И под копытами звенит булыжник, вымостивший улицу Сан-Лоренцо - отполированный сотнями башмаков - когда они ещё не были так остроносы и не имели столь жёсткой подошвы - и сотнями подков, чей вид не столь подвержен переменам...
Синьор Козимо живо мог представить, как меняет время облик родной Флоренции: перестав приумножать семейные богатства на сомнительном поприще ростовщичества, он предпочёл их тратить, оплачивая труд архитекторов и строителей и этим надеясь снискать прощение. Он в глубине души был очень мнителен, этот матёрый седой делец, и все уколы праведников и бесребренников легко проникали под маску всесилия.
Но не дано было Козимо воскресить в чертогах памяти картины юности: почтенный поезд Медичи опередил какой-то всадник, с копьём наперевес.
Старик решил было, что сам святой Георгий знаменует нечто важное, избрав свидетелем его, Козимо (не иначе, смерть близка, а то с чего бы примерещилось), но мнимый воин поравнялся с группой знатных горожан, и спешился, и долго и запальчиво повествовал...
Козимо мгновенно вернулся на грешную землю и проследил, куда же направляются все эти господа с конём наперевес.
"Вот черти! - разом понизил он в звании всю компанию. - Чего они забыли у нашего дома?"
Ведь синьоры и всадник остановились именно у Палаццо Медичи.
Караван постепенно причаливал к фасаду, но они не стали дожидаться, пока сей пёстрый змей подтянет хвост, а обратились сразу к голове.
Пожилой синьор, в плаще с собольей отделкой, не долго думая постучал в оконце кареты:
- Эй, свояки!
По голосу и обращению Козимо признал главу семейства Барди.
На свет Божий высунулась бледная Лукреция и грустно поздоровалась с родственником матери.
- Да на вас лица нет, любезная Лукреция, что случилось? - синьор Барди несколько смягчился.
- Признаться, я с трудом перенесла дорогу, - выдохнула старшая невестка.
- Надеюсь, у вашей семьи найдётся немного сил, чтобы вникнуть в суть дела. Мы замерили улицы. Надеюсь, вам известно, что этот перекрёсток равняется на церковь Святого Лаврентия?
- Известно, и что? - отодвинул жену Пьетро и облокотился на раму.
- Ваш балкон выступает из нужного уровня на пол-локтя.
- Вот этот? - Пьетро кивнул в сторону облицованного мрамором балкона, размером напоминающего целую навесную террасу и угрожающе затеняющего парадный вход.
- Именно, - вмешался синьор Содерини, что до этого говорил с всадником. - Вы что-то не слишком любезно встречаете нас.
- Вы тоже, - красноречие явно отказывало синьору Медичи. - Хоть бы в дом позволили войти, отдохнуть с дороги, нет, у вас же горит.
- Горит. И если вы не снесёте балкон, мы продолжим гореть негодованием, - шагнул вперёд Барди.
- Снести? Вы с ума посходили? Вы хоть знаете, во сколько нам встал этот мрамор?
- Да, - выглянул из другого окошка Джованни.
- Вероятно, он был вам по средствам, - подбоченился кузен их матушки. - И вероятно, эта потеря не сильно вас разорит. Вот Пацци не позволяют себе подобного, а они побогаче вас.
- А это легко исправить, - улыбнулся Пьетро.
- Каким это образом? - оторвался от плана улиц синьор Якопо - из вышеназванного семейства.
- Так, что это за чрезвычайное собрание? - Контессина покинула свою карету и спустилась к почтенным соседям, осадившим её детей.
- Балкон им наш не угодил, - пояснил Джованни.
- Да какое вы право имеете?! - возмутилась пожилая дама.
- Да, я, как приор, голосую против, - Джованни тихо, чтоб Джиневра не услышала, выкрутил пробку из новой бутылки.
- Какой приор? Тебя же вышибли из гильдии менял, - вмешался четвёртый синьор.
- Ты что, Джанбатисто, в изгнании был? - искренне удивился Джованни. - Я давно уже в гильдии ткачей.
- Ткачей? Не смешите меня. Сколько народу ты подкупил, чтоб туда пролезть?
Джованни ухмыльнулся, но не ответил.
- Закон един для всех, - напомнил Барди.
- А я всегда говорил, что они нарушают устои Республики! - возник из ниоткуда фра Филиппо.
- А ты иди отсюда! - цыкнула синьора Медичи.
- Не-а, - художник уселся прямо на мостовую и, верный себе, достал листок и уголёк. - Вместо кареты - башню, и роскошная осада замка получается...
- Вон отсюда, я сказала! - в него полетела фляга.
- Филиппо! Я говорю тебе, не связывайся! - позвала Леонелла. - Пусть хоть передерутся!
- Не переживай, любимая! Тебе вредно волноваться! - Филиппо спрятался за карету.
- Вообще-то в уставе города сказано, что никто не имеет право выносить фасад или какую-либо его часть дальше, чем фасад или его часть определённого здания, - воспрял синьор Барди. - Для улицы Виа-Ларга и Сан-Лоренцо это стены церкви. Этот пункт не менялся с тысяча двести...
- В гробу мы видали все ваши пункты, - подошла к нему Контессина. - Давно менять пора этот устав.
- Ты что, кузина, не понимаешь? Вы же под суд пойдёте.
- Счас вы сами пойдёте. Далеко и надолго, - перебил Пьетро.
- Наше владение, что хотим, то и строим, - высунулась из-за двери Джиневра, потому что оттеснить Джованни от окна у неё не получилось.
- Я говорил, они оборзели! - указал в её сторону Якопо. Джиневра спряталась обратно. - Колесовать их надо - всех!
Когда сыновья Медичи принялись объяснять синьору Пацци, в какую часть тела ему поместить означенное колесо, а слуги потихоньку начали носить в дом вещи, а из соседних окон дружно высунулись рядовые граждане Флорентийской республики, Козимо счёл нужным вмешаться. Годы научили его осторожности, и он был уверен, что верно сказанным словом и вовремя оказанной уступкой можно добиться гораздо большего, чем открытой враждой.
- Синьоры, ну зачем же рушить, когда можно созидать? Может быть, проще достроить фасад Сан-Лоренцо? Углубим портик, поставим новые статуи - как раз и выиграем эти пол-локтя, да и церковь давно нуждается в реставрации.
- А, старый взяточник, - поприветствовал его Содерини. - Вечно за алтарём прячешься, что уж Папе римскому не напишешь?
- Ты, брат, не забывайся, - погрозил тростью Козимо. - Я ж тебя по миру пущу. Забыл, сколько мне должен?
- Вот в этом все Медичи, - вступился за товарища Джанбатисто. - Из-за какого-то несчастного балкона они уже готовы пустить всех по миру.
- И научи наконец своих выродков, чтобы не смели позорить честных людей на весь город! - вскричал Якопо.
- Тоже мне - важная птица, - миролюбие покинуло старого Медичи, и он походил теперь на Везувий накануне гибели Помпеи. - Да кому ты сдался, хоть бы ты провалился сквозь землю, никто б и не вспомнил!
И верно, призрак смертоносного Везувия действительно витал над мирным флорентийским небом, потому что в мгновение ока мостовая разверзлась и неведомая бездна, обретавшаяся под ней, поглотила несчастного отпрыска несчастного семейства, чьей славе суждено было клониться к закату.
Соседние окна дружно хлопнули ставнями. Всадник с копьём ускакал. Оставшиеся на поверхности патриции дружно воззвали к Господу и заглянули за край обрыва. Но ничего, кроме зловещей тьмы, не открылось взору почтенных мужей Флоренции.
Семейство Медичи притихло. Фра Филиппо ретировался на повозку к Леонелле. Третье поколение, напротив, сгрудилось на берегу и принялось молча осмысливать происходящее.
Одна Джиневра изрекла:
- Опять. Опять вся эта чертовщина.
- Да хоть бы его черти взяли, - отмахнулся Джованни. - Может, он прямиком - и в ад? Как у Данте? Земную жизнь пройдя до половины, он очутился в сумрачном лесу... - склонился над бездной Джованни, сложив ладони трубой.
- Хватит паясничать! - одёрнула его жена. - Опять напился и творишь невесть чего. Мы тоже напились, но мы же терпим! Живо домой!
Только Лоренцо, глубоко и бесповоротно погружённый в себя, безучастно шевелил губами. Он сочинял стихи.
<p>
***</p>
Что самое смешное, более всего тревожили Лукрецию не буквальное исполнение воли Козимо, не глубины хаоса под добропорядочной мостовой, не ненадёжность самой этой мостовой - а слова из поэмы Данте. Верно, предстоящее материнство лишает женщину рассудка, если она всерьёз решила перечитать "Комедию", чтобы мысли встали на свои места, тогда как остальные удовольствовались трапезой, и сном, и принесённым ими забвением.
Конечно, кому ещё знать устройство Ада, как не Дуранте Алигьери. Неспроста так легко вылетел из-под его пера этот новый сладостный стиль... Не иначе сам обитатель девятого круга нашёптывал поэту на ухо сакральные рифмы, ведь в первой из трёх книг нет ненависти к человеческим грехам - все тридцать три главы исполнены мрачного торжества преисподней.
Данте Лукреции никогда не нравился - возможно, вопреки тому, что его вечно ставили ей в пример. Она хотела стремиться ввысь, а не блуждать по кругу... В конце концов, имеет же она право на своё мнение!
Лукреция осторожно села на кровати и попыталась бесшумно спустить ноги на пол. Муж приоткрыл один глаз, отыскал источник шума и, мгновенно успокоившись, вновь погрузился в сон. Лукреция обулась - и отправилась на поиски книги. Как нарочно, она не могла вспомнить, к чьему собранию принадлежала "Комедия", за красоту слога прозванная Божественной, и отчего-то решила начать поиски снизу.
Путь её пролегал сквозь ночной мрак, только щель под одной из дверей пропускала скудный свет. Лоренцо, видно, не спалось.
По старому обычаю женского и материнского любопытства, синьора Медичи припала к замочной скважине и наблюдала за тем, что происходит в спальне старшего сына.
Лоренцо, уже в ночной рубашке, сидел за столом, склонившись над тетрадью перед единственной свечкой, и отчаянно скрипел пером, изливая на бумагу потоки чувств, при свете дня сдерживаемые плотиной приличий и этикета.
Забыв закрыть чернильницу, широким жестом он высыпал песок на исписанную страницу и нетерпеливо встряхнул тетрадь. Избавился от песка, захлопнул тетрадь - и наспех сунул под ворох одежды на кресле. Потом подозрительно замер, прислушался - и задул свечку. Старательный шорох подсказал бдительной матери, что сын наконец улёгся.
Лукреция улыбнулась - и призраком упорхнула в библиотеку синьора Козимо. Свой кабинет он называл библиотекой, имея на то основание: книг там хранилось больше, чем в остальных комнатах, вместе взятых.
Прежде чем взяться за дверную ручку, она прислушалась. Храп свёкра через две стены сообщал, что она может беспрепятственно покуситься на святая святых.
Обложку она знала наизусть: красноватая кожа с глубоким тиснением, нижний уголок обит медным листом, с верхнего медь отвалилась. Привыкшими к темноте глазами Лукреция нашарила очертания сундука, аккуратно приподняла крышку - и нащупала знакомые ромбики на переплёте.