Но слова Елены, которой он, сам не зная почему, всецело доверился, хоть она и не блистала талантами и не являла недюжинный ум, заставили его задуматься - стоит ли отвергать сомнения в угоду тому, что другие провозгласили истиной, и в ущерб собственному разумению. У златовласой сеньоры всегда и на всё было своё мнение, и она ожидала подобного от всех и каждого.
Так вот, Хоаким поспешил домой - и к печали своей обнаружил Химену в полубесчувственном состоянии. Над ней суетился Паблос, перевязывая ранку и высказывая надежду, что "доне Химене скоро полегчает".
Вскоре сестра уснула, и Хоаким не захотел её беспокоить.
Наутро слабость не прошла, и Хоаким велел послать за врачом более сведущим. Медикус осмотрел девицу, насколько позволяли приличия, то есть смерил пульс и посмотрел глаза и язык, и заявил, что виной слабости - скопление дурной крови. Хоаким почувствовал, что попал в замкнутый круг, но покивал для видимости и изобразил благодарность.
Он сказал, что в доме уже есть человек, способный сделать всё необходимое, и распрощался с врачом.
Цирюльнику он передал, что врач временно запретил кровопускания.
Цирюльник пожал плечами и сказал, что всегда готов исполнить волю сеньора.
Хоаким вспомнил, как видел в детстве, что матушка, недавно разродившаяся вторым ребёнком и потерявшая много крови, налегала на красное мясо, а на десерт угощалась гранатами, и велел повару приготовить для доны Химены баранину с фруктами.
После плотного обеда сестра слегка разрумянилась, а брат воспрял духом. Он отправился в кабинет ответить на письма, а затем снова заглянул к сестре, надеясь увидеть её хоть немного более бодрой, чем утром. Но не нашёл на женской половине ни одной служанки. Предвкушая, как всыплет всем плетей, он вошёл в спальню к сестре - и поймал за руку кормилицу Нихаду, которая окуривала лежащую в постели Химену чем-то очень вонючим из плошки.
Нихада разрыдалась и восклицала, что никогда бы не причинила вреда ни сеньору, ни сеньоре, ведь они ей как дети, она вскормила их грудью и жила и живёт только ради них. А этот обряд - для защиты. Девочке вредят злые духи, их нужно отпугнуть.
- А вы, сеньор, совсем слепы, если не видите! Сеньора чахнет на глазах! Вот, смотрите!
Невзирая на возражения Хоакима, она сняла повязку, защищавшую целительные, как считалось, порезы. Вокруг вчерашней ранки было багрово-синее пятно.
- Что это, воспаление?
- Что, сеньор никогда не оставляет своей невесте таких поцелуев, что получается синяк? - злобно и бесстыдно мстила чернокожая Нихада за недоверие.
- Ты хочешь сказать, из ранки что-то высасывали? Яд?
- Кровь! Глупый сеньор! - от крика кормилицы Химена даже пришла в чувства. - Злой дух пьёт кровь! И боится чеснока.
Точно, вот что за запах наводнил спальню.
Хоаким слышал байки о нечисти - кажется, упыри, или нечто подобное, что пьют человеческую кровь и боятся чеснока, как дикие звери огня, но думал, что обитают они где-то далеко на востоке, за Альпами, ведь именно оттуда приходят подобные сказки. Доводилось ему слышать о кровопийцах и в новых, диких странах, где он побывал со своими матросами, но хотелось верить, что благословенная Испания чиста от этих упырей и чупакабр.
На всякий случай он послал в кладовую за несколькими связками чеснока, и Нихада развесила их по комнате, строго-настрого запретив убирать. Брат и сестра кивнули.
До ночи Хоаким гостил на половине у сестры, а ночью, хоть и сделал вид, что уходит к себе, задержался в смежной комнатке. Опасность нужно знать в лицо.
Ночью ни один потусторонний гость не появился. Только пришёл цирюльник, подёргал дверь, заглянул в замочную скважину, вдохнул чесночное амбре - и умчался прочь.
Хоаким, хоть и сам зажимал нос и рот надушенным платком, решил проследить за Паблосом.
Он так и заночевал в комнате Химениных служанок - и утро принесло хорошие новости: сестру никто не беспокоил, ранка затягивается, а аппетит растёт.
Хоаким восхитился мудрости кормилицы и приказал для всех приготовить на завтрак побольше чесночной приправы. Он даже не поленился зайти на кухню, где обедают слуги. Кто-то ел с удовольствием, кто-то давился исключительно из послушания, но все усердно глотали завтрак. Кроме одного человека. Цирюльника Паблоса. Его вообще не было за столом.
Он явился позже, объяснив, что был у аптекаря и купил нюхательную соль, которая как ничто помогает вывести человека из обморока. Сеньоре она может пригодиться, он желал бы передать ей лекарство.
Хоаким невозмутимо кивнул - и протянул руку за флаконом: он передаст.
Скрывая недовольство, брадобрей засвидетельствовал почтение и удалился.
Оставив Нихаду за главную, Хоаким вышел прогуляться и довольно долго бродил по улицам, пока не отыскал осину и не сломил у неё толстый сук.
Спрятав заточенную деревяшку под плащ, он возвратился домой и послал за цирюльником. Слуга доложил, что тот у доны Химены.
Хоаким чуть не взвыл.
Горничная приготовилась долго убиваться, что это она по просьбе цирюльника спрятала весь чеснок: он ведь почти что лекарь, ему лучше знать...
Хоаким не стал слушать.
Он распахнул дверь ногой - и застал Паблоса склонившимся над сонной Хименой. Со стороны могло показаться, что слуга, воспылавший страстью к госпоже, воспользовался её неведением и целует ей руку.
Он и повёл себя как застигнутый врасплох влюблённый.
- Я-то считал тебя честным человеком, - подыграл ему Хоаким. - Немедленно отойди от неё.
- Этого больше не повторится, - в свою очередь подыграл сеньору Паблос и отстранился от постели.
- Я ведь искал тебя, - Хоаким сделал шаг навстречу цирюльнику. Тот шагнул от него. - Мне нужно вытащить занозу. - Они обходили вокруг кровати. - Говорят, проще всего её подцепить зубами. Тебе ведь это под силу?
- К вашим услугам, сеньор, - вновь попятился цирюльник - и кинулся на дона Альвареса.
Они покатились по полу.
Химена проснулась от грохота и подняла крик.
Хоаким выхватил осиновый кол, но нежить, притворившаяся цирюльником, оказалась на редкость сильна. Паблос так сжал его руку, что Хоаким выронил оружие. Руки его были прижаты к полу, а кровопийца сидел на нём верхом, и тяжесть эту невозможно было с себя сбросить.
В дверях толкались слуги и служанки.
Цирюльник оскалился и впился ему в шею.
Но тут же отпрянул с удивлённой миной.
- А кровь? - шепнул он.
Хорошо, что кровать Химены загораживала обзор. Сама Химена ничего не видела: она зажмурилась и визжала.
Хоаким воспользовался моментом, повернулся и подмял противника под себя. Доля секунды - и осиновый кол торчит из груди.
Часть толпы утешала Химену, другая часть помогала её брату подняться. Гордо вытирая окровавленный кинжал, Хоаким заявил, что этот ублюдок посягнул на честь его сестры. Осиновый кол был предусмотрительно закинут под кровать.
В этот миг в хвосте толпы произошло шевеление, кто-то растолкал всех домочадцев и набросился на Хоакима.
Это была Елена.
- Господи боже, ты ранен! - запричитала она.
- Просто царапина. Кровь уже запеклась.
- Я перевяжу!
- Не стоит...
- Я всё равно перевяжу! - дрожащей рукою Елена заткнула за ворот рубашки дона Альвареса носовой платок.
<p>
V</p>
После опасностей, пережитых в одиночку, Елена и Хоаким ощутили, что как никогда нуждаются друг в друге, и сочетались браком. Свадьба была скромной: три фрейлины со стороны невесты, Химена и двое друзей со стороны жениха. Капитану Вермееру ничего не сказали. Наверняка он уже отбыл на родину, искренне веря, что Елена так полюбила Валенсию, что не жалеет времени на путешествие из столицы.
Но родным рассказать пришлось. На третий день после свадьбы Елена, уже из нового дома, послала в Саарбрюккен многословные извинения за то, что не справилась с дипломатической миссией, а вместо этого вышла замуж и, кажется, из Валенсии никуда не двинется.
Сжимаясь от страха перед гневным ответным письмом, Елена легла на брачное ложе - и забылась сном под защитой доблестного графа Альвареса.
Проснувшись наутро, молодая жена не поверила своим глазам: перед кроватью вместо солнечных лучей легла пасмурная тень. Разве могла так резко перемениться погода?
Сдержанный кашель, донёсшийся сверху, заставил её поискать источник этой тени. Перед постелью стояла Ульрика - в ночной рубашке и халате, простоволосая и непричёсанная, суровая как никогда.
- Мама? - Елена хотела зарыться в одеяло, но поняла бесполезность сего предприятия. - А где метла?
- Я не на метле. Я через тоннель, - кратко ответила герцогиня, не размениваясь на приветствия.
- Мам, извини...
- Ах, "извини"? Ты говоришь мне "мама, извини"?! Ты без моего ведома выскочила за первого встречного и ещё имеешь наглость просто извиняться!
- Он не первый встречный! Он меня спас! - Елена заслонила крепко спящего супруга.
- А ну буди своё сокровище.
Елена застыла, как кролик перед змеёй.
- Буди, кому говорю. А то когда ещё удастся посмотреть на зятя.
Дочь робко потормошила мужа.
Ульрика вздохнула, обошла кровать и растолкала Хоакима.
Спросонья тот растерялся и безгласно застыл на постели.
- Это... моя матушка... - поникла Елена, опасаясь грядущей бури.
- А... почему ты не предупредила... что она... приедет в гости?..
- Потому что я не предупредила её, - оборвала его потуги к размышлениям Ульрика. - Накиньте что-нибудь, сеньор, или как к вам обращаться - сеид?
- Я христианин, - возразил зять. - Поэтому - сеньор.
Он ожидал, что эта прекрасная безжалостная дама сейчас пройдётся по его берберской внешности, но дама только повторила:
- Ну одевайтесь же. У нас сегодня холодно.
- У нас? - осторожно спросил Хоаким. После схватки с вампиром он уже считал себя готовым к странным происшествиям. Но не к такому.
- У нас в Саарбрюккене. Пойдёмте со мной, - немного смягчилась тёща.
Она взяла обоих за руки - и уверенно шагнула в стену. Молодым оставалось только последовать.