Оборванец освободил их от покрывала, взял у одной из рук корзину с булками, поставил на стол, и приобнял девушек за плечи.
- Ну что, господа. Вот вам и хлеб, и зрелища. А с вас, я смею полагать, чего-то причитается. Да, девушки?
Дочка пекаря и служанка замерли как пришибленные. Впрочем, ушибы на них действительно красовались.
- Очередной неудачный побег? - осведомился Козимо. - Причём же здесь мы, позвольте узнать, маэстро Филиппо?
- Да так, мало ли, - Филиппо оставил девушек и развернул простыню, демонстрируя волнистую линию отреза.
- Такое полотно... - хором воскликнули Контессина и Джиневра. - Было...
- Я так понимаю, справедливости мы не дождёмся. Ну ладно я - у меня с вами свой расчёт. А дамы?
Лукреция обвела растерянным взглядом всех присутствующих, которые дружно пожали плечами, поднялась из-за стола, осмотрела корзину вместе с содержимым и обратилась к служанке:
- Ты заплатила?
Та кивнула.
Лукреция выбрала из корзины несколько булок и слазала в кошелёк:
- А это... за ущерб.
Булочница тоже кивнула, прижала корзину к груди и ушла.
Служанка вернулась на кухню.
- Что ж, пожалуй, вернусь к работе, - Филиппо помял и подёргал отрез. - Закончу поскорее и больше связываться не стану. А это себе возьму - пригодится, - и, на ходу распутывая узел, соединявший два куска полотна, мятежный художник не спеша направился к лестнице, но развернулся на полпути. - Студию-то откройте.
- Принеси ключ, - сказал Пьетро младшему сыну. - У меня на столе.
Джулиано послушно пронёсся по лестнице мимо Филиппо, но уже через минуту мчался обратно, крича ещё с верхних ступеней:
- Там нет никакого ключа!
- Как так - нет?
- Ты внимательно посмотрел? - подхватила мать.
- Я там всё обшарил - нету!
Художник вздохнул и присел на ступени:
- Сначала не выпускали. Теперь не впускают. Никакой свободы... Тирания и деспотия...
Тут Лукреция охнула и закрыла рот ладонью:
- Это ведь я взяла его. Когда утром заходила. И положила в кошелёк... Совершенно бездумно...
Она вытряхнула всё из кошелька на стол. Среди монет ключа не оказалось. Дырки в кошельке тоже не было.
- Вспомни, ты что-то доставала?
- Зачем-то лазала в омоньер?
- Припомни хорошенько! - советовала вся семья, пока маэстро вслух рассуждал о пошатнувшихся основах Флорентийской республики.
На некрасивом, но выразительном лице Лукреции отражалась вся бурная работа мысли.
- Точно! Я же давала деньги Фантине, чтобы купить хлеб. Я достала не глядя, а она взяла не глядя, и, наверно, заболталась с дочкой пекаря, и тоже отдала не глядя... Фантина! Быстро за ней! Пусть поищет у себя!
Побитая горничная поплелась на улицу.
Измождённая Лукреция вновь села рядом с мужем.
- Да, мы с тобой друг друга стоим...
- Так мы не будем сегодня позировать? - с досадой спросила Бьянка.
- Ох, - только отмахнулась бабушка Контессина.
- С вас опять будут рисовать пажей? - спросил Джулиано, в пятый раз скатываясь с перил, пока на него никто не обращал внимания.
- Не рисовать, а писать, - уныло поправил его Филиппо.
- Садись-ка с нами завтракать, - сочувственно обратился к художнику Козимо. - Сколько они тут с ключом пробегают - до Второго пришествия.
- Нет, на сей раз - ангелов, - гордо заявила Мария, пока Филиппо спустился и подсел к Леонелле.
- Какие ж вы ангелы, вы ж дерётесь как черти! - в негодовании воскликнул мальчик и в шестой раз отправился покорять лестницу.
- Джулиано, не чертыхайся! - прикрикнула Лукреция.
- А они всё равно дерутся! - спрыгнул с перил Джулиано и поднялся до середины лестницы в седьмой раз.
- Так, прекрати и вернись за стол, - вмешался Пьетро.
- А Лукреция дерётся ночным горшком! - не унимался сын.
- Враньё! - крикнула с места Лукреция. - Бред сивой кобылы!
- Лукреция! - нахмурилась мать. - От кого вы только нахватались таких слов!
- Джулиано! Чёрт побери! - вскочил из-за стола Джованни и за ухо привёл племянника обратно за стол. - Тебя мать просит, тебя отец просит!
- У тебя очень красивая причёска, - шепнула Леонелла обиженной Лукреции-младшей. Она чувствовала, что девушка нуждается в поддержке, тем более она только что поняла, что о ней начисто забыли, а значит, можно немного ослабить бдительность.
- Спасибо, - шепнула соседка напротив, перегнувшись через блюда. - Я одолжила ленты у сестёр, правда они пока об этом не знают. Тс-с-с.
Леонелла хихикнула.
- О чём вы там шепчетесь, Наннина? - властно спросила Бьянка.
- Больше двух говорят вслух, - подхватила Мария.
- Не называйте меня так! - взвилась младшая сестра. - Я уже не маленькая!
- Как хочу, так и буду называть, - показала язык Бьянка.
- Ну-ну, - отозвалась Лукреция и наклонилась - как будто поправить подвязку. Через мгновение она вынырнула из-под стола и разжала кулак. На колени Бьянке упал серый пушистый комочек.
Старшая сестра хотела завизжать, но её парализовал страх, и она застыла, в ужасе взирая на мышь, деловито топтавшуюся у неё на подоле.
По выражению её лица Леонелла догадалась, что что-то не так, встала из-за стола, освободила мышонка из плена и выпустила в окно.
Сёстры Медичи воззрились на новую знакомую с неподдельным уважением.
- Ну что вы, мышей никогда не ловили, - пожала она плечами.
Филиппо пообещал написать её портрет.
Тем временем вернулась Фантина с ключом: на её счастье, дочь пекаря остановилась поболтать с викарием базилики Святого Лаврентия - совсем недалеко отсюда, они втроём обсудили последние новости и...
Ей не дали договорить, послав с ключом наверх, в студию.
- Загоняли бедную девочку, - сказал Джованни. - Я мог бы сходить...
- Вы опять вместе напьётесь, - одёрнула его Джиневра. - Сиди.
- Да, нехорошо как-то получилось, - вздохнул Пьетро, когда Филиппо скрылся из виду.
- Нехорошо, - кивнул Козимо. - Вниз-то глянуть не судьба. Сколько прохожих это наблюдали? Наверняка слухи дойдут до Альбицци. Или до Пацци. То-то они порадуются.
- Если он сбегАет, не выполнив заказ, - возразил Джованни, - так что его приходится запирать в студии до окончания работы - значит сам виноват. И вообще, мог бы сообразить, что можно через крышу и с другой стороны.
- Наследнички. В могилу меня сведёте, - проворчал Козимо и наполнил чашу.
- Вот ты бы тоже поменьше пил, - подтолкнула его Контессина.
- Да. А то вечером снова будет - госпиталь святой Лукреции, - подхватила старшая невестка.
- Ишь ты. Замахнулась. На святую Лукрецию, - дедушка осушил чашу и наполнил заново. - Она плохо кончила...
- На то и мученица, - резонно заметил Джованни, подставляя свой кубок.
- Уж если быть точными, то не мученица, а самоубийца, - Пьетро перехватил кувшин.
- Вот какой ты... мелочный, - сказала Лукреция.
- Не начинай, ладно?
Три кубка звонко встретились.
- А я ещё не начала, - облокотилась на новую скатерть Лукреция. - Я вообще-то хотела сонет прочитать. Чуть не забыла.
- Сейчас будут страсти святого Петра, - ухмыльнулся Джованни.
- Тоже мне, откровение Иоанна Богослова.
- Ну всё правильно, - пожала плечами Джиневра. - Апокалипсис же.
- Вот богохульники, - приговаривал Козимо, приканчивая кувшин. - В кого только такие?
- Ох, - отмахнулась Контессина и достала из-под подола фляжку. У хорошей хозяйки всегда должны быть запасы. А без этих запасов, дорогой муженёк, вся твоя щедрость и меценатство - просто бред сивой кобылы...
<p>
II. Жизнь коротка, искусство вечно</p>
Ночь низко склонилась над пёстрой долиной и с высоты холмов Тосканы дула на раскалившиеся за день дома. Её сладкое дыхание проникало в растворённые окна и бесшумно касалось спящих. Только подвижный блеск на глянцевой листве лимонных деревьев выдавал её присутствие.
Впрочем, обрети эта наблюдательница плоть и будь замечена кем-то из горожан, ни один житель Флоренции не возражал бы - пусть её, смотрит, только не закрывайте окно, наконец-то прохладно.
Окно, миновать которое сегодня утром имел неосторожность фра Филиппо, тоже было распахнуто настежь.
Пьетро осторожно откинул одеяло: от бинтов было жарко. Лукрецию это не потревожило: она сама уже давно спала без одеяла, обняв подушку и поджав под себя одну ногу. За девятнадцать лет они научились не мешать друг другу.
Когда он увидел её первый раз - в день венчания - она выглядела заурядной. Худенькая, как подросток, со светлыми бровями и неправильным носом, девятнадцатилетняя Лукреция Торнабуони изо всех сил старалась притвориться, что здесь отсутствует. На каждой реплике она краснела, а при каждом движении как бы за оное извинялась. Впрочем, Пьетро и не рассчитывал на многое: только на уважение, исполнение всяческих супружеских и домашних обязанностей и умение оставить его в покое, когда необходимо. Все прочие мечты и чаяния отправлялись вслед минувшей юности и двадцативосьмилетнего Пьетро Медичи уже не касались.
Но видя Лукрецию каждый день, он понял, что она не так проста, как кажется. Она как будто находилась одновременно в двух местах - или мирах? - беседуя с гостями или надзирая за прислугой и в то же время наблюдая за всеми со стороны, и унося впечатления в недра своей души, и оставаясь там, чтоб разобрать новообретённые сокровища. В этом была она вся. Как сказал бы увлёкшийся Платоном отец, это был эйдос Лукреции, её цель и причина.