужа, которому так и не удалось возглавить семейное дело. Точнее, возглавить-то удалось, но вёл он его из рук вон плохо, больше внимания уделяя чужим детям и чужим женщинам и вечно опаздывая с решениями. Он и на ней, Джиневре, женился с порядочным опозданием - когда их ребёнку исполнилось два года. Так что причиной сварливого нрава невестки был Джованни, а остальные домочадцы лишь подворачивались под руку.
К слову о домочадцах, в дверях уже показались Бьянка, Мария и Лукреция-младшая, что с лицами стремящихся в атаку рыцарей синхронно склонились перед старшими в реверансе, воинственно направились к столу и сурово грохнули стульями, усаживаясь, однако, в ряд - очевидно, чтоб можно было в любой удобный момент толкнуть врагиню локтем.
Следом, выждав угрозу бури, вернулись Джованни и Джулиано, заговорщицки перемигиваясь и подозрительно держа руки за спиной. Джиневра нервно дёрнулась и на всякий случай отодвинулась подальше от мужа.
Затем явился Пьетро, в сопровождении слуг, которые довели его до самого стола, чтобы занять место рядом с Лукрецией, и помогли поместить больные ноги на скамейку. Несколько раз он бросил опасливый взгляд на жену - не вздумается ли ей прочесть обещанный сонет, но скоро отвлёкся на разговор с братом.
Последним же вошёл дедушка Козимо, с полной таинственности и самодовольства улыбкой... и с какой-то затрапезной девицей под руку.
Семейство Медичи дружно ахнуло.
Девица уселась на место Лоренцо, то есть рядом с Джулиано, который сидел рядом с родителями, а Медичи-старший устроился во главе стола, то есть с другой стороны от Лукреции.
- Это кто? - бесцеремонно спросила жена Козимо.
- Леонелла, - невозмутимо принялся он за еду. - Она моя гостья. То есть сначала она была гостья Лоренцо, а теперь моя. Не смотри на меня так, Контессина. Имею право.
Получив запрет от мужа, старая Контессина принялась сверлить взглядом гостью.
- А где Лоренцо? - вкрадчиво поинтересовался отец.
- Спит, - коротко ответил дед, продолжая трапезу.
Лукреция молчала: она очень нервничала, потому что до сих пор не вернулась служанка с хлебом.
- Ну-ну, - произнёс Пьетро и тоже занялся завтраком.
Обстановка накалялась - так перед грозой копится напряжённая тишина.
Леонелла, кажется, почувствовала нечто схожее, потому что принялась быстрей орудовать ножом (она ела с ножа).
К счастью, всех отвлекли шаги за дверью. Дверь отворилась, и на пороге возник человек, ещё более потрёпанный, чем Леонелла, весь покрытый дорожной пылью, сквозь которую просвечивали пятна зелёной краски. Камзол, некогда, в незапамятную пору, нарядный, он снял и завязал на поясе, открыв на всеобщее обозрение разорванную рубашку и свежие ссадины на груди и руках. В руках он держал конец простыни, из-под которой тщетно пытались выпутаться какие-то девушки - Лукреция с трудом разобрала, что их две, так они мельтешили под полотном.