Сосед вернулся.
- Идемте. Они и без меня справятся, - сказал он о детях.
Беседа в пути оказалась короткой, потому как очень тяжело все время говорить громко, однако я помню его слова: «Скоро, молодой человек, очень скоро люди полетят к другим мирам». Я не скептик, верю в прогресс, но сомневаюсь, что это случится на моем веку, и поэтому считаю путешествия к иным мирам сказками. Но вера собеседника была такой ясной и простой, что я, удивившись ее безоглядности, поделился сомнениями. Он недоверчиво посмотрел и махнул рукой: «Вы молоды, и с таких лет унылы и недоверчивы. А вы, знаете, приходите ко мне вечером. Посидим. Чаю попьем. Я кое-чего вам покажу». «Приду», - пообещал я.
Конечно, любопытство разбирало, и я пришел. Интересно, что покажет? Как и обещал сосед, мы посидели за чаем на веранде. Затем он пригласил на чердак, пояснив: «Там ближе к мечте». Он показал эскизы летательных аппаратов, самодельные макеты будущих ракет. Я в основном молчал, а он рисовал картины грядущего: освоение космоса, исследовательские экспедиции на Марс, Луну, Юпитер, полеты к планетам, что находятся вне солнечной системы. И я заразился его мечтой. В моем воображении ожили макеты межпланетных ракет. Они больше не были из бумаги и картона. Они, блестя стальными корпусами, разрезали великое безмолвие, летя мимо звезд, к далекой мечте.
…
Нина отложила книгу. Она почувствовал, даже физически ощутила, что новая мысль затеплилась на краю сознания, будто приоткрылась дверь, и очевидное решение перестало быть загадкой. Нина могла бы понять это и раньше, но, видимо, история о чудачествах старика стала катализатором. Старик, явная отсылка к Циолковскому, своей фразой «вы молоды, и с таких лет унылы и недоверчивы» разбил невидимые оковы непонимания. «Ну, конечно, - восхитилась собственной догадке девушка, - конечно, мы молоды, а он старик. Значит, иная ментальность, иной взгляд на жизнь».
Старик – символ инопланетной цивилизации. Она далеко ушла в своем развитии, она многое преодолела, неся огонь жизни сквозь космическое безмолвие. Она готова к контакту, но молодая цивилизация не готова к нему, не в силу слабой технической оснащенности, но в силу иного мировоззрения. Она, если так можно сказать, не доросла. Только ментальность мешает взаимопроникновению разумов. Ни техника, ни желания и выгоды той или другой стороны – это все второстепенно, это все преодолимо со временем.
«А что если сказать завтра об этом Антону? – спросила себя Нина. - Конечно, обязательно. Нужно сказать. Вот, например, рассказ «Несмышленыш» о том же. О контакте двух мировоззрений. Дельфины и люди».
Нина приступила к следующему рассказу.
«Бабочка»
Мудрец пробудился от странного ощущения на ладонях: они во сне касались чего-то мягкого и теплого, почти горячего. Мудрец был уверен, что это животное тепло, а само животное, огромное и мерно дышащее, расстилалось перед ним бесформенной грудой. Животное не могло причинить вреда. Мудрец знал это точно, вот только почему, сказать не мог. Да и зачем гадать и удивляться, это же сон, это особый мир. Ты приходишь в него каждую ночь впервые, но так, словно ты жил в нем всегда, и детали сна знакомы, и память о том мире существовала вечно.
Однако животное тепло и ощущение мягкости тут же исчезли. Когда мудрец открыл глаза и посмотрел на балки потолка, он почувствовал щекотание на правой ладони. Скосив взгляд, он заметил бабочку лимонного цвета. Она, перебирая лапками, ползала по раскрытой ладони. Он чуть пошевелил пальцами. Насекомое вспорхнуло и устремилось к окну.
«Чудесный день», - подумал мудрец, вспоминая бабочку, что запечатлелась на синем квадрате окна, а в следующее мгновение покинула жилище. Это была прекрасная картина: капля лимонно-желтого на синем фоне неба.
«Капля лимона на чистом утреннем небе – бабочка прилетела ко мне», - прочитал стихотворение мудрец, выходя на улицу. Он направился к озеру. Он знал, бабочка улетела к воде. Мудрец видел ее вчера над прибрежной травой. «Но почему ее, может, это другая бабочка?» - спросил он себя. Нет, нет, подтвердил голос, эта та же самая бабочка.
И мудрец увидел ее на тонкой тростинке. Он осторожно сел рядом и протянул руку. Бабочка не испугалась, лишь нетерпеливо пошевелила лапками. Он был уверен, что она смотрит на него и все понимает. Вдруг он увидел перед мысленным взором свою руку, такую чудовищно большую и неповоротливую, заметил неаккуратно остриженный ноготь на среднем пальце. Мудрец внимательнее разглядел роговой отросток и ужаснулся его толщине и безобразности.
- Неужели я вижу мир глазами бабочки? – удивленно спросил себя мудрец, так и застыв с вытянутой рукой.
- Нет, - ответила бабочка. – Ты снишься мне, а я тебе. Когда ты спишь, то видишь сон обо мне, а твое бодрствование – есть мой сон о тебе.
- Погоди, так я сплю? Ведь я тебя вижу. Так? Или все-таки это реальность?
- А какая разница? – спросила бабочка и, не дожидаясь ответа, упорхнула в заросли.
…
Нина закрыла книгу и испуганно осмотрелась вокруг, но в полумраке комнаты никого не было, а густые тени в углах, это всего лишь тени, которые способны напугать, если поверить в то, что в них кто-то прячется.
Она положила книгу на стол, выключила свет и легла в постель. Нина закрыла глаза, но так живо представила бабочку лимонного цвета, вылетающую в раскрытое окно и растворяющуюся в легкой синеве неба, что открыла глаза. Затем перевернулась на бок и вновь, закрыв глаза, не заметила, как медленно уплыла в сновидение.
<p>
<a name="TOC_id20241412"></a></p>
<a name="TOC_id20241413"></a>Глава 10. Персонажи
Просыпаться не хотелось, даже не смотря на то, что новый день дразнил Антона игрой солнечных лучей, пробивающихся сквозь не до конца закрытые шторы. Ефремов лежал, повернувшись лицом к окну, и наблюдал, как пыль танцевала в воздухе. Она, казалось, была живой и обладала разумом, а на солнце походила на золотую пыльцу. Антон вспомнил о матери. Он вспомнил о том, как она досадовала на пыль в доме, которая хорошо видна в солнечный день. В те времена ее жалобы раздражали, но теперь Ефремов вспомнил об этом улыбкой.
Пыли, похожей на золотую пыльцу — вот, чего не хватало в жизни. Именно той пыли, что обитала в квартире его детства. И сейчас, видя вальсирующие пылинки, искрящиеся в солнечном свете, он понял: вялотекущее время, проведенное в чужом доме, будет вспоминаться потом как лучшее время жизни.
Антон всмотрелся в пыль, затем оглядел интерьер комнаты, ловя, буквально впитывая каждую деталь, каждый предмет, каждую линию, цвет, игру теней. Он захотел запомнить все, что окружало его сейчас, каждую мелочь. Да, это лучшее время жизни.
Взгляд Ефремова остановился на столе. На нем лежала знакомая книга. Антон, не торопясь, встал, распахнул шторы, оделся и подошел к столу. Это были «Сказки Мерриберга». Вчерашний он, наверно, испугался бы, увидев сказки, но сейчас Антон смотрел на книгу, не испытывая боязни, почти с безразличием. Он вспомнил, что вечером отдал книгу Нине и вернулся в свою комнату, закрыв ее на ключ. Можно ли предположить, что книга возникла из ничего? Почему бы и нет. Его не пугало всевластие господина Аира, а это точно он и никто другой совершил волшебство. Ефремов в этом убедил себя. Видимо, Анатолий, действительно, волшебник.
Антон сел за стол, открыл книгу на оглавлении. Раньше он читал все подряд, но теперь, скользнув взглядом по строчкам, остановился произвольно, выбрав новую историю.
«Освобождение»
Ощущение пустоты, пустоты внутренней, будто обокрали, насильно отняли кого-то дорогого сердцу, уведя его в недосягаемость, завладело ей. Словно плывя в сумраке комнаты, она увидела мир в серых тонах. Темно-серые мазки по углам, светло-серым разводом потолок и постель. Так закончился старый мир.
Ее взгляд остановился на постели. Вторая половина пустовала, одеяло чуть откинуто. «Неужели он еще не ложился?» — удивилась она, припоминая вечер.
Поздно вечером Сэм вернулся от пластического хирурга радостным и возбужденным. Она не спросила о причине такого настроения. Он умолчал, сказав, что нужно выспаться, потому как завтра выступление — «пара легких песенок в моем исполнении» — и пресс-конференция. Сэм принял снотворное и лег. Закрыл глаза. Она была рядом, слушая его неровное дыхание. Затем он, кажется, уснул. Дыхание выровнялось. Она, успокоившись, погрузилась в сон.
«Нет, Сэм не уснул, только забылся недолгим сном», — решила она, встала и прошла в ванную.
Ванная комната была устроена на манер будуара. Сэм в последнее время, страдая от бессонницы, запирался в ней и читал книги. Все подряд. Он объяснял, что таким способом отключался от мира, становясь незаметным, и нервы приходили в порядок. Он действительно засыпал в ванне.
Сэм часто говорил о том, как покинет эстраду, забудет о поп-музыке и уедет на Восток. Куда конкретно, ему было не важно. Уйти, скрыться, раствориться. Ему хотелось стать только памятью среди людей, а самому наблюдать за течением жизни с вершины мифической горы. Сэм назвал это освобождением.
Но это было не освобождение. Не сейчас. Она это поняла. Она так и застыла на пороге ванной комнаты, сжав до боли ручку двери. Костяшки побелели. Ощущение внутренней пустоты взорвалось, раскрылось в мгновение, будто ядовитый цветок, который острыми лепестками расцарапав душу. Яркий и колючий цветок, несущий гибель. Маленькая жизнь оборвалась. Кто-то дернул за тонкую нить, и нить лопнула. Бесплодие. Бессилие. И тишина.
Сэм Итон без дыхания лежал в будуаре на полу в позе эмбриона. Лицо он закрыл руками. Рядом брошена книга в голубом переплете. На обложке нарисован овал, обрамленный волнистыми линиями. Линии символизировали вьющиеся волосы, однако внутри геометрической фигуры не было ни глаз, ни рта — лицо словно стерли. В овале только надпись: «Без лица».
***
Майкл пересек небольшую комнату, небрежно бросил шляпу на стол и, вальяжно развалившись в кресле, спросил:
— Стив, почему тебе не нравится моя версия?
— Мотивы, Майкл. Мотивы, — сказал Стив и, подойдя к окну, задернутому жалюзи, продолжил: — Убийство, сам посуди, не слишком ли просто?
Стив раздвинул пальцами пластины и всмотрелся. Улица была еще безлюдна. Город только-только просыпался. Да, сегодня они рано появились в конторе.
— Я тебе не назову тысячу мотивов, но два-три сразу приходят на ум.
Стив повернулся спиной к окну.
Майкл подался вперед и, взяв с края стола газету, развернул на первой полосе. Большая статья с ярким заголовком рассказывала о смерти Сэма Итона.
— Во-первых, — заговорил Стив, подойдя к столу, и загнул большой палец, — расследование сделали закрытым. Сразу. Во-вторых… — Указательный палец лег на большой. — Нет до сих пор ни одного снимка мертвого Итона.
— Погоди, погоди, — перебил Майкл и бросил на коллегу недоверчивый взгляд. — Тут пятьдесят на пятьдесят. Интерпретировать можно эти факты как угодно, и, кстати, сегодня твоя очередь сидеть на телефоне. Так что я пошел. Разговор продолжим вечером.
— Ну, тогда удачи.
Майкл покинул контору.
Стив, сев в кресло, машинально кинул взгляд на эбонитовую трубку аппарата, поблескивающую тускло при свете настольной лампы. Непривычно тихо. Даже за дверью неслышно шагов. Оттого шипящий звук, когда он открыл верхний ящик, показался слишком громким. Рука привычно положила на стол книгу в голубом переплете. На обложке был нарисован овал, внутри надпись: «Без лица». Стив открыл книгу.
***
Кабинет хирурга был светел, чист и пах медикаментами. В кресле сидел пациент. Он взял со стоящего рядом столика маленькое зеркало, поднес его к лицу и сосредоточенно всмотрелся. Пациент пожевал губами, втянул щеки, пальцами пощупал кожу. Разглядел морщины на лбу, поиграв бровями.
— Как самочувствие, Итон? — спросил подошедший врач.