- В общем, Джакомо, - старый Медичи снял шаперон и отёр пот со лба, - присылай все документы в Кареджи. Мы до конца лета пробудем там... Нужно было раньше уехать.
- Пожалуй, мы с Ренатой последуем вашему примеру и навестим её родителей, - отвечал нотариус, снимая очки и промакивая платком переносицу. - На редкость душное лето. Так что я не раз ещё к вам наведаюсь.
- Заодно обсудим "Диалоги" Платона, - оживился Козимо. - Ты ведь прочёл?
- Прочёл. Теперь за них взялась Рената. И, кажется, скоро родится пародия.
- С удовольствием стану крёстным отцом этой новорождённой, - Козимо подался вперёд. - Кстати, Джакомо, ты случайо не помнишь, кто позировал для Давида - ну, у нас в саду? Мои меня совсем замучали: "кто?" да "кто?".
- Помню, - кивнул Джакомо Винченцо и вернул очки на свой острый нос. - Я.
Синьор Медичи на мгновение онемел.
- Ты?..
- Ну... жизнь коротка, а искусство вечно, - нотариус отвёл взгляд куда-то за спину хозяина дома. - Хотелось, чтобы меня запомнили молодым и красивым... а не занудным юристом, посадившим зрение на крючкотворстве... Правда, я был тогда очень худым, и Донателло пришлось сглаживать мои торчащие рёбра... Но вроде естественно выглядит. Кстати, а где те портреты, что всегда обрамляли окно?
- А?.. Портреты... Мы их подарили, - Козимо качнул головой. - То-то мои удивятся...
В осиротевшее окно был виден сад, где под самым солнцем в чашу фонтана смотрелся бронзовый юноша с отстранённой улыбкой, принимая как должное собственную красоту.
<p>
III. Всё своё ношу с собой</p>
Удивительно, но бывали дни, когда Лукреция проникалась любовью к Джиневре. Это случалось каждый год, за неделю до переезда в Кареджи, или Кафаджоло, или другую деревню, где над всеми постройками возвышалась их вилла. Джиневра единственная из всей семьи умела собираться очень быстро. Гребень, столовый прибор и косметику она заворачивала в платок и прятала в запасные туфли, туфли заворачивала в сменное бельё и платье, помещала всё в сумку, вешала на пояс флягу - и была готова отправляться хоть на край света.
- Моя матушка часто ходила в паломничество и брала меня с собой, - объясняла невестка. - В дороге она научила меня обходиться малым.
Конечно, для долгого пребывания в загородной вилле требовались ещё пара нарядов, пара книг и рукоделие, но они занимали лишь небольшой дорожный ларец - ничтожный в сравнении со штабелями сундуков, собранных остальными домочадцами.
Беспорядочнее всех выглядела комната свекрови, и невестки, недолго думая, сами взялись уложить её вещи, чем Контессина была крайне довольна, лишь с незлобивым ворчанием давала указания. К вечеру Джиневра и Лукреция окинули усталым взором поле битвы и обнаружили, что находятся в голых стенах, не считая остова кровати и трёх длинных скамеек.
Вторыми шли Козимо и Пьетро, которым во что бы то ни стало нужно было взять с собой все книги, коллекции, драгоценности и некоторые картины, самые любимые, которые отец и сын просто обязаны были созерцать каждый день. Лукреция предложила однажды заказать копии книг, чтобы оставить их в Кареджи, тем более что они могли себе это позволить, какой бы дорогой ни была работа. Или вообще приобрести печатные - они гораздо легче и займут меньше места. В конце концов, их не так жаль будет забыть и потерять в дороге или оставить зимовать на вилле.
На Лукрецию посмотрели как на сумасшедшую.
Третьими по масштабам стихийного бедствия были дочери: они не могли поступиться ни единой ленточкой в своём летнем гардеробе, а также в зимнем - вдруг наконец-то внезапно похолодает, и к каждому наряду тщательно подбирали рубашку, чулки и украшения.
Джованни, к счастью, был гораздо менее остальных привязан к вещам. Он обязательно терял что-нибудь и во Флоренцию вёз на сундук-другой меньше, чем из Флоренции. Хотя иногда он терял что-то важное, и Джиневра клялась убить его яшмовым канделябром, и Лукреция с Пьетро уговаривали её пересмотреть всю поклажу, и обоз останавливался, и ключи скрипели в замках, и крышки стучали, вещи шуршали, а прислуга сквернословила. Джиневра всё это время держала подсвечник наготове, а Джованни, судя по выражению лица, молился, и молитва его была услышана, потому что пропажа находилась в восьмом сундуке, а не в двадцать пятом.
Сыновей Лукреция собирала сама, потому что догадывалась, чего ей будет стоить пресловутая самостоятельность и вседозволенность. Свободы подождут до совершеннолетия - а пока пожалейте коней и мулов.
Домашняя утварь, слава Небесам, имелась в Кареджи в изобилии, постели и шпалеры не занимали столько места, сколько казалось на первый взгляд, а лекарства обычно удавалось всучить на сохранение врачу или цирюльнику. Всё остальное всегда можно было купить на месте.
Лукреция предвкушала то сладостное мгновение, когда воссядет на одном из сундуков, благоразумно подстелив подушку, и хлыст засвистит в руках кучера... но судьба преподнесла ей несколько препятствий.
Во-первых, Козимо настаивал, чтоб фра Филиппо ехал с ними. Художник возмущался, что стены и потолки часовни, которую ему поручено расписывать, с собой не заберёшь, но старый Медичи возразил, что теперь самое время поискать натуру и натурщиков для пышной сцены Поклонения Волхвов, и лучший источник для мятежной музы бывшего монаха - именно в Кареджи, а всё необходимое для эскизов не так уж обременительно.
Фра Филиппо из вредности угнездился на крыше одной из карет, дабы пейзажи открывались ему во всём великолепии перспективы. У этого маэстро явно наблюдалось некое болезненное тяготение к высоте, в то время как большинство обывателей испытывает к ней страх.
Во-вторых, Лоренцо не пожелал расставаться со своей девицей. Он требовал, чтоб Леонелла отправилась с ним, и без неё отказывался тронуться с места. Куртизанка твердила до хрипоты, что у неё, вообще-то, тоже есть дом и семья, которых она не может оставить. Караван рисковал застрять во дворе до заката, пока бабушка пылкого влюблённого не осведомилась, из кого состоит семья девушки. Из двоих младших братьев и сестры, отвечала Леонелла, старшему из них пять лет, и их никак нельзя оставить без присмотра, а пристроить троих малолеток на целое лето некуда.
- Бери их всех в охапку и тащи сюда. В людской присмотрят. А то мы никогда отсюда не уедем.
В людской в Кареджи, подразумевала Контессина, потому как большинство прислуги отправлялось вместе с ними.
В-третьих, когда Леонелла успела бегом умчаться и примчаться с выводком детишек и котомкой пожитков, Лоренцо - оседлать коня, чтоб гарцевать на зависть горожанам и пейзанам, все остальные - разместиться в трёх каретах, слуги - забраться по телегам, обоз - наконец-то тронуться с места, а сторожа - запереть наконец ворота... Пьетро как бы невзначай спросил, не попадалась ли жене шкатулка с долговыми расписками. Нет, он ничего такого не имеет в виду, просто чтоб знать, в котором сундуке.
Лукреция почувствовала, как волосы под вуалью зашевелились...
Шкатулка нашлась в сундуке, на котором сидела она сама, рядом с другими бумагами, но за эти секунды Лукреция успела мысленно сравнить вес подсвечников из яшмы и бронзы и представить всю семью в трауре.
Но звон подков по раскалённой мостовой стократ приятнее колокольного - и окна соседних домов оживают, провожая бесконечную процессию, платаны прощально помахивают ветвями, и солнце ведёт за собой, и лучи его разноцветны и осязаемы, а воздух тяжёл, сух и пылен.
Слишком уж притихли рощи и посевы, отмечала не отрывавшаяся от окна Джиневра, даже насекомых не слышно, и, по впитанной с молоком матери паломнической привычке, принялась щёлкать чётками.
Где-то у горизонта вздохнул колокол церкви Сан-Стефано, разбуженный, чтоб отогнать грозу...
Караван избежал дождя, но прибытие нельзя было назвать особенно счастливым. Тряская дорога и внезапная гроза сделали своё дело: Пьетро почувствовал себя плохо, причём заболели не только ноги, но ещё поясница и руки. Половина слуг засуетилась вокруг синьора, а другая половина ушла срочно растапливать камины, чтобы прогнать сырость.
Скоро в спальню к сыну пришёл Козимо, тоже жалуясь на суставы. Для него выдвинули нижний ярус кровати, который пришлось разделить с младшим сыном, у которого внезапно заболело сердце.
Потом явился угрюмый Лоренцо и лёг рядом с отцом, не раздеваясь. На замечания он ответил, что, чтобы снять чулки, нужно согнуть ногу и положить на другую ногу, тоже согнутую, а у него слишком болят колени. Пришёл Фабио, помог Лоренцо раздеться и принёс отдельное одеяло.
Потом прибежал Джулиано, сказал, что боится грозы, а его все покинули и позабыли, пристроился под боком у отца - и через минуту сладко засопел.
Фабио проворчал, что у самого скоро спина отнимется, сплошные заботы, никакого отдыха, и вернулся на кушетку у окна, где обычно рукодельничали дамы, и, поскольку никто его оттуда не прогонял, устроился поудобнее и задремал.
Дамы остались наедине с сундуками.
Джиневра предложила половину выкинуть, пока никто не видит.
Лукреция возразила, что если Джованни привык всё терять, то Пьетро может и не оправиться после такого удара.
- Как хочешь, - пожала плечами невестка. - Пойду поем.
И присоединилась к Контессине, которая уже варила в вине с пряностями случайно попавшего под колёса зайца.
Почти насытившись запахом будущего угощения, старшая невестка пообещала себе отвоевать кусочек ужина, но сперва отыскать в заключённой в дерево бездне заветную тетрадку. Встав на колени перед сундуком, она принялась вынимать по одной вещи, и скоро села рядом с ними прямо на полу, листая исписанные страницы.
За окном шумел дождь, за стенкой потрескивали дрова, наверху топали слуги, ветви стучались в ставни - Лукреция гостила у собственной памяти. Она закрыла тетрадь и начала перебирать в уме знакомые строки. Где-то видела чернильницу...
Небесная вода плясала по карнизу. Гроза приносит облегчение - как помогает порой человеку выплеснуть накипевшие чувства...
За спиной кто-то вздохнул.
По холлу бродила неприкаянная Леонелла. Её единственное платье сушилось у камина, и девушка разгуливала по дому в одной рубашке. Она не заметила Лукрецию за крышкой сундука.
Лукреция позвала её.
- Ой, - сказала Леонелла и потёрла кулаком глаза. Она выглядела очень расстроенной.
Лукреция попыталась её подбодрить.
- Говорила я ему: не купайся в холодном ручье, - посетовала девушка.
- Когда это он успел? - Лукреция поняла, что речь о Лоренцо.
- Ну, за ячменным полем, мы там свернули, там ручей. И тут же начался дождь, мы успели промокнуть...
- Он всегда ледяной, - Лукреция, конечно же, знала, что это за ручей. - Ну теперь-то Лоренцо станет к тебе прислушиваться, - это была ложь в утешение.
Леонелла шмыгнула носом и тоже опустилась на пол - напротив синьоры:
- А вы что - стихи сочиняете?
- Так... - неопределённо отвечала мать семейства. Ей претило, что какое-то дитя улицы набивается на откровенный разговор.
Леонелла притихла и подпёрла подбородок кулаками. Запястья у неё были совсем костлявые. А у крашенных в рыжий волос пробор выделялся широкой чёрной полосой. Вот природа обмана, подумала Лукреция, не на шутку настроившись на творчество: рано или поздно облупится позолота и вся неприглядная чернота обнажится перед тобой...
Но Леонелла шмыгнула ещё раз, и хозяйка сжалилась:
- Есть хочешь?
Заяц уже канул в Лету, но оставалась апельсиновая вода и кусок ветчины. Лукреция великодушно разделила всё пополам. Она уже собралась расспросить невольную гостью о младших братьях и сестре, но посмотрела, как девица ест с ножа, и решила: хорошенького понемножку. Она и так была слишком добра с этой падшей женщиной, не пристало почтенной матроне прислуживать такой особе. И вместо этого послала за служанкой - мыть посуду.